Иван Мясоедов: с талантом, доставшимся от отца, он мог стать великим художником, но врожденный нарциссизм требовал, чтобы все любовались его телом, а природный авантюризм толкнул на скользкую преступную дорожку

Григорий грозный и сын его Иван

Основатель общества передвижников, художник Григорий Мясоедов был человеком с характером. Едкий, неуживчивый, склонный к немотивированным и неконтролируемым вспышкам гнева, он мало с кем ладил. Его первый брак был несчастливым и бездетным. Второй (гражданский) — с Ксенией Ивановой, в прошлом его ученицей — скорее, партнерским соглашением. Ксения по большей части хлопотала по хозяйству, выполняя функции экономки, кухарки и няни. Мясоедов благосклонно принимал ее заботу, позволял ей жить рядом.

Внешность он имел соответствующую. Когда Репин списал с него Ивана Грозного, Григорий Григорьевич с нескрываемым удовольствием говорил: «Илья взял царя с меня, потому что ни у кого не было такого зверского выражения лица, как у меня».

Не исключено, впрочем, что выбор модели Репину подсказало не только зверское выражение лица Мясоедова.

Своего единственного сына он как-то сразу невзлюбил. Возможно, ребенок не был желанным, а, может быть, у Григория Григорьевича были какие-то основания считать, что мальчик — не от него. Однажды он (пусть и по другому поводу) признавался в письме: «Голова моя, как старая испорченная музыкальная табакерка, что-то шипит непонятное» — старший Мясоедов зачастую сам не разбирал своих мотивов. Как бы то ни было, он запретил жене проявлять какие-либо материнские чувства: до 17 лет Ваня считал, что Ксения Иванова — его няня, а Григорий Мясоедов — опекун. Вскоре Мясоедов определил сына на воспитание в семью приятеля — художника Александра Киселева.

Киселевы детей любили (у них, к слову, было семеро своих). Мальчик был с причудами, но в этом доме с ними мирились. Впрочем, даже Киселевы сдались, когда во время званого ужина по обыкновению хмурый и задиристый Ванечка высморкался прямо в полу нарядного сюртука Николая Маковского. После этого инцидента Григорию Мясоедову пришлось забрать мальчика домой (Ивану тогда было семь).

Это мало что изменило. Сын Александра Киселева — Николай — писал в мемуарах: «Григорий Григорьевич Мясоедов не производил впечатления человека, для которого дети были чарующим зрелищем». Но собственного сына он не любил как-то особенно яростно. Эта испепеляющая отцовская нелюбовь стала не только аккомпанементом к детству Ивана Мясоедова, но и могучим мотиватором, стимулом, определившим направление всех его будущих дорог. Дорог извилистых, непредсказуемых, подчас скользких.

Иван Григорьевич меняет профессию

Еще ребенком Иван Мясоедов начал учиться рисованию в частной школе, организованной его отцом. В 15 поступил в Московское училище живописи, позднее — в Императорскую Академию художеств. Впрочем, ни о какой преемственности речь, разумеется, не шла. Все, что было мило Григорию Мясоедову, Иван Мясоедов презирал (и наоборот). Художник Владимир Милашевский писал об Иване Мясоедове: «Он был сыном знаменитого художника-передвижника, однако совсем не унаследовал ничего от столпа передвижничества ни внешностью, ни сутью».
Его привлекали мифологические сюжеты, эпический размах, подвиги, боги, герои — все то, от чего бежали передвижники.

Старший Мясоедов был меломаном, обожал Баха и Шопена. Младшему нравился цирк.

Старший играл в шахматы. Младший жонглировал гирями и, шутки ради, подпоясывал сторожей в Академии стальными прутьями — на манер кушаков.

Увлечение «мускульным спортом» едва не стало его основной профессией. Еще во время учебы в Академии Иван Мясоедов вступил в атлетическое общество графа Рибопьера, а в 28 лет занял второе место на Всероссийском чемпионате по тяжелой атлетике. Его соученик Петров-Водкин вспоминал: «Курилка была нашим местом сборищ, отдыха и развлечений. Только И. Мясоедов мог доплевывать до потолка и даже убивать на нем муху. В те дни он уже свертывал узлом кочерги истопников, на расстоянии всей курилки тушил свечу, спертым дыханием выбивал серебряный рубль из стакана. Красивый был юноша, в особенности до перегрузки мускулов атлетикой. Он любил свое тело, и одно удовольствие было порисовать с него — так он нарядно подносил каждый мускул».

Увлечение античностью выходило у младшего Мясоедова за пределы живописи, он был предан культу красоты и силы по обе стороны холста.

Во время пенсионерской поездки в Италию Мясоедов посетил римский цирк. Когда после силового номера конферансье пригласил желающих из публики повторить трюки местных силачей, Мясоедов вышел на манеж. Он с легкостью повторил номер, а обещанную награду тут же отдал на благотворительность — об этом писали в римских газетах.
До России доходили невероятные слухи об этих римских каникулах: говорили, что Мясоедов выступал в Колизее, что он выиграл конкурс мужской красоты, убил ударом кулака быка и т. д. и т. п.

Вернувшись на родину, Мясоедов выступал в цирках, кабаре и кафешантанах. Он нередко появлялся на публике в вызывающе короткой тунике (а иногда и без нее). Он даже сочинил «Манифест о наготе», став одним из первых в этих широтах пропагандистом нудизма. Образ дополняли синие «шахтерские» веки — Иван Григорьевич сделал татуаж, объясняя это тем, что в цирке у него есть «водяные номера» и красить глаза не получится — потечет тушь.

Нужно ли говорить, что все это изрядно нервировало Григория Мясоедова — человека совсем другого склада.

А впрочем, так и было задумано. После смерти матери Иван некоторое время жил с отцом в усадьбе под Полтавой. Он намеренно разбрасывал свои гири по всему дому и на дорожках в саду. Отец, то и дело, спотыкался о них, но сдвинуть с места не мог — богатырским здоровьем он никогда не отличался. Просить сына убрать гири ему не позволяла гордость. «Старайся, старайся», — цедил он сквозь зубы, — «Все равно сильнее лошади не станешь».

К слову, о судьбе Мясоедова-младшего писал Валентин Пикуль

На несколько долларов больше

Если «мускульный спорт» и отвлекал Ивана Мясоедова от живописи, то граверному ремеслу он учился с неожиданным прилежанием. Наставником его был знаменитый Василий Матэ — один из лучших мастеров своего времени.

В 1911-м, когда Григорий Мясоедов был уже при смерти, Иван со скрупулезностью гравера и нескрываемым мстительным сладострастием зарисовал предсмертную агонию отца. Коллекцию живописи — почти все, что старший Мясоедов рисовал и собирал всю жизнь, — он безжалостно распродал за бесценок.

Год спустя он женился на танцовщице Мальвине Верничи — миниатюрной красавице, наполовину итальянке. Какое-то время они жили в отцовском поместье в Павленках, где построили отдельный дом в итальянском стиле. Жили молодожены практически впроголодь. Картин Мясоедова никто не покупал, на манежах была конкуренция. Владимир Милашевский писал: «Мясоедов появлялся всегда в сопровождении своей хорошенькой жены-итальянки, очень маленькой женщины. Он не столько обнимал ее, сколько покрывал ее плечи одной своей ладонью. Они стояли вместе у кассы… совещались: хватит ли на две порции бефстроганова? Бедный гладиатор! По всему видно было, что, несмотря на легенды вокруг его имени и заработки интервьюеров, личные дела его были плохи».

После революции он служил в армии Деникина кем-то вроде атташе по культурным вопросам. Был арестован в Крыму чекистами. Позднее Мясоедов рассказывал, что его собирались расстрелять и даже дали ружейный залп поверх головы. Но отчего-то большевики решили с казнью повременить, и Иван Григорьевич (выломав прутья решетки голыми руками) исхитрился бежать. Отыскав жену, он уехал из России — сначала Стамбул, а оттуда в Берлин.

В Германии Мясоедовы внезапно разбогатели. На фоне всеобщего экономического кризиса их жизнь казалась пиром во время чумы. «Откуда деньги?» — спрашивали их нищие соотечественники-эмигранты, — «Вы что их рисуете?».

Ответ обнаружился в 1923-м, когда Мясоедова впервые арестовали за подделку валюты — художник слишком буквально трактовал понятие «реализм» и изготавливал банкноты безупречного качества. Причем подделывал Мясоедов не чахоточную марку, а крепкие фунты и доллары.

Взяв всю вину на себя (Мальвина в этом семейном предприятии отвечала за сбыт), он отсидел первый срок в небезызвестной Моабитской тюрьме. Расписав фресками тюремную молельню, Иван Григорьевич заслужил условно-досрочное и вышел уже через пару лет.

Некоторое время он жил подчеркнуто скромно. Писал портреты на заказ. Рисовал афиши к фильмам и даже сам исполнил несколько ролей в кино.

В других преступлениях Иван Григорьевич уличен не был. По крайней мере, до 1933-го, когда его снова арестовали за подделку денег.
К слову, еще в 1908-м мясоедовский флигель в полтавском имении снесли — там было решено строить обсерваторию. Под ним рабочие обнаружили конспиративную мастерскую, а в ней — качественные матрицы. Свой теневой бизнес Иван Григорьевич начал планировать загодя, еще в России — вот почему он никогда не пропускал уроков Матэ.

Второй арест Мясоедов пережил малой кровью — его выпустили уже через год. По меркам гитлеровской Германии, это был удивительно гуманный приговор, особенно, если учесть, что Мясоедов был рецидивистом.

