Капелланы Третьего рейха

Примечание

Несмотря на некоторое количество вышедших в Германии и США работ и мемуаров, тема капелланов в вермахте является одной из наименее известных. Особый интерес для исследователя здесь представляет специфическая смычка в мотивации капелланов; так или иначе, почти все исследователи касались темы «служения двум господам» — нацистскому государству и христианству. В статье профессора Дорис Л. Берген, опубликованной в 2001 г. в журнале, посвященном церковной истории и издаваемом Кембриджем, эта проблема поставлена во главу угла.

Исследовательница анализирует основные модели поведения капелланов, сравнивает оценку военными священниками самих себя и оценку их со стороны нацистов, рассматривает «вопрос совести», в целом пытаясь понять, какую же роль играли в вермахте эти немногочисленные представители церкви. Несмотря на то, что автор в одном из случаев придерживается новомодного, но не всегда применимого гендерного подхода к проблеме, в целом работа построена на богатом документальном материале и содержит достаточное количество интересных фактов для тех, кто исследует институты германской армии периода Второй мировой войны.

В своих мемуарах немецкий капеллан Ганс Леонхард описывает визит в военный госпиталь во время Второй мировой войны. Леонхард вошел в палату, полную мужчин с заболеваниями, передающимися половым путем. «Так ты пастор? — съязвил один из пациентов. — Нам такие не нужны. Ты просто хочешь поведать нам все те истории про скотоводов и сутенеров». Фраза принадлежала нацистскому идеологу Альфреду Розенбергу. В «Мифе двадцатого века» он нарек Ветхий Завет собранием «историй о сутенерах и продавцах скота». Члены пронацистского движения «Германских христиан» популяризовали фразу Розенберга в церковных кругах. Леонхард, привыкший к враждебному отношению, с вызовом ответил на насмешку: «Расскажи мне одну подобную историю, — сказал он человеку. — Если сможешь рассказать мне хотя бы одну, я немедленно покину комнату и никогда больше вас не побеспокою». Все пациенты взглянули на своего товарища. «Сейчас не могу вспомнить ни одну», — сказал он наконец. Другие засмеялись, но он не сдавался. «Ты, наверное, хочешь рассказать нам что-нибудь о молении, — обвинил он Леонхарда. — Так вот, настоящий мужчина не молится». Капеллан возразил другим вопросом: «Ты был на фронте?» — хотел он знать. Последовала пауза, прежде чем человек пробормотал: «Мы, резервисты, тоже выполнили свой долг». Согласно Леонхарду, это признание окончило прения. Капеллан сел рядом с другими мужчинами и говорил о Ветхом Завете и о молении. На следующий день, согласно его мемуарам, они все пришли на богослужение.

Скептик мог бы задаться вопросом относительно достоверности воспоминаний Леонхарда, с его стереотипичными антагонистами — несгибаемым христианским капелланом и нацистом-резервистом, источающем цинизм и отрицание, — и счастливым окончанием. Действительно, кажется разумным предположить, что Леонхард, писавший почти полвека спустя после свершившегося факта, использовал знакомые повествовательные клише, современный язык и выдавал желаемое за действительное для придания согласованности своим мемуарам, которые, скорее всего, были неполны. Тем не менее, основная линия описанного столкновения имеет сходство со многими другими описаниями работы немецких капелланов в годы Второй мировой войны, отраженными в их дневниках, письмах, и рапортах военного времени, составленных для военного или церковного начальства. Как и мемуары Леонхарда, эти источники отражают борьбу капелланов за доверие, как в глазах солдат, для которых они служили, так и в глазах начальства, перед которым они отчитывались. Эта статья затрагивает некоторые из случаев правомерности, с которыми сталкивались немецкие капелланы во время Второй мировой войны.

Приблизительно одна тысяча духовных лиц, протестантов и католиков, служили в германской армии на должности капелланов в годы Второй мировой войны. Как и их коллеги в других местах, они проповедовали, совершали таинства, утешали больных и раненых и хоронили мертвых. Их «оборонительный рубеж» не являлся уникальным; иные капелланы в других местах и в другое время также сталкивались с критикой. Но природа нацизма и враждебность в отношении христианства у таких вождей первой величины, как Адольф Гитлер, Генрих Гиммлер, Йозеф Геббельс и Мартин Борман делали капелланов вермахта особенно уязвимыми. Парадоксально, но эта уязвимость, возможно, даже повысила их эффективность как пособников нацистского немецкого кровопролития. С целью защитить самих себя от критиков капелланы в Третьем Рейхе трудились над доказательством и подтверждением того, что они действительно были нужны в войсках и способствовали поддержанию морали. И чем более успешно они это воплощали — и похоже, что в особенности им это удавалось на Восточном фронте, — тем более они способствовали легитимации войны на уничтожение. Простого присутствия капелланов — на местах массовых казней в Польше, Югославии, Греции, Белоруссии и Украине — было достаточно для немецких солдат для создания удобной иллюзии, что, несмотря на пролитую ими кровь, они оставались достойными людьми, связанными почтенной религиозной традицией.

ВОССТАНАВЛИВАЯ ЦЕРКОВЬ? НАСЛЕДИЕ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

Историк Герхард Л. Вайнберг подчеркивал, что военные и политические лидеры склонны вести каждую войну, исходя из уроков, которые, по их мнению, они извлекли из опыта предыдущей войны. Тень Великой войны определенно витала над многими аспектами Второй мировой войны, включая и усилия немецких капелланов. В некотором смысле предыдущий конфликт придал значимости их работе; он позволил хотя бы некоторому количеству людей из корпуса военных священников приобрести важный боевой опыт, и это поспособствовало модели конфессионального единства — пусть даже мифического, — которое могло быть использовано для объединения немцев-протестантов и немцев-католиков для борьбы против новых врагов. Большинство немецких неевреев без труда забыли, что в Первой мировой войне немецкие евреи также сражались бок о бок со своими согражданами-христианами.

Наследие Великой войны создало собственную дилемму законности для капелланов периода Второй мировой войны в Германии и, фактически, во всей Европе. В период с 1914 по 1918 гг. христианские церкви страстно служили национальным интересам. Немецкое, британское и французское духовенство сходным образом убеждали свою паству жертвовать собой во имя Отчизны и обещали, что Бог будет на их стороне. Массовое убийство на войне и последовавшая атака на старые ценности оказали свое влияние в том числе и на церкви. Капелланы вермахта не были одиноки в своих усилиях спасти христианство от широко распространенного мнения, что оно было, в лучшем случае, неуместно во время войны, а в худшем — способствовало вовлечению масс в кровопролитие, включая и собственный народ. Но что они могли проповедовать в условиях новой мировой войны? Популярные нотации, типичные для Великой войны, с их посылом, который один священник в 1942 г. выразил как «держаться, выдерживать, и держать язык за зубами», более не являлись приемлемыми.

Точно так же не был приемлем и «дешевый ура-патриотизм». В декабре 1941 г. протестантский капеллан находился вместе с 7-й танковой дивизией на территории СССР, сопровождая ее во время первого отступления войны. Его отклик подразумевал, что он вынес уроки из разгрома Первой мировой войны: «В произошедших событиях, — предостерегал он, — мы видим знак от Бога, который предостерегает нас не раздуваться от гордости из-за постоянных побед. Война будет выиграна ценой не чернил для печатной машинки, но крови, и тылу также стоит выучить этот урок». Для немецких капелланов Второй мировой войны, используя слова Пауля Фюсселя, «Вторая война была тихой». Представители церкви, дискредитированные массовой смертностью и запятнанные связью с тем, что многие немцы считали предательством в тылу образца 1918 г., капелланы вермахта сталкивались как с общими, так и с частными проблемами, коренящимися в наследии Великой войны.

«БУДЬТЕ МУЖЕСТВЕННЫ И БУДЬТЕ СИЛЬНЫ»: ДИЛЕММЫ МАСКУЛИННОСТИ

Как отмечал Пауль Фюссель и другие, страх показаться «немужественным перед лицом их друзей» может подвигнуть мужчин на войне на совершение ужасных вещей. В гипермаскулинном мире войны капелланы сталкиваются со специфической проблемой доверия. Как могут капелланы убедить вооруженных мужчин в том, что они тоже являются «настоящими мужиками», достойными уважения, в обществах, определяющих мужественность в категориях солдатских качеств и ассоциирующих набожность с женственностью?

Особые предписания крайне сужали способы выражения мужественности в случае с капелланами вермахта. Они не носили оружия; немецкие указания позволяли им иметь не больше, чем пистолет, находясь на территории противника. Согласно указам 1941 г., капелланы носили ту же униформу, что и «все прочие военные чиновники», за исключением поясного оружия, такого как кинжалы. Духовенство, отобранное для капелланской службы, чаще было старше по возрасту, чем большая часть людей, которых они окормляли. Военные предписания предопределяли, что капелланы должны были быть рождены в 1909 г. или ранее. Предположительно замысел состоял в том, чтобы избежать траты основной боевой силы. Молодые протестантские пасторы призывались в регулярную армию; католические священники моложе указанного возраста, освобожденные от боевой службы условиями конкордата 1933 г., служили в медицинском корпусе. Были и исключения, в особенности в случае с католиками, но большей части капелланов было за 40 или 50 во время войны; некоторые были даже старше. В 1943 г. протестантский военный пастор описывал собрание капелланов более чем пятидесяти полевых госпиталей. «У всех в комнате, — свидетельствовал он, — были седые или белые волосы».

Немецкие капелланы выработали ряд линий поведения для создания мужественного образа, дабы завоевать уважение людей при оружии. Они уделяли много внимания своей униформе, удостоверяясь, что они выглядели настолько «по-солдатски», насколько это было возможно. К примеру, в 1940 г. заместитель протестантского капеллана жаловался, что вверенные ему солдаты не воспринимали его всерьез, поскольку ему не было позволено носить военную униформу. Инструкции от капелланов, находившихся на руководящих постах, и военных властей придавали особое значение мужской манере держать себя, мужской музыке на религиозных службах и даже мужскому отмечанию Рождества. На семинаре 1942 г. состоялась презентация на тему того, как следовало проповедовать солдатам. Капелланы призывались к использованию языка, что был «мужским и подлинным, простым и выдержанным». На встрече старших капелланов в 1943 г. была высказана высочайшая похвала в отношении одного из их числа; заключалась она в том, что он говорил как «человек, который за долгие годы службы завоевал уважение и преданность офицеров и солдат, поскольку он обладал способностью достучаться с мужской христианской верой до жаждущих, сражающихся сердец солдат».

Более всего в инструкциях для капелланов подчеркивалось значение фронтового опыта: только лишь тот человек, который был настоящим братом по оружию, мог совершать богослужение для военных людей. Основные указания от 1941 г., разработанные для военных священников, очень четко выражали это: «Сам солдат по натуре, капеллан всегда найдет правильный тон для солдат, а значит и правильный путь к солдатскому сердцу… Поэтому за прошедший ранее год лишь те духовные лица, что сами были солдатами и отслужили как минимум шесть месяцев на фронте, назначались в качестве капелланов».

Сами капелланы подтверждали такое убеждение. «Недавно я встретил молодого коллегу-духовника в униформе», — писал протестантский капеллан Бернхард Бауэрле в августе 1942 г. в информационном бюллетене для капелланов, находящихся на фронте:

Он был солдатом только лишь шесть недель, и все же он не был солдатом! Как только он увидел меня, он снял свою фуражку в приветствии — как это сделал бы гражданский — приподняв ее! Как унизительно! К счастью, никто этого не видел! … Затем он начал ныть: как тяжело ему было как теологу среди солдат! Когда он говорил с ними о Слове Господнем или указывал на их аморальное поведение, они смеялись ему в лицо… Я сказал ему: «Я бы тоже не был впечатлен тобой и не позволил бы тебе проповедовать мне или наставить меня на путь истинный до тех пор, пока ты настолько жалок как солдат! Сперва направь свою честь и всю свою силу на создание из себя настоящего, первоклассного солдата и хорошего товарища. Оставь проповеди и миссионерство на время, ради Бога! Может, позже они позволят тебе сказать им что-либо, и будут воспринимать тебя и твои слова всерьез».

На публике и в прессе капелланы представляли себя как сильных, мужественных бойцов, которые совершали героические поступки. К примеру, в 1942 г. немецкий капеллан около Севастополя рапортовал, что он в одиночку пленил шестнадцать вооруженных советских солдат. Реакцией была, писал он, «большая радость среди офицеров и солдат по случаю храброго поступка их пастора». Некрологи капелланов превозносили мертвых, используя маскулинную лексику: «Он был одним из лучших среди нас, — отмечалось в похоронке в апреле 1941 г., — самоотверженный богоугодный священник, преданный идеалист и мужественный, отважный солдат». Он погиб «смертью героя» в «бою против большевизма», было написано в некрологе другого капеллана годом позже. «Его мощные, мужские манеры делали его столь любимым как офицерами, так и солдатами».

«Соратники, — говорил католический военный епископ Франц Юстус Рарковски в 1939 г., вскоре после нападения на Польшу, — на кону — ваша Родина и ваш народ! Будьте мужественны и будьте сильны!». В 1940 г., протестантский информационный бюллетень, носивший название «Mann und Kirche» («Человек и церковь»), напечатал специальный материал, посвященный капеллану, получившему Железный крест I класса. Пастор Шуман из Хемница храбро встретил смертельный французский обстрел, дабы спасти своих раненых сослуживцев. «Господь помогает тем, у кого есть мужество», — цитировала статья его мысли в момент выдвижения на поле боя. Он вернулся живым, к удивлению его солдат. «Все они говорили с ним с чувством восторга и гордости, — отмечал репортер, — вне зависимости от конфессии, к которой они принадлежали, или были ли они самостоятельными верующими» (gottglaubich).

Капелланы представляли самих себя как парагонов христианской мужественности, ролевыми моделями для солдат вокруг них. Страх, проповедовали они, не являлся мужской чертой, и христианская вера выбивала страх. Говоря словами католического капеллана Графа, писавшего из Франции в феврале 1942 г.: «Пусть все те, что слышали меня с кафедры и те, что получили причастие от меня … идут твердыми шагами по железному пути долга, высоко держа голову, ибо страх есть нечто уродливое, не подобающее ни одному мужчине».

Немецкие капелланы не были уникальны в своем стремлении «поставить» себя как мужчин. Но в случае с нацистской Германией недружелюбные указы военных и политических властей усложняли ситуацию в целом. Попытки подточить институт капелланов зачастую принимали форму атак на атрибуты маскулинности. К примеру, капелланы не могли посещать солдат в их бараках. Спустя некоторое время после 1942 г., военные власти постановили, что служившие на военных базах и в военных госпиталях капелланы не могут получать Крест за военные заслуги [в оригинале — Железный крест, однако в документе, на который приводится ссылка, речь идет именно о КВК. — прим. пер.], хотя, похоже, что они допускали и некоторые исключения. К 1944 г. капелланам, писавшим членам семей, было запрещено использовать слово «мужественно» для описания того, как немецкие солдаты, осужденные за измену, членовредительство или дезертирство, встречали свою смерть. К примеру, национал-социалистический кадр в Верховном главнокомандовании вермахта объявил выговор одному капеллану за то, что тот сказал одной женщине, что ее брат, немецкий солдат, приговоренный к смертной казни, умер «храбро, как солдат». Как и все духовенство, капелланы были исключены из так называемого фольксштурма — народного ополчения — в 1944 г., когда Гитлер собирал все возможные мужские кадры для защиты Отчизны. Немецкие капелланы, желавшие проявить себя как «настоящие мужчины», зачастую находили средства для этого, пусть их возможности и были ограничены.

«ЗАКОН УРИИ»: ВРАЖДЕБНОСТЬ НАЦИСТОВ ПО ОТНОШЕНИЮ К ВОЕННЫМ СВЯЩЕННИКАМ

Если брать в расчет случай с Леонхардом в палате госпиталя, можно предположить, что капелланы в гитлеровской армии сталкивались с проблемами, характерными лишь для нацистской Германии. Служители сразу и церкви, и государства, они, тем не менее, видели достаточно негативное отношение со стороны военных, государства и партийных властей. Гитлер и его ближний круг не делали секрета из своего неуважения к христианству, религии, которую они считали ничем иным, как разбавленной формой иудаизма, распространяемой с тайной целью ослабить так называемую арийскую расу. Любая форма христианства, даже в форме национальной религии у капелланов, угрожала нацистским притязаниям на духовную монополию. Как и в случае с церквями, институту капелланов позволяли существовать до тех пор, пока не закончится война; нацистские лидеры считали слишком рискованным нападать на христианские институты в свете необходимости полной поддержки в тылу, дабы избежать «удара в спину», из-за которого, как они считали, была проиграна предыдущая война.

Попытки ограничить и просто уничтожить институт военных священников принимали разные формы. Ни люфтваффе, ни СС не имели капелланов, приписанных к их частям [в случае с отдельными формированиями войск СС это не так. К примеру, капеллан был у валлонских эсэсовцев. — прим. пер.]. Снижали количество капелланов: 480 протестантских военных священников, служивших в годы Второй мировой войны, сами по себе являются контрастом с двумя тысячами, несшими службу в годы Первой мировой войны. В приказе 1942 г. было сказано, что новые капелланы более не будут назначаться; те капелланы, что погибли, ушли со службы вследствие болезни или попали в плен, не замещались.

Собрание документов протестантского военного епископа Франца Дорманна полнится приказами из Верховного командования вермахта и Верховного командования сухопутных войск, вводившими новые запреты. К примеру, в 1941 г. фельдмаршал Вильгельм Кейтель запретил капелланам вермахта любым способом окормлять тех солдат, которые не выразили недвусмысленно такую просьбу. Капелланы могли хоронить мертвых бойцов только в том случае, если документы погибших четко свидетельствовали о принадлежности к церкви. В то же время духовенству запрещалось выдавать солдатам формы требований для соборования и христианского погребения. Капелланы также не могли быть первыми, кто сообщал бы родственникам о смерти их любимого на фронте. Плохие новости членам семьи должен был сообщать руководящий офицер или военный врач.

Приказ 1942 г. даже настаивал на том, что капелланам стоит присутствовать в местах наиболее тяжелых боев, где их деятельность по укреплению духа — и вероятный риск смерти — была бы наиболее эффективной. «В бою, — гласил приказ, — военный священник будет находиться на самом жарком участке битвы и на главном перевязочном пункте, только если он не — и это будет исключением — получит особого задания от командования дивизии». Капелланы прозвали это положение «законом Урии», по имени генерала из Библии, которого царь Давид отправил на самоубийственное задание, дабы овладеть его женой Бат Шевой.

Враждебность, идущая из верхних эшелонов власти, оказалась заразительной. Капелланы часто жаловались — обычно при личном общении, — что вверенные им солдаты вызывающе вели себя по отношению к ним и ставили под сомнение их авторитет. Описания негативно настроенных солдат, офицеров и даже врачей с медсестрами постоянно попадаются в рапортах капелланов и в их переписке. Как удалось выяснить капелланам, солдаты, воспитанные и натренированные в рамках нацистского мировоззрения, усвоили недоверие к христианству, с его еврейскими корнями. Один капеллан писал в отчете, что враждебно настроенные солдаты задавали ему неудобные вопросы о христианстве — к примеру, о судах над ведьмами или об отношении к евреям. Злобная антисемитская пропаганда, такая как в газете «Der Stürmer» («Штурмовик»), обеспечила солдат словарным запасом, который они использовали для насмешек над представителями церквей. Согласно католическому военному викарию Георгу Вертманну, антихристианская и антирелигиозная литература изобиловала на фронте; христианские издания, напротив, было почти невозможно достать.

Капелланы отчитывались, что в особенности более молодые люди, и наиболее далекие от фронта, были самыми ядовитыми критиками клира и наименее заинтересованными в получении духовных треб. Один капеллан писал, что он действительно встретил многих людей, которые были благодарны ему за его службу, но ситуация в военных госпиталях всегда зависела от непредвиденных обстоятельств: «Настроение и атмосфера в палате зачастую определялась несколькими лицами или даже одним человеком, и духовенство очень быстро учится уяснять, какой дух господствует здесь и сейчас. Нет сомнений, что наблюдается огромное отчуждение от христианства и неимоверное количество безразличия… Открыто исповедующие христианство личности, знающие Библию, редки». Вне зависимости от их личных политических взглядов — а они различались существенно — капелланы в гитлеровской армии оказались в оборонительной позиции по отношению как к своим начальникам, так и к пастве.

ОСВЯЩАЯ ОРУЖИЕ? УЗАКОНИВАЯ НАЦИСТСКУЮ ВОЙНУ

Несмотря на недружелюбие своих начальников, немецкие капелланы демонстрировали глубокую лояльность целям своей нации. Заявления о любви к Отчизне и преданности Гитлеру и его войне были не просто лексическими цветастостями; они сопровождали каждый шаг капелланской работы. Как на уровне отдельного человека, так и на уровне коллектива капелланы посвящали значительное количество времени и энергии доказательству своей нужности немецкой военной экономике. Они собирали статистические данные и свидетельства чинов вооруженных сил, чтобы продемонстрировать собственную эффективность в деле поднятия морали и укрепления духа как в тылу, так и на фронте. В 1940 г. представители протестантской церкви собрали целую подшивку материалов — вырезки из газет о капелланах, которые были награждены за храбрость; торжественные заявления верности «фюреру, народу и Отчизне»; и выдержки из солдатских писем — в попытке доказать полезность и преданность капелланов Гитлеру и Имперскому министерству по делам церкви.

Типичным примером попытки оправдать существование института капелланов является рапорт католического капеллана Виртца из 2-й пехотной дивизии (моторизованной) от лета 1940 г. Виртц детально описал свою деятельность в ключе, подчеркивавшем его нужность на войне и одобрение его работы среди солдат: «Во время Пасхи я проводил исповеди и службы с причастием. Участие [было] на уровне от 80 до 90, а в некоторых подразделениях даже 100 процентов… Не было ни одного случая, когда духовное наставничество не было бы принято. “Благословите!”, “Спасибо!”, “Передадите весточку моим друзьям и членам моей семьи?”, “Я умру за Германию и нашего фюрера!”. Таковы были последние слова умиравших солдат. В выходные, по пожеланию командира, я провел три службы (одну мессу вне помещения, одну мессу во французской церкви и одну службу с причастием) до начала нового наступления. Во время месс я провел публичное отпущение грехов, а затем следовало причастие со 100-процентной посещаемостью».

Капелланы вермахта служили национал-социалистическому режиму, но лишь некоторые были убежденными нацистами сами по себе. Будущие капелланы получали одобрение от военных, церкви и офицеров гестапо. Все эти институты изо всех сил старались отсеять потенциально проблемные кандидатуры, хотя и вкладывали в это понятие разное. Так что если для любого человека, имевшего в личном деле пометку об оппозиции национал-социалистической политике, было невозможно получить назначение в капелланы, агрессивно пронацистские взгляды и даже резкий антисемитизм неверного толка также могли быть причиной для дисквалификации кандидата. Кандидаты в капелланы могли быть дисквалифицированы за пораженчество. В 1940 г. один потенциальный капеллан получил черную метку в отчете службы безопасности, и ему было однозначно отказано, так как однажды он сказал, что не верит в то, что Гитлер может выиграть войну. Врагов было слишком много, доказывал он: «Евреи, церковь, Англия, Франция и Америка». Тем временем члены яро пронацистского движения «Германских христиан» жаловались, что протестантский военный епископ Франц Дорманн вывел их наиболее откровенных приверженцев из кандидатов в капелланы. В конечном итоге в институте капелланов доминировали консервативные, националистически настроенные христиане.

Именно этот национальный консерватизм мог придать силу гласу немецких капелланов для успокоения угрызений совести у части солдат, вовлеченных в неконвенциональную войну. В марте 1943 г., по следам Сталинградской битвы, протестантский капеллан намекал, что только христианство может спасти Германию: «Исключительные трудности борьбы на Востоке и все более увеличивающиеся тяжкие требования относительно духовных и персональных качеств войск, возможно, открыли глаза многим офицерам, особенно наиболее опытным, на тот факт, что ослабление религиозного базиса наших людей означает открытие пути большевизму. И, с другой стороны, каждое проявление христианской веры среди солдат прекрасно способствует мощи германской армии в отражении атаки и укрепляет силы немецкого народа». «Немецкая душа, — писал другой капеллан в рождественский пост в 1943 г., — не может быть удовлетворена жалкими, пустыми суррогатами, которые ей скармливают в настоящее время». Она жаждала не нацистской пропаганды, заключал он, но «хлеба жизни, ибо только Иисус Христос может дать его».

Лишь изредка в отчетах капелланов встречаются упоминания об «особой природе» войны на Востоке и трудностях, которые это накладывало на немецких солдат, участвовавших в ней. Признания немецкой жестокости всегда были смутны и косвенны. Одно подобное скрытое упоминание о преступлениях, совершенных вермахтом, есть в отчете католического капеллана от 1942 г. Он перечислял девять конкретных проблем, с которыми столкнулся за отчетный период его нахождения в танковой дивизии на Востоке. В дополнение к холоду, грязи, опасности партизанских атак и недостатку нормального размещения и кормежки он упоминал об «уникальной природе боев и отношений с противником».

Протестантский пастор, приданный танковой дивизии, воевавшей в Советском Союзе летом и осенью 1941 г., описывал многие глубокие беседы, которые он вел с солдатами, «даже относительно конкретных проблем, являющихся частью борьбы против Советского Союза». Следующее предложение позволяет предположить, что эти дискуссии касались порочности немецких войск на Востоке: «Вновь и вновь, — писал он, — все возвращаются к вопросу будущего немецкого духа и религии».

Капелланы сами по себе отвечали на этот вопрос в стандартных стилях, которые отрицали радикальную природу нацистских военных усилий. Они подражали и ссылались на патриотизм времен Освободительной войны и Великой войны. Католический военный епископ Рарковски, к примеру, осуждал нападки со стороны неоязыческих публицистов на то, что он называл «религиозными традициями германской армии». Проблема, утверждал он, была не в том, что такие публикации нападали на «христианство как таковое», но скорее в том, что они высмеивали «христианскую, героическую смерть немецких солдат». По мнению епископа Рарковски немецкий героизм и христианство были неотделимы и взаимодополняли друг друга. Усилия капелланов помогали укреплять иллюзию, что и эта борьба была еще одним этапом развития немецких военных и церковных традиций. Выражаясь словами наставления капелланам от отдела духовного попечения (Gruppe S — Seelsorge) Верховного командования вермахта от 1941 г.: «Как и в прошлые войны, так же и в этой войне военное священство является важным помощником в вопросе руководства войсками: наставляя солдат на путь искренней готовности отдать все возможное, включая и саму их жизнь; тренируя воинов, готовых принести жертву; и, поступая в этом ключе, способствуя укреплению духовной силы немецкого солдата на фронте».

Сложно — вероятно, невозможно — оценить влияние капелланов на войска. Нам известно, что некоторые нацистские убийцы, такие как Франц Штангль, комендант Собибора и Треблинки, ухватились за вовлечение христианского клира в нападки на неизлечимо больных и евреев как за возможность оправдания своих собственных ролей в убийстве. Но Штангль не помнил, чтобы встречался с капелланами. Мы также знаем, что после войны по крайней мере некоторые немецкие ветераны с горечью вспоминали, что капелланы, призванные способствовать их духовной жизни, не высказали протеста относительно убийств гражданских лиц. Оглядываясь на сорок лет назад на свой опыт на Восточном фронте, теолог Ганс Рихард Неверманн писал, что на протяжении всей войны ни офицеру, ни сослуживцу, ни капеллану вообще было нечего сказать о немецких преступлениях, за исключением того, что война была ужасной.

Многие письма и дневники солдат вообще не содержат упоминаний о капелланах, что значит либо то, что капелланов было слишком мало в численном отношении, чтобы иметь большое влияние, либо то, что они казались неважными. Тем не менее, из материалов самих капелланов нам известно, что солдаты действительно обращались к ним с вопросами совести. Рассуждения католического священника, бывшего в Крыму, демонстрируют круг вопросов, с которыми сталкивалось духовенство, окормлявшее не только мертвых, но и убийц. Раненый солдат исповедался ему о своем прошлом: «Ему было приказано присоединиться к расстрельной команде в Севастополе. Парень был полностью сломлен этим опытом. Построить евреев, одежду снять, голые пред его глазами женщины, дети, мужчины, а затем — пулеметы. Ему пришлось самому сидеть за одним из пулеметов. “Я могу сказать, что не попал ни в одного из них. Я всегда стрелял в воздух”. Но увиденное, то, как люди падали на спину, а затем их присыпали землей, а затем следующий ряд, пока противотанковый ров не заполнялся … сорок тысяч человек».

«Что я должен был сделать?», — хотел знать человек. У него были жена и семья. Должен ли он был отказаться? Капеллан был сам не свой. «И я должен ответить как священник?», — воскликнул он. Его ответ отражал как логическое обоснование, так и угрызения совести, знакомые по столь многим немецким высказываниям: «Я не знаю, как бы я поступил в той ситуации. Должен ли я сказать солдату, что он был трусом и должен был бы воспротивиться? Его бы тут же поставили в тот же ряд и расстреляли бы наравне с ними. Это то, чего хочет Бог? Для нас это было впервые, когда мы услышали что-то о расстрелах евреев. Командующим вермахта, стоявшим во главе, стоило бы отказаться иметь с этим что-то общее».

Как у священников, окормлявших вооруженных соотечественников, у немецких капелланов была бесконечно тяжелая работа. Враждебно настроенные армия, государство и партийные власти делали их работу еще более сложной. Некоторые капелланы продемонстрировали силу духа, обходя или даже не повинуясь приказам, что ограничивали их свободу действия. Тем не менее, большинство склонилось на сторону злоумышленников, мирясь и благословляя их деяния словами, действиями и молчанием. Одним из наиболее очевидных примеров этого было проведение публичного отпущения грехов солдатам — норма, которая применялась достаточно часто, в результате чего в 1944 г. появилось предупреждение от католического военного епископа не переусердствовать. Среди того, что Омер Бартов назвал «барбаризацией военных действий», присутствие капелланов давало своеобразное духовное облечение, моральное онемение вверенным им солдатам, прибежище нормы, отсылавшее к религиозным практикам детства. В этом отношении капелланы играли ту же роль, что и многие женщины в Третьем Рейхе, ту, что часто обозначают как женскую: предоставление уютного дома, бытового или духовного, где убийцы могли бы найти покой, восстановление сил и поддержку.

Права на текст принадлежат Дорис Л. Берген и Американскому обществу церковной истории.