Марк Шагал и Белла Розенфельд: 29 лет признаний в любви знаменитого художника своей жене

Но Бася-Рейза Розенфельд рассудила по-своему. Она влюбилась в бедного художника Моисея Сегала и отдала ему свое сердце. Никуда не спеша, получала образование, писала любимому письма — и ждала, когда он наконец-то вернется в родной Витебск. Она верила: именно он — тот единственный, который ей нужен, этот «живописный молодой человек, лет 25, со странными широкими глазами, смотрящими из-под буйных кудрей», и второго такого не будет.

Две революции, две войны, бедность и богатство, частые переезды — Белла Розенфельд, верная Муза и жена Марка Шагала, была рядом с ним почти 30 лет. Его Ангел, символ любви во всех его картинах, нежная, умная, красивая Белла понимала Шагала как никто другой, и принимала его таким, каким он был. Ни одна картина не была закончена без ее одобрения, ей художник поклонялся, ее любил так, как никого после, до конца своей долгой жизни.

Несмотря на известные биографические данные, разница в возрасте между Марком и Беллой составляла всего два года: Шагал родился 7 июля 1887 года, а Белла — 14 декабря 1889-го, а не 1895 года, как считали многие искусствоведы. Оба росли в одно и то же время в Витебске, городе на окраине черты оседлости, которую в XVIII веке Екатерина II определила для еврейского населения. Город десятков христианских церквей и синагог, как называл его Илья Репин — «русский Толедо», — Витебск дал приют тысячам евреев, которые составляли более половины его населения. В этом городе, смотревшем с высоких берегов в быструю Двину, говорившем на идиш и закрывающим двери контор и магазинов по субботам, родились оба героя нашего рассказа.

Маленький Мойша Сегал жил в районе Песковатики, на бедной окраине, которая недалеко ушла от деревни — там среди кособоких деревянных домишек разгуливали куры и козы. Купцы Розенфельды отдавали свою дань витебскому образу жизни: живя в центре, будучи торговцами ювелирными украшениями, они держали в сарае корову, которую всенепременно брали с собой на дачу. Притом Витебск был достаточно крупным городом. Здесь было несколько театров, городской симфонический оркестр, и здесь же работала единственная на всю черту оседлости художественная школа, которую основал Юдель Пэн.

Принадлежа к разным сословиям, и Мойше, и Башенька росли в атмосфере любви. Молодая и энергичная Фейга-Ита Сегал обожала своего первенца, изливая на него всю любовь, которая была не сильно-то востребована ее степенным и спокойным мужем Хацкелем. «По мечтательности уродился я в мать» — писал Шагал сестрам в 1912 году. Внимание, любовь, лакомый кусочек — Фейга-Ита всегда баловала своего Мойше, голубоглазого, кудрявого красавчика, невольно выделяя его из девяти своих отпрысков. Эта глубокая внутренняя связь с матерью навсегда останется с Шагалом, а глубинная «женская» нота будет звучать в его картинах. Мать — энергия и движение, первая половина его жизни; отец — задумчивость и размеренность, которые пришли к Шагалу в зрелые годы.

Деловая и расчетливая, вечно озабоченная делами ювелирного магазина, мадам Фрида Розенфельд по-своему любила младшую дочь — восьмого по счету ребенка в семействе. И если она не так явно это показывала самой Башеньке, то уж точно не запрещала мужу и домашним всячески баловать девочку.

Жизнь обеих семей вращалась вокруг религиозной жизни, обычаев, традиционных трапез и праздников еврейского календаря. Любовь к людям и животным, песня и танец, радость и интуитивное общение с Богом — все это присутствовало в жизни хасидов, приводя человека и природу в состояние внутренней гармонии. Через годы Марк привнес все это в свои картины, Белла — в семейную жизнь.

В гимназии, куда его устроила за взятку мать, Шагал был первым только по двум предметам — геометрии и рисованию. Свое художественное образование он начал в художественной школе Юделя Пэна. Академизм и натурализм, которым был привержен учитель, Шагала совсем не вдохновляли. Тем не менее, Пэн брал со своего талантливого ученика плату лишь два первых месяца обучения. Шагал бунтовал — цветом, линией, штрихом, композицией. Он еще не понимал, как надо, но точно знал, как не хочет рисовать. От жанровой архаики Пэна юный Шагал шел к своей собственной театральной выразительности и одухотворенности еврейского быта.

Тем временем Белла прилежно осваивала французский и немецкий языки в Алексеевской гимназии для девочек, которую закончила с серебряной медалью. Это давало еврейской девушке возможность продолжить обучение в Москве или Санкт-Петербурге. В 1900 году после перерыва были вновь открыты Московские высшие женские курсы, которые также назывались «курсы Герье» — по фамилии их основателя и директора, историка, профессора Московского университета Владимира Ивановича Герье.

В 1907 году две подруги, выпускницы витебской Алексеевской гимназии — Тауба Брахман и Бася Розенфельд — подали прошение о принятии их на курсы Герье. Басе был интересен историко-философский факультет, где она специализировалась на русской литературе, изучала психологию и логику, историю философии. Стоило обучение 100 рублей в год — родители Баси могли себе позволить такие расходы. Очевидно, тогда же Бася превратилась в Берту, а еще позже — в Беллу, Тауба Брахман стала Теей, а Мойша Сегал — Моисеем Шагалом: многие молодые евреи в начале века старались переиначить свое имя «на русский лад», чтобы не особенно выделяться.

Подруга Беллы, дочь витебского аптекаря Тея Брахман свои документы отозвала и уехала в Санкт-Петербург, где поступила на Бестужевские курсы. С Шагалом Тея познакомилась еще в Витебске — связующим их звеном стал Виктор Меклер, одноклассник-гимназист Шагала, начинающий художник. Когда Шагал и Меклер приехали в столицу, знакомство возобновилось. Тея стала «третьим романом» Шагала — и его натурщицей. «Весёлая, общительная, готовая петь без умолку. Шуточки у нее хлесткие, сочные. И за это ее только больше любят. Тее нравится компания мальчишек, она то целует ребят в губы, то дерётся с ними. К девушкам же относится с нежностью. Может часами любоваться длинной шеей или красивыми руками… Есть ли что-нибудь, чего Тея не умеет? Она играет на пианино, в карты, говорит по-немецки, знает наизусть поэтические новинки. И сама пишет. В пространных посланиях на исписанных со всех сторон листках, которые я от нее получала, всегда были последние стихи» — вспоминала Белла Шагал о своей подруге в книге «Горящие огни».

С будущей женой Марк Шагал познакомился в 1909 году, в Витебске, куда приехал на побывку из Санкт-Петербурга. Первая встреча произошла в доме их общей подруги Теи Брахман. Белле было 19 лет, ему только исполнилось 22. Сам Шагал так рассказывал об этом в своей книге «Моя жизнь»:

«…эта некстати явившаяся подруга, ее мелодичный, как будто из другого мира, голос отчего-то волнует меня.

Кто она? Право, мне страшно. Нет, надо подойти, заговорить.

Но она уже прощается. Уходит, едва взглянув на меня.

Мы с Теей тоже выходим погулять. И на мосту снова встречаем ее подругу.

Она одна, совсем одна.

С ней, не с Теей, а с ней, должен я быть, — вдруг озаряет меня!

Она молчит, я тоже. Она смотрит — о, ее глаза! — я тоже. Как будто мы давным-давно знакомы, и она знает обо мне все: мое детство, мою теперешнюю жизнь и что со мной будет; как будто всегда наблюдала за мной, была где-то рядом, хотя я видел ее в первый раз.

И я понял: это моя жена.

На бледном лице сияют глаза. Большие, высокие, черные! Это мои глаза, моя душа.

Тея вмиг стала чужой и безразличной. Я вошел в новый дом, и он стал моим навсегда»…

«Я не смею поднять глаза и встретить его взгляд. Его глаза сейчас зеленовато-серые, цвета неба и воды. Я плыву в них, как в реке» — писала Белла в своих воспоминаниях.

Год спустя Марк и Белла стали женихом и невестой. Розенфельды были против этого союза — и Шагалы с их небольшой лавкой не ровня купцам с двумя магазинами, и зачем это будущий зять щеки румянит — странно это, и занятие у него сомнительное, и картины странные… Но Белла уже выбрала себе пару, и настояла на своем. Наверняка приводила в пример старшую сестру Хану, социал-демократку, которая вышла замуж за большевика и тем самым «пробила» дорогу младшей — Белле было на кого кивать и гнуть свою линию. И вроде бы дело шло к свадьбе, но Шагалу все как-то было тоскливо и то ли страшно, то ли тревожно… Отложив дела матримониальные «на потом», Марк уезжает в Санкт-Петербург — учиться у Леона Бакста, а оттуда — в Париж.

«Париж, ты мой Витебск!» — восклицает Шагал. Больше нет никакого стеснения, никаких попыток быть похожим на кого-то. Цветовые симфонии пылают на его картинах, все серое, коричневое, унылое — в прошлом. Приходит успех, художника замечают, его имя все чаще звучит в творческих кругах Парижа.

А что же Белла? Проведя, как обычно, летние каникулы с матерью за границей, Белла вернулась в Москву продолжать обучение. Помимо Высших женских курсов, ее привлекала сцена, так что она пошла на актерские курсы в студию Станиславского. Литературные амбиции удовлетворялись сотрудничеством с московской газетой «Утро России».

Больше половины слушательниц Высших женских курсов, девушки из небогатых семей, не выдерживали бытовых лишений или трудностей учебы. Некоторые не имели достаточно средств, чтобы заплатить за обучение — таких отчисляли без долгих разговоров, особенно девушек еврейского вероисповедания. Белла выдержала все. Она сдала последние экзамены в ноябре 1913 года, в феврале 1914-го защитила кандидатское сочинение и получила диплом.

Все эти годы Марк и Белла переписывались. «Если бы я, дорогая Белла, писал бы письма, как настоящий писатель — я бы тогда безусловно их рисовал. Я стыжусь слов. Всякий раз должен их исправлять. Но душа требует писать тебе, чтоб ты мне ответила и писала обо всем, обо всем…» — страдал Марк, царапая слова на бумаге.

Смутное беспокойство 1914-го года заставило Шагала задуматься о возвращении на Родину. Он приехал в Витебск на свадьбу сестры, и понял — от судьбы никуда не деться, и чувства вспыхнули с новой силой, как будто и не было этих лет в разлуке. Через год с небольшим, 25 июля 1915 года, они с Беллой стали мужем и женой. Год спустя родилась единственная дочь Шагалов, Ида.

«- Стой, не двигайся…
Я все еще держала цветы… Ты так и набросился на холст, он, бедный, задрожал у тебя под рукой. Кисточки окунались в краски. Разлетались красные, синие, белые, черные брызги. Ты закружил меня в вихре красок. И вдруг оторвал от земли и сам оттолкнулся ногой, как будто тебе стало тесно в маленькой комнатушке… Вытянулся, поднялся и поплыл под потолком. Вот запрокинул голову и повернул к себе мою. Вот коснулся губами моего уха и шепчешь… И вот мы оба, в унисон, медленно воспаряем в разукрашенной комнате, взлетаем вверх. Нам хочется на волю, сквозь оконные стекла. Там синее небо, облака зовут нас».
(Белла Шагал. «Горящие огни»)

Жена

Ты волосы свои несешь
навстречу мне, и я, почуя
твой взгляд и трепет, тела дрожь,
тебя опять спросить хочу я:

где давние мои цветы
под хулой свадебной, далекой?
Я помню: ночь, и рядом ты,
и в первый раз к тебе прилег я,

и погасили мы Луну,
и свечек пламя заструилось,
и лишь к тебе моя стремилась
любовь, тебя избрав одну.

И стала ты женой моей
на годы долгие. Сладчайшей.
Дочь подарила — дар редчайший
в наиторжественный из дней…

Благодарю, Г-сподь высот,
Тебя за день, за месяц тот.

Марк Шагал

Белла отказалась от сценической карьеры, на годы забыла о литературе и посвятила себя мужу и дочери. Не сказать, чтобы это давалось ей совсем легко. Но первые годы совместной жизни Шагалов были, что называется, борьбой за выживание в сумасшедшем, скачкообразном движении Первой мировой войны и русских революций.

Родственники Беллы помогли Марку уехать в Петербург и избежать воинской службы. В 1918 году Шагала назначили Уполномоченным по делам искусства в Витебской губернии. Опять родной город — но город изменившийся, полный бурлящей новой жизни. Шагал украшает Витебск в честь первой годовщины Октябрьской революции, и делает это с размахом (и в своем стиле). Он открывает Школу искусств, и предоставляет своим ученикам свободу раскрыть собственный талант. Далее следует противостояние с Казимиром Малевичем, в котором победил создатель супрематизма.

Шагалы переехали в Москву — Париж был недосягаем. Белла продавала драгоценности: маленькой Иде надо было хорошо питаться. Некоторое время художник преподавал в детских колониях, тогда же создал знаменитые декорации для Еврейского театра, которые впоследствии спас для потомков Соломон Михоэлс… Но в главном Шагал себя по-прежнему не находил. Да, он писал картины, но расцветавший в новом советском искусстве абстракционизм диссонировал с его творчеством. Его называли «староватором». Его! Шагала! И Марк стремился в Париж, где можно было творить так, как ему хотелось, где его уже оценили.

Когда в Берлине открылась выставка его работ, он отправился туда вместе с семьей, а в 1923 году Шагалы уже в Париже.

Старые друзья, новые заказы — в Париже Шагал чувствовал себя легко и свободно. Огорчила потеря всех работ, которые он оставил когда-то в своей мастерской в «Улье». Но художник быстро наверстал упущенное, и вскоре семья замечательно устроилась. Берта на европейский манер стала Беллой. Шагал увлекся иллюстрацией — начал еще в Берлине, когда иллюстрировал графикой книгу своих воспоминаний «Моя жизнь».

В Париже художник иллюстрирует для Амбруаза Воллара книгу Гоголя «Мертвые души», по памяти восстанавливает некоторые утраченные картины. Есть заказы, есть средства. Семья путешествует по Франции, в 1931 году Шагалы едут в Палестину — землю своих предков, своей веры. Вернувшись домой, Шагал приступает к иллюстрированию Библии. Жизнь насыщенна творчеством, рядом любимые — жена и дочь.

«Марк Шагал написал несколько портретов жены с натуры. И около трех тысяч картин, рисунков, набросков, в которых ее образ так или иначе отображен в летящих женщинах…»

К середине 30-х годов атмосфера в Европе начала сгущаться. В Германии пришедший к власти Гитлер проповедует идеи нацизма, в Мюнхене проходит печально известная выставка «Дегенеративное искусство» — есть здесь и картины Марка… В 1941 году, в самый последний момент Шагалы наконец решаются уехать в США. В Нью-Йорке оседает множество художников, бежавших из пылающей в войне Европы. История с отъездом не вполне однозначна — как и характер Марка Шагала, диктующий ему поступать не так, как следовало бы, как ожидают от него окружающие (впрочем, это тема для отдельного исследования).

В Америке Марк Шагал работает в мастерской сына Матисса — Пьера, заканчивает работы, начатые еще в Париже. Он делает декорации для балета «Алеко» в постановке Леонида Мясина, сражается с Пикассо за заказ для спектакля Баланчина «Жар-птица" — но Стравинский выбирает эскизы испанца. Впрочем, костюмы остаются за Шагалом.

В конце августа 1944 года был освобожден Париж. Радостная весть застала Шагалов на отдыхе, и они засобирались в Нью-Йорк с мыслями о скором возврщении во Францию. Внезапно Белла заболела, и на следующий день Шагал отвез ее в местный госпиталь.

Действительно ли ей отказали в лечении как еврейке, как позже вспоминал художник, мы уже не узнаем. По свидетельству Иды, ей правдами и неправдами удалось раздобыть пенициллин, очень редкое в то время лекарство, и максимально быстро прибыть в город Алтамон, где ее мать находилась в госпитале. Как позже писала сама Ида родственникам, «когда я прибыла с пенициллином, было слишком поздно. Мама была в коме, и в 6 часов вечера она умерла. У мамы была стрептококковая инфекция в горле». Однако, в официальном свидетельстве было написано, что причиной смерти Беллы Шагал стал сахарный диабет.

После похорон Шагал был безутешен. «Когда Белла ушла из жизни, 2 сентября 1944 года в шесть часов вечера, громыхнула грозовая буря и непрерывный дождь излился на землю. В глазах моих потемнело»… — писал художник. Корил себя за медлительность, девять месяцев не брал кистей, развернул все холсты лицом к стене — он все вспоминал и вспоминал Ее, единственную, своего Ангела, ненаглядную Беллу… На 30-й день после смерти Беллы Шагал Комитет еврейских писателей, художников и учёных организовал в Карнеги-Холле траурный вечер ее памяти, на котором присутствовало около двухсот друзей и знакомых семьи Шагал.

Шагалу удалось преодолеть тоску и с помощью дочери почтить память Беллы книгами ее воспоминаний: Ида перевела тексты с идиш на французкий, а Шагал сделал иллюстрации и написал послесловие. Книга Беллы Розенфельд «Горящие огни» была напечатана в 1946 году, год спустя — вторая часть воспоминаний, «Первая встреча». И никто не скажет лучше о Белле, чем ее муж, Марк Шагал, написавший предисловие к ее книгам: «…Велико было ее влияние на мое искусство в течение долгих лет. Но кажется мне, что что-то угасло в ней, что-то оттеснилось в сторону. Я думал, что в сердце Беллы сокрыты сокровища… пропитанные любовью… Стыдилась ли она меня, людей, желая оставаться всегда в тени? Пока не услышала голос еврейской души, пока не увидела диаспору последних лет и язык ее родителей вновь не стал ее языком… На кого она похожа? Она не напоминает никого. Ведь она Башенька-Беллочка с горы в Витебске, отражающейся в реке Двинск, с облаками, деревьями и домами. Вещи, люди, пейзажи, еврейские праздники, цветы — все это ее мир и о них она рассказывает».

…В этом мире после Беллы нашлось место и для других спутниц Шагала: одна родила ему сына и ушла от него к фотографу, другая официально стала супругой. О ролях и весе этих женщин в жизни мастера спорят. Но образ Беллы однозначен: это любовь.