Картина «Летний день» представляет нам двух одетых по последней моде женщин, которые плывут в лодке по озёрной глади, мерцающей зелёными и синими бликами. Сцена была написана в Булонском лесу — общественном парке в 16-м округе Парижа. Моризо очень любила это место, расположенное неподалёку от её квартиры и студии.
Одна из женщин, одетая в ярко-синий жакет и соломенную шляпку, смотрит на воду. Другая — в сияющем ансамбле из лавандового и белого — сидит, сложив руки с зонтиком на коленях, и смотрит на зрителя. В этом изображении чувствуется откровенная спонтанность, и, несмотря на живописную обстановку, эта ода лету вызывает лёгкий дискомфорт.
Мы предлагаем вам поближе познакомиться с «Летним днём». Вот три удивительных факта, которые ярче осветят эту очаровательную сцену.
Синие и жёлтые оттенки были в то время в новинку
Яркие цветные штрихи образуют энергичный узор, который перемещает взгляд зрителя по холсту, имитируя движение воды. Хотя сейчас мы этого, возможно, и не осознаём, но цветовая палитра «Летнего дня» была несколько необычной для своего времени.
В середине 1800-х годов только-только стала доступной краска в тюбиках — её появление позволило таким художникам, как импрессионисты, создавать картины на открытом воздухе. Но многие цвета, которые используются сегодня, не были широко доступны. Например, лазурно-голубой, которым Моризо написала жакет повёрнутой фигуры, был представлен только в 1860-х годах. И хотя Клод Моне добавил оттенка небу на своём «Вокзал Сен-Лазар» в 1877-м, а Эдуар Мане — рубахе на фигуре в «Углу в кафешантане» годом позже, лазурный по-прежнему оставался визуальной новинкой. То же относилось и к кадмию жёлтому, который Моризо применила в некоторых фрагментах женских шляпок.
Более того, землистые тона, которые она добавила то тут, то там, были совершенно не в моде у импрессионистов. Камиль Писсарро зашёл настолько далеко, что заявил, будто «изгнал старомодные оттенки» из своей палитры.
Любовь к белому, серебристой лаванде и ярко-зелёному Моризо, вероятно, унаследовала от своего первого наставника Жана-Батиста-Камиля Коро. На других полотнах художницы это не столь очевидно, но тут при внимательном взгляде на платье главной фигуры можно увидеть различные оттенки белого, будто взятые прямо с небес Коро. Эти оттенки Моризо накладывала зигзагами, заставляя один переходить в другой. «Она привносит завершающие штрихи на свои холсты, добавляя там и тут лёгкие мазки кистью — словно разбрасывая цветы», — размышлял о её творчестве искусствовед XIX века Теодор Дюре.
Моризо рисковала, рисуя на публике
Не так давно творчество художницы пережило нечто вроде искусствоведческого «воскрешения из мёртвых». Выставка «Берта Моризо: женщина-импрессионист» в Филадельфии в 2018 году раскрыла поразительную широту её карьеры, прерванной смертью от пневмонии в возрасте 51 года. Но показ также продемонстрировал, против чего выступала Моризо как женщина-художник своей эпохи, даже как необыкновенно привилегированная женщина того времени.
Родители Моризо принадлежали к высшей прослойке среднего класса и поощряли таланты своих дочерей (мать была потомком художника рококо Жана-Оноре Фрагонара), оплачивая уроки Берте и её сестре Эдме с юных лет. Саму Моризо ввёл в круг импрессионистов Эдуар Мане, за брата которого — Эжена — она вышла замуж. Супруг отказался от карьеры живописца и во всём поддерживал жену даже после рождения их дочери Жюли.
Несмотря на всё это, творчество Моризо, как и Мэри Кассат, в значительной степени ориентировано на то, чтобы показывать женщин в быту — вероятно, из практических соображений. «Моризо писала на открытом воздухе, когда могла, — и это была рискованная практика в то время. На неё часто стекались поглазеть прохожие и дети, а в те времена респектабельные женщины без сопровождения проводили свою жизнь под домашним арестом», — поясняет искусствовед Петер Шельдаль.
Уникальность «Летнего дня» в том, что это одна из немногих картин, которые Моризо написала на пленэре. Можно представить себе сцену, когда художница рисует двух женщин (вероятно, это были нанятые модели) и специфику этой ситуации. В таком контексте тревожный, но твёрдый взгляд девушки в бледно-лиловом жакете, кажется, обретает новый мощный смысл.
Картина пережила 100-летнюю битву за право обладания
Право собственности на шедевр Моризо горячо оспаривается на протяжении более века. На него претендуют Национальная галерея Лондона и город Дублин.
Начало истории положило завещание бывшего владельца картины Хью Лейна. На рубеже веков он был торговцем произведениями искусства, промоутером ирландского искусства за границей и одним из ведущих коллекционеров французского импрессионизма. Разочарованный серией провальных выставок в своей галерее в Дублине, он решил завещать коллекцию из 39 картин (включая «Летний день») не родному городу, а Национальной галерее в Лондоне.
В 1915 году Лейн погиб во время потопления «Лузитании», после чего его сокровища были отправлены в Лондон. Но, словно в мыльной опере, вскоре выяснилось, что дилер добавил к завещанию никем не засвидетельствованное указание. Оно передало право собственности на картины городу Дублину. Эту поправку Национальная галерея отказалась признать.
«Наследники» смогли договориться о разделении прав на работы, но завещание Хью Лейна так и осталось предметом горячих споров. В 1956 году два ирландских студента решили изъять «Летний день» из экспозиции в галерее Тейт, тем самым заявив права Ирландии на эти работы. Смельчаки даже пригласили фоторепортёра запечатлеть момент, когда один из них выйдет из музея с полотном под мышкой. План был реализован без сучка и задоринки. Единственной загвоздкой стало то, что дуэт еще не решил, что делать с картиной после.
В конце концов, парни анонимно оставили картину в посольстве Ирландии. Лондонская полиция решила не предъявлять им обвинение, опасаясь, что на родине они станут национальными героями, а на суде выяснится, насколько слаба система безопасности музея. Окончательная судьба «картин Лейна» — в том числе и «Летнего дня» — остается нерешённой по сей день.