В чем феномен американской цивилизации?

В Аме­рике воздвигся, хотя и в иной форме, «остов европейской культуры». Не зря же о ней говорят как о «коре» Европы. Вдобавок, то был этнический «биш-бармак», что предстояло «подать на стол» изголодавшемуся по совершен­ному устройству человечеству.

Было вполне очевидно и другое: англичане, испанцы, французы и гол­ландцы, которые вот уже много лет вели в Европе ожесточенные войны друг с другом, непременно столкнут­ся и в Северной Америке. Испанцы впервые утвердили свои поселения во Флориде еще в 1565 г., а в 1769 г. сол­даты овладели землями нынешней Калифорнии. Еще раньше в 1535 г. французы, сначала усилиями Картье, утвердились в местечке Монреаль.

Французская цивилизация про­никла на американский континент, преследуя скорее геополитические, нежели экономические цели. Некий француз жаловался в 1717 г. на то, что «испанцы имеют (в Америке) коро­левства, большие, нежели вся Евро­па». Французы пытались утвердить здесь власть своего правительства и католической церкви. Сфера же их деловых ин­тересов, как правило, ог­раничивалась меховым и рыбным промыслом. В со­ответствии с этим выстра­ивались и управленческие структуры. Английские колонисты пользовались почти неограниченной сво­бодой.

Среди американских поселенцев можно было встретить людей самых 1 разных вероисповеданий и наций (так, немцы между 1720 г. и 1730 г. почти что «германизировали» Пенсильванию). Немало было ирлан­дцев и шотландцев. Таким образом, к моменту начала Семилетней войны между англичанами и французами на 1 француза приходилось 20 англичан. Конечно, победа была на стороне бри­танской короны, имевшей к тому же сильный флот. В итоге, по договору 1763 г. англичане отняли у Франции всю Канаду, а у Испании -Флориду. Это и подтолкнуло колонистов к пер­вой попытке объединения (на конг­рессе в Олбани в 1754 г.). Проект та­кого объединения в основе своей был составлен Б. Франклином.

Свой путь к свободе колонисты начали с так называемого Навигаци­онного акта (1651), который закреп­лял монополию торговли за коло­ниями и Англией. В 1766 г. Англия приняла специальный акт, в котором было твердо заявлено, что колонии «были, есть и будут под юрисдикцией имперской короны и парламента Ве­ликобритании». В нем говорилось и о том, что у империи достаточно силы И мужества, чтобы все-таки «удержать колонии и народ Америки... при лю­бых обстоятельствах».

В 1770 г. произошла «бостонская бойня». В итоге, 4 июля 1776 г. Была провозглашена Декларация незави­симости, а в 1777 г. произошла реша­ющая битва у Саратоги. В результате последующих событий в 1783 г. между Британией и Американской респуб­ликой был заключен мир. Когда за­ключался мирный договор, ведущий английский министр Шелбурн, воз­главлявший переговоры с Б. Фран­клином, Дж. Адамсом и Дж. Джеем, фактически согласился с полной сво­бодой Америки. Так была достигнута (в самых общих чертах) политическая самостоятельность будущих США.

Поселенцы сохраняли некоторое время общинные черты. Посетивший Америку в 1831 г. француз Алексис де Токвиль говорил, что община здесь утвердилась к середине XVII в. Тог­да меж людьми существовало почти полное равенство «в том, что касалось их имущественного положения и тем более уровня их интеллектуального развития». Отметим это обстоятельс­тво. Американцы на основе более или менее равных возможностей строи­ли политическую и экономическую жизнь государства, в то время, по своей сути, скорее демократическую и республиканскую.

Америка традиционно рассматри­валась как своего рода «плавильный котел», где нации и культуры соеди­нялись в некое сложное образование.

Пройдут годы, прежде чем ученых посетит идея, что «концепция пла­вильного котла не только не точна, но и ведет к заблуждениям, ибо челове­ческие культуры сложны и динамич­ны, и не могут плавиться, как желе­зо».