По официальной версии, Иван Григорьевич разжалобил суд рассказами о тяжелом детстве и лишениях, которые он претерпел из-за большевиков. На самом деле он просто договорился с рейхсканцелярией о сотрудничестве.

Кто вы, профессор Зотов?

Человек эрудированный и весьма неглупый, Мясоедов понимал, как устроено то, что принято называть «цивилизацией». Свои выводы — пессимистичные и достаточно трезвые — он изложил в околофилософском труде «Энциклопедия общеутверждающих понятий» (который, впрочем, так и не опубликовал). Едва ли он питал какие-то иллюзии по поводу своих новых работодателей. Но большевиков он ненавидел сильнее: фашисты в текущем геополитическом раскладе казались ему наименьшим злом.

В 1934-м Мясоедов с женой уехали из Берлина в Ригу, откуда, выправив поддельные паспорта на имя Евгения и Мальвины Зотовых, отправились в Бельгию. В итальянском посольстве в Брюсселе «профессор Зотов» написал портрет Муссолини (Бенито остался работой очень доволен и поместил ее на обложку агитационного журнала «Новая Италия»). С таким «рекомендательным письмом» — тревожащим, но вынуждающим считаться с его предъявителями — супруги Зотовы вскоре обосновались в столице Лихтенштейна — Вадуце.

Всякий, кто берется пересказать биографию Ивана Мясоедова, первым делом сообщает, что он был фальшивомонетчиком и агентом нацистской разведки (а еще красил глаза и разгуливал по улицам голым). Слишком велик соблазн, слишком богата яркими деталями его удивительная жизнь. Мясоедов-авантюрист, нудист, культурист, анархист и бог его знает, какой еще «ист», неизменно оттесняют Мясоедова-художника на второй план. Однако в «лихтенштейнский период» (а это почти 15 лет) Иван Мясоедов чрезвычайно плодотворно работал как живописец. Здесь он писал портреты князя Франца Иосифа II и его супруги (не будет большим преувеличением сказать, что в Лихтенштейне Мясоедов выполнял функции придворного портретиста), рисовал лирические почти импрессионистские пейзажи, гравировал рисунки для почтовых марок, расписывал фресками кинотеатр в Вадуце и дома местных богачей. Все это не мешало ему во время второй мировой воны исправно передавать в Германию клише: напечатанные с их помощью фунты должны были подорвать экономику Англии.

Эта альпийская идиллия была омрачена лишь в конце 45-го, когда Мясоедов встретился с приятелем, которого знал еще по службе у Деникина.
Некогда командующий спецоперациями Борис Смысловский, а теперь — генерал-майор Вермахта Артур Хольмстон просил старого друга замолвить за него словечко перед Францем Иосифом. Мясоедов не отказал.

Вскоре Русская Национальная армия под командованием Смысловского-Хольмстона вошла на территорию независимого княжества и сдалась правительству Лихтенштейна.
После войны СССР потребовал выдачи Смысловского и его бойцов. Над княжеством начали сгущаться тучи. С одной стороны Советы усиливали давление. С другой, Смысловский без лишних дипломатических реверансов пригрозил Францу Иосифу расправой. К концу войны под его началом находилось не более пятисот головорезов. Но по меркам Лихтенштейна это была настоящая армия — организовать и осуществить покушение Смысловскому не составило бы труда.

Взвесив «за» и «против», Франц Иосиф Советскому Союзу отказал — Смысловский-Хольмстон благополучно отбыл в Буэнос-Айрес.

Что касается Ивана Мясоедова, он снова оказался в тюрьме: то, что он въехал в Лихтенштейн по фальшивым документам, его прежние судимости и связи с нацистами не могли не сделаться явными.

Этот процесс тоже был чистой формальностью: получив очередные 2 года, художник не отсидел и пары месяцев. Он прожил в Лихтенштейне еще пять лет, активно рисуя и выставляясь — его непростая судьба лишь подогревала интерес публики. В 53-м 71-летний Мясоедов с семьей все же решил перебраться в Аргентину (где его друг Смысловский-Хольмстон консультировал президента по вопросам терроризма). Но прожил в Буэнос-Айресе совсем недолго — против рака печени не помогли ни стальные мускулы, ни фальшивые банкноты, ни могучие покровители.
Так окончилась эта la vida loca — удивительная, головокружительная, невероятная, полная приключений, парадоксов и алогичных кульбитов жизнь. Вечно отверженный и всегда востребованный, невероятно сильный и совершенно беззащитный, этот художник даже изготовление фальшивых банкнот превращал в настоящее искусство.

И фонд-музей в Вадуце, где собраны его картины, не случайно имеет двойное имя: «Фонд профессора Евгения Зотова — Ивана Мясоедова». Как напоминание о том, что у всякой медали (или, если хотите, купюры) — две стороны.