Наличие необъятных земель поз­воляло фермерам и рабочим Америки выбирать по желанию любые районы и пользоваться благами земли в качес­тве свободных людей. Но чтобы столь сложное предприятие увенчалось се­рьезным успехом, нужна была не толь­ко инициатива, но и хорошая органи­зация дела. Первопроходцы Запада передвигались и обосновывались на новых землях большими общинами. Это было вполне естественно, логич­но и наиболее практично. Иначе гово­ря, Америка стала таковой, какой мы ее видим, прежде всего благодаря не­коему чувству «коллективизма», а не только «индивидуализма». Миграция по американскому континенту была беспрецедентной. Она превзошла ве­ликие военные походы средневеко­вья размахом, степенью опасности и авантюризмом.

Хотелось бы обратить внимание и на то, что труд в Америке был бо­лее раскрепощен и свободен в своих проявлениях. Здесь оказалось больше возможностей в «переливании» его из одной сферы и одной части страны в другую. Между американцами и рус­скими тут есть определенные диссо­нансы и параллели...

Б. Гиббард в «Истории аграрной политики США» отмечал, что здесь-то и проявился дух народного сопро­тивления и суверенитета. Пионеры считали, что единственная реальная стоимость земли — это стоимость труда, вложенного в нее фермерами. В Америке коллективное «восстание масс» привело к тому, что в 1828 г. ко­миссия Конгресса по общественным землям высказалась за узаконивание самовольно захваченных колонис­тами земель, заявив, что «бороться с поселением на общественных землях невозможно».

Демократия тех времен была суро­ва, справедлива, неотвратима. Общи­ны работали скорее по военным, чем по гражданским законам. Волокиты и канцелярщины народ никому не позволял разводить. Должностных лиц избирали «во власть» на срок в несколько месяцев. В любой момент двумя третями голосов общины мог­ли освободить их от занимаемой должности. Никаких тебе проволочек и демагогии. Судили сурово: за угро­зу убийства товарища по экспедиции наказывали изгнанием (при возвра­щении изгнанника ожидала смерть). Признание виновным в убийстве также означало смертную казнь. Ни у кого не было и тени сомнения, что законы должны контролироваться большинством. Оно же, это трудовое большинство, запросто могло изме­нить конституцию и законы.

Правление большинства стано­вилось законом уже в силу простой целесообразности (считали по головам, а не по кошелькам). Слава и власть тогда еще особо в расчет не принимались. Главным было то, что ты сам представляешь из себя прежде всего как това­рищ и человек. Все ключевые вопросы жизни переселенцы решали сами: выделяли земли под школу, вершили правосу­дие, сообща боролись против спекулянтов. Если на ферму поселенца вдруг кто-то пре­тендовал не по праву, его могли из­бить и вышвырнуть из округи.

Надо быть крайне осторожным и взвешенным в оценках, когда стал­киваешься с такой огромной и не­однозначной страной, как Америка (хотя это и очень непросто). Чтобы представить себе жизнь в новоанг­лийской деревне, нужно раз и навсег­да отрешиться от предрассудков. В со­роковые годы прошлого века историк Льюис Мэмфорд высмеял излишне идеализированное представление об американцах как об отважных «пио­нерах», будто бы сбросивших ветхие одежды Европы и создающих новые формы социально-экономической жизни. В действительности, писал он, в поселениях Нового Света «вспых­нули в последний раз потухающие от­блески средневекового строя». Впро­чем, в Новой Англии условия были все же иными, чем в Европе.

Столь же наивным было бы пред­ставлять американцев этакими об­разованнейшими «робинзонами»... Во-первых, это далеко не так. Да и не до наук большинству из них было на первых порах. Задача практического освоения и обустройства громадного континента выстраивала соответс­твующим образом шеренгу приорите­тов. Там, где общество остро нужда­ется перво-наперво в мостах, дорогах, домах, фабриках, парикмахерских, пекарнях, вряд ли объявятся Галилеи, Джордано Бруно, Ньютоны, Паскали.

Действительно, толпы иммиг­рантов, устремлявшихся в Америку, сплошь и рядом не могли похвастать­ся ни образованием, ни культурой. Вот как описывает Маргарет Митчелл в романе «Унесенные ветром» одно­го из таких переселенцев (Джералда О’Хара): «Если запас знаний Джерал­да, с которым он прибыл в Америку, был весьма скуден, то сам он, веро­ятно, об этом не подозревал. Да и не придал бы значения, открой ему кто- нибудь на это глаза. Мать научила его чтению и письму и выработала у него хороший почерк. Арифметика дава­лась ему легко. И на этом его обра­зование оборвалось. Латынь он знал постольку, поскольку мог повторить за священником, что положено повто­рять во время католической мессы, а его познания по истории ограничива­лись всевозможными фактами попра­ния исконных прав Ирландии. Из по­этов он знал только Мура, а по части музыки мог похвалиться недурным знанием старинных ирландских пе­сен. Питая искреннее уважение к лю­дям, получившим хорошее образова­ние, он, однако, ничуть не страдал от недостатка собственного. Да и на что оно ему было в этой новой стране, где самый невежественный ирландец мог стать большим богачом? В стране, где от мужчины требовалась только сила, выносливость и любовь к труду».

Взглянем на то, как складывалась школьная система в колониях... Вна­чале она состояла из городских школ (в Ныо-Йорке) и частных церковных школ (на Юге). Учитель выступал в роли пилигрима, посещая дом за до­мом. Затем школы создаются на более постоянной основе. Возникли школь­ные округа. Обучение было доступно лишь семьям, платящим налоги. Аме­риканские исследователи по истории колониального периода отмечают: «Окружные школы возникли дав­но. Однако уровень обучения в них оставался крайне низок: короткий “учебный год”, плохо оплачиваемые учителя, лишенные элементарных средств преподавания, ужасное по­ведение школьников, отвратительные гигиенические условия в помещени­ях, разнобой учебных пособий, пе­реполненность школ или, напротив, полупустой класс, трудность препо­давания, отсутствие элементарной дисциплины — таковы все те основ­ные беды, которые испытывала толь­ко что возникшая система школьного образования (на первых этапах коло­низации Америки)».

Закон 1647 г. потребовал не только наличия большего числа учителей, но и знаний основ грамматики и навыков чтения, а также обязательного строи­тельства школ в Новой Англии. Пос­тепенно увеличивается число школ и колледжей. В колониях возникло три типа школ, подразделявшихся в соот­ветствии с географическим располо­жением и экономическим положени­ем группы колоний.

К первой из них относились Се­верные колонии (типа Массачусетс), где пуритане, бывшие основными их обитателями, уделяли особое внима­ние вопросам образования и воспи­тания. Собственно, существовавшее в метрополии запрещение создавать школы в соответствии с верой ее оби­тателей в значительной мере и побу­дило их к эмиграции.

В Южных колониях, где основой экономики было плантационное хо­зяйство, возникли школы для детей плантаторов и небольшое число школ для бедных. Таковые не имели широ­кой материальной поддержки. Ведь богачи отправляли детей учиться в Англию. В колониях среднего пояса существовала свобода для всех веро­исповеданий. Официальная религия полностью отсутствовала. Школьное обеспечение зависело лишь от роди­телей. Поэтому здесь воцари­лись приходские школы.

В 1778 г. Т. Джефферсон вносит на рассмотрение вир­гинской ассамблеи «Билль о большем распространении знаний». Главной задачей билля, как было заявлено, является просвещение умов народных масс наилучшим образом. Первая ступень трехуровневой системы об­разования предусматривала бесплатное обучение чтению, письму, арифметике, ремеслам в тече­ние 3 лет. Джефферсон на много лет опередил свое время, предлагая дать детям техническое образование. Бла­годаря его усилиям на посту губерна­тора Виргинии реорганизуется систе­ма образования в штате. Некоторые колледжи заменяют у себя такие дис­циплины, как богословие, греческий и латынь более современными (пра­во, управление, анатомия, медицина, современные иностранные языки). В политическом и образовательном смысле Джефферсон стал своеобраз­ным «summus princeps» (лат. — «Вы­сшим вдохновителем») своего време­ни и американского духа.

Однако многим приходилось восполнять пробелы в образовании самостоятельно. Так, Бенджамин Франклин самостоятельно овладел несколькими иностранными языка ми, начав с изучения французского, а затем итальянского и испанского, в итоге мог свободно читать на них. Что же касается школьного обучения, то оно, увы, ограничилось двухлетним пребыванием в грамматической, а за­тем в (более дешевой) школе письма и арифметики. Однако в итоге отец за­брал его из училища, чтобы научить ремеслу — выделке сальных свечей и мыла.

Среди достоинств и недостатков американской морали — признание главенства идей утилитаризма и мер­кантилизма в жизни как отдельно­го человека, так и общества в целом. Здесь хотелось бы особо подчеркнуть близость «проповедей» Б. Франклина к «образу американской культуры». По сути дела, это не что иное, как своего рода «философия скупости», символом которой становится жут­кий девиз: «Из скота добывают сало, из людей — деньги». В основе филосо­фии лежит идея приумножения свое­го капитала (как самоцель).

В перерывах между издательски­ми заботами, научными опытами и усилиями по созданию светского уни­верситета (Гарвард, Йель, Принстон являлись тогда скорее геологически­ми школами) Бенджамин Франклин работает над «бестселлером», которо­му он дает весьма громкое и интри­гующее название — «Размышление о том, как ухаживать за женщинами и жениться». Это первая опубликован­ная им в Европе книга. Проблема об­разования понималась им довольно- таки широко. Подобная тема глубоко волновала колонистов. Женщин в США было мало. Франклин подчер­кивал в «Бедном Ричарде», что «зо­лото испытывается огнем, женщина — золотом, мужчина — женщиной». В «Совете молодому человеку в выборе хозяйки дома» (1745) он убедительно развивает эту идею: «Мужчина и жен­щина, соединившись, создают полное человеческое существо. Одинокий мужчина не представляет собой той ценности, в которую он превращает­ся в состоянии союза с женщиной. В одиноком состоянии он несовершен­ное животное».

Яркое описание американского школьного воспитания дано в книгах М. Твена «Том Сойер» и «Гекльберри Финн». Это, пожалуй, лучшие полот­на, рисующие жизнь американских девчонок и мальчишек. Перед нами предстают строгие учителя, главным учебным пособием которых были розга и линейка. Несмотря на писа­тельскую иронию, те оригинальные произведения, что зачитывались на экзаменах девицами, свидетельству­ют об определенной насыщенности программы обучения. Марк Твен пи­шет: «Темы были все те же, над какими в свое время трудились их матушки, бабушки и, без сомнения, все праба­бушки, начиная с эпохи крестовых походов. Тут были: “Дружба”, “Воспо­минания о былохм”, “Роль религии в истории”, “Царство мечты”, “Что нам дает просвещение”, “Сравнительный очерк политического устройства раз­личных государств”, “Задумчивость”, “Дочерняя любовь”, “Задушевные мечты” и т.д.»

Попробуем более детально рас­смотреть историю возникновения и распространения высшего образова­ния в Америке. Что же представля­ли собой высшие учебные заведения в Новой Англии? Прежде всего они возникли совсем на иных основах, нежели европейские университеты и колледжи. Если в Англии вплоть до XIX в. было всего два университета (Оксфорд и Кембридж), чья моно­полия до 1827 г. была абсолютной, а все усилия основать дополнительные учебные заведения с правом присуж­дения степеней кончались провалом, то Америка бросилась совсем в дру­гую крайность.

Одним из старейших универси­тетов США был созданный в 1825 г. Виргинский университет или, как его называли тогда, «Оксфорд Нового Света». Виргинскому университету везло на знаменитостей. В дополне­ние к имени Джефферсона (отца-ос- нователя университета) здесь с 1826 г. учился писатель Эдгар По (1809— 1849). Эдгар учился с легкостью, что вызывало восхищение и зависть у сокурсников. Он вознамерился стать военным. При этом, однако, проводил немало времени в библиотеке. Письма домой говорят «о грубых и необуз­данных нравах», царивших тогда в университете. Драки стали явлением вполне обыденным и никто уже не об­ращал на них внимания. Объявление же об экзаменах вызвало подлинный переполох.

В Америке того времени все дела­лось быстро и без проволочек с само­го начала. В 1636 г. создан Гарвард, а с 1642 г. тут уже присуждали степени, хотя юридически никто такого права не давал. Не имел университет и пра­ва корпорации.

Старейшие американские коллед­жи Гарвард, Йель и Уильям-энд-Мэри сумели таким образом разрушить некогда прочную монополию старых британских университетов. В области их управления возникли система по­печителей и должность президента, который управлял колледжем. Этот тип управителя должным образом со­единял в себе ученого и бизнесмена.

Здесь говорили на смеси англий­ского, французского и латыни. Сту­денты любили щегольнуть иност­ранными словечками, вроде слова symposium. Гарвардцы видели в нем синоним словосочетания «выпивать вместе». Ни в трезвости, ни в излиш­ней строгости ученых мужей никто, конечно, заподозрить не мог. В день выпуска закатывались банкеты на 600 гостей с танцами во дворе.

В чем заключалось обучение в университете? Брукс писал: «Само же обучение состояло из опроса. Ника­кой профессорской чепухи, никаких лекций и ненужных посторонних сведений, никаких цветистых приме­ров. Уходишь с головой в латынь или в математику, на столе пара свечей. Назавтра ты принимаешься грызть ту же науку снова. Профессора были не няньками и не учителями танцев. В Гарвард поступали не затем, что­бы развивать свои сомнительные склонности. В Гарвард приходили выучиться и заслужить хмраморный бюст». Свидетельством некоторой не­удовлетворенности и неустроенности высшей школы является высказыва­ние писателя Г. Торо. О Гарвардском университете середины XIX в. он го­ворил так: «Оканчивая колледж, я с удивлением узнал, что я, оказывается, изучал там навигацию! Да если бы я прошелся по гавани, я узнал бы о ней больше. Даже бедному студенту преподают только политическую эко­номию, а экономией жизни, или дру­гими словами, философией в наших колледжах никто серьезно не занима­ется. В результате, читая Адама Сми­та, Рикардо и Сэя, студент влезает в долги и разоряет своего отца».

С самого начала судьба вуза в Аме­рике во многом зависела от общины и религии... Практически все первые колледжи создавались той или иной сектой. Обычно, вплоть до конца XVIII в., президентом было духовное лицо. Большая часть средств также шла из церковной казны. Ф. Линдсли, президент-новатор внецерковного университета в Нэшвилле, писал в 1834 г. с заметным неудовольстви­ем: «Главной причиной чрезмерного хмножества и крошечных масштабов западных колледжей, несомненно, является раздробленность наших конфессий. Почти каждая церковная секта обзаводится собственным кол­леджем и в каждом штате имеет хотя бы по одному. Из десятка колледжей в Огайо, Кентукки и Теннесси лишь два-три не принадлежат церковным сектам». Знаменательно, что сектант­ство и христианство превращали колледжи в своего рода «рынок», где готовы были предложить «продукт» кому угодно.

В одном лишь 1870 г. в Кентукки возникло — 11, в Айове — 13, в Ил­линойсе — 21 колледж. Каждый го­родок пытался, во что бы то ни стало, построить высшее учебное заведение. В Истоне при населении в 3 700 чело­век собрали 8 тыс. долларов и руками студентов выстроили несколько зда­ний. Иные утверждали, что сделают местные университеты подобными Оксфорду, Кембриджу или универси­тетам Франции и Германии.

Многие удивлялись, что в Англии с населением в 23 млн. человек к 1880 г. насчитывалось всего 4 университета, а в одном американском штате Огайо с его трехмиллионным населением — 37. Вряд ли в этой связи вызывает удивление и высокая «смертность» среди возникавших колледжей. Более 700 колледжей было закрыто к 1860 г.

Немалый интерес представляет история инженерного образования в США. Известно, что в Америке, поз­же других открывшейся миру и менее других освоенной, искусство и ремес­ло механика, инженера почти сразу же приобрело особую и немалую цен­ность.

В связи с этим А. Токвилю при­надлежат и такие наблюдения: «В Америке богачей немного. Почти все американцы имеют профессию. За­нятие профессией требует навыков и мастерства. Образованию они имеют возможность посвящать лишь ран­ние годы жизни. К 15 годам америка­нец должен следовать своему призва­нию. То есть его образование обычно заканчивается, когда в нашей стране оно начинается. А если и продолжа­ется, то строго в определенном и вы­годном для них направлении. Наукой тут занимаются как бизнесом».

Америка быстро научилась пре­клоняться перед механиками и техни­ками. Уже А. Токвиль в «Демократии в Америке» отмечал, что практи­ческая наука здесь «развита велико­лепно». Особо заботливо относятся американцы к тем разделам теории, которые необходимы для практичес­кого применения. В данных областях они демонстрируют «мышление яс­ное, свободное, оригинальное и пло­дотворное». Одним этим оправдано «воцарение» США, ставших «меккой изобретателей».

Определенный отпечаток на фор­мирование американской культуры оказали и индейцы. Во-первых, в фор­мирование современной жизни янки, дав им идеи в архитектуре (пуэбло и майя) и обеспечив ценными про­довольственными культурами (кар­тофель, помидоры, земляной орех, маис, бобы, тыква и многое другое). Во-вторых, даже если бы их вклад и не был столь значителен, уже само по себе изучение столь самобытной цивилизации имеет огромную цен­ность. В этом случае Америка пред­стала подобием гигантской колбы, лаборатории».

Здесь нужно со всей откровен­ностью сказать, что негры и цветные были второй по очередности груп­пой, которая испытала на себе все прелести «свободной» Америки. Сло­жившиеся в нашем сознании стерео­типы о том, что в США были «злые и плохие» южане-рабовладельцы и «честные и благородные» северяне- аболиционисты не совсем отража­ют действительность. На самом деле рабство прочно укоренилось повсю­ду, не только в Вирджинии, но и даже в Нью-Йорке. В 1700 г. в этом городе было даже больше рабов (в процен­тном отношении), нежели в рабов­ладельческой колонии Вирджиния (15 % населения). В 1732 г. на 40 тыс. белых приходилось 7,2 тыс. черных рабов. Сами американские историки отмечают, что рабство было широко распространено как географически, так и демографически. Его плодами прекраснейшим образом пользова­лись все экономические и социальные группы (торговцы, фермеры, квакеры и даже священники).

Возможно, этим и объясняется то, что вопрос о рабстве ни разу не поднимался в Вашингтоне (новой столице США, прежней была Фила­дельфия) с 1800 г. по 1815 г. Петиция Филадельфийского общества борьбы с рабством повисла в воздухе. Север в этом вопросе долгое время уступал Югу. Во многом такая политика объ­яснима и понятна, если учесть, что вся правящая элита Америки была выходцами из рабовладельческой Виргинии (президенты Джефферсон, Вашингтон, Мэдисон, Монро и мно­гие другие виднейшие политики).

В наши дни будут сделаны попыт­ки оправдать преступления южан, расколовших страну. Так называе­мая «школа клиометристов» (Фогел, Энгерман и др.) пыталась, было, до­казать, что плантационное рабство на 35% производительнее, чем сво­бодные фермерские хозяйства, что типичному рабу доставалось около 90% производимой им прибыли, что каждый раб подвергался наказанию плетьми не более 0,7 раза в год и т.д. Все эти попытки равносильны тому, как если бы кто-либо решил обелить преступников, вызвавших крушение державы и гибель десятков тысяч и миллионов людей во имя накопления чудовищных сверхприбылей.

События, последовавшие после окончания гражданской войны, еще раз воочию продемонстрировали, сколь выборочна оказалась аме­риканская демократия. Белые в результате ее выиграли, а негры скорее получили иллюзию прав и свобод. Так, хотя на Юге негритянс­кое население увеличилось с 4 млн. в 1860 г. до 8 млн. в конце XIX в., их положение ничуть не изменилось по своей сути (лишь оплата труда стала производиться деньгами или частью урожая). Верховный суд от­менил «принудительные законы» 1870—1871 гг. о конституционных правах всех граждан. В 1883г. был объявлен не соответствующим кон­ституции закон 1875 г., обеспечивав­ший неграм равные с белыми права в отелях, театрах и других публичных местах. Как отмечают историки, не­гритянские дети вынуждены были посещать особые школы, но даже там, где негры составляли большинс­тво населения, таковых школ было немного. Смешанные браки запре­щались. В 1881г. в Теннесси был при­нят закон Джима Кроу, по которому негров обязали ездить в отдельных вагонах или купе. Подобные законы широко распространились повсюду на Юге. В период между 1883г. и 1903г. произошло около 2 тыс. случаев судов Линча (только за 1892 г. линчеванию подверглось 235 негров).

Нельзя не сказать хотя бы не­сколько слов об американских евреях. Сыны Авраама устремлялись сюда в течение XVIII—XIX вв. во все возрас­тающих количествах. Америка оказа­лась весьма удобным и благодатным плацдармом для создания здесь их собственных «колоний». Евреи обре­тали здесь относительную безопас­ность и свободу, чего они не имели ни в Европе, ни в Азии, ни в России.

Нам трудно сегодня говорить с полной уверенностью о том дне, когда впервые нога иудея ступила на аме­риканскую землю. Согласно одной из версий, якобы, уже в июле 1654 г. некий голландский еврей высадил­ся в Нью-Йорке, а месяц спустя сюда прибыли еще 33 представителя этого народа. Все они оказались потомками тех своих собратьев, что были изгна­ны из Испании и Португалии инкви­зицией в 1492 г. После суровых жиз­ненных скитаний и приключений они попали в Нью-Йорк, бывший в то вре­мя голландской колонией. Тогдашний ее губернатор П. Стивесант самым решительным образом потребовал от Ист-индийской торговой компании: «Ни одному из представителей еврей­ской нации не должно быть позволено заселять Новую Голландию». Однако тем все же удалось остаться. Обита­тели колонии отнеслись к ним вполне либерально.

Одним словом, их «паломничест­во» на американский континент име­ло под собой серьезные основания. Со свойственным им талантом они довольно быстро прибрали к рукам американскую экономику. Обладая редкой племенной сплоченностью, они утвердились в банковской, вузов­ской, информационной, культурной сферах, начали играть в важных со­циальных структурах первостепен­ные роли. Масса данных говорит о чрезвычайно высокой экономической и расовой мобильности этого народа. Тут талант несомненный, хотя и ра­ботающий прежде всего не на благо общества, а на благо своих соплемен­ников и домочадцев.

Имеющиеся у нас данные по XX в. говорят, что благосостояние и зара­ботки средней еврейской семьи в США на треть выше, чем у американцев любой иной национальности (кроме японцев). Около 70% евреев трудятся в бизнесе, юриспруденции и т.д., тогда как лишь 30% остальных наций рабо­тают в этих сферах. Разница в уровне образования по сравнению, скажем, с неграми, явно в пользу евреев. Лю­бопытно то, что кино, радио, телеви­дение, многие газеты, т.е. все средства массовой информации в США — ти­пично еврейский бизнес. Несмотря на это, расизм, получивший известность в Америке прежде всего в связи с цветным населением, довольно часто был направлен и против евреев.

Со временем Америка становится мировой ярмаркой технических нови­нок. Ученые, инженеры, поэты, деяте­ли искусств начинают создавать «миф о машине». Скульптор сравнивает гигантский мотор на промышленной выставке с телом женщины, обладаю­щей «мощными и эротическими фор­мами». Лондонская «Таймс» пишет, что американцы проявляют себя в механике столь же ярко, как древние греки в скульптуре, а венецианцы в живописи.

Кстати, как это ни парадоксально, но во многом именно высшая школа (с ее преклонением перед техникой) приучила американцев относиться с известным равнодушием к искусству и фундаментальным наукам. Как от­мечал профессор Дж. Кувенховен, в США по сей день широко распростра­нены убеждения, что автомобили, аэропланы, моторы в эстетическом отношении наиболее привлекательны из всех творений человека.

Итак, акцент в американской сис­теме образования к концу XIX в. был сделан на подготовку индивида для практической жизни и деятельности. То, что в Европе называлось «ути­литаризмом», здесь величали «праг­матизмом». Возникли очевидные предпосылки для зарождения про­фессионального обучения. Созданная в 1896 г. Национальная ассоциация промышленников и основанное Дж. Рокфеллером в 1903 г. всеобщее бюро по народному образованию способс­твуют расширению масштабов трудо­вого обучения, организации профес­сиональных школ.

К концу XIX — началу XX в. уже половина американских вузов начали предлагать на выбор от 50 до 70 % чи­таемых курсов. Конечно, такой под­ход имел и негативную сторону, ибо в угоду профессионализации сужался общеобразовательный курс. В ито­ге своего увлечения утилитаризмом Америка за все годы царствования этих веяний произвела на свет лишь одного великого теоретика - Гиббса. Узкая специализация была характер­на для высшей школы того времени. В американском обществе превалиро­вало мнение, что высшее образование непременно должно давать немедлен­ный практический результат. В эпоху промышленной революции XVIII— XIX вв. сам характер производства порождал узкоутилитарный подход к образованию. США в этом смысле не были исключением.

Подобные взгляды не казались тогда обществу чем-то ненормальным или антидемократичным. Во-первых, подлинная эра массового высшего образования была еще впереди. Во- вторых, сам факт обучения в высшей школе не являлся обязательной га­рантией жизненного успеха.

Америка вообще, на наш взгляд, является страной, в которой людей по заслугам расставляет сама жизнь. В ней гораздо больше «выскочек», занявших высокое положение в об­ществе. По подсчетам Питирима Сорокина, в США среди заправил промышленности и финансов 38,8% в прошлом и 19,6% в настоящем на­чинали бедняками; 31,5% бывших и 27,7% ныне живущих мультимил­лионеров начинали карьеру, будучи людьми среднего достатка. Среди 29 президентов США 14 (т.е. 48,3%) вышли из бедных или средних сло­ев. Хотя надо учесть, что эти данные относятся непосредственно к эпохе XVIII — начала XX в. Позже ситуация несколько изменилась.

Система образования и науки яви­лась мощным ускорителем на пути превращения Америки в передовую державу мира. Однако наряду с силь­ными сторонами обучения (праг­матизм, массовость, политехнизм) в образовательном «имидже» Соеди­ненных Штатов стали проявляться тревожные черты. Деятели культуры все отчетливее замечали рост вопию­щих контрастов в стране.

В этой связи небезынтересно бро­сить взгляд и на американскую куль­туру в целом. Хотя в Америке слово «культура» (от лат. «colere» — культи­вировать, возделывать почву) прежде всего связывается с развитием на­уки и техники, нельзя пройти мимо заметной роли других культурных универсалий в жизни американцев. В XVIII—XIX вв. под этим термином понимали в первую очередь грамот­ного, начитанного и образованного человека, обладающего к тому же известными манерами поведения. Профессор Калифорнийского уни­верситета, вице-президент Меж­дународной социологической ассоциации и патриарх амери­канской социологии Н. Смелзер писал: «Современное научное определение культуры отброси­ло аристократические оттенки этого понятия. Оно символизи­рует убеждения, ценности и вы­разительные средства (применя­емые в искусстве и литературе), которые являются общими для какой-то группы; они служат для упорядочения опыта и ре­гулирования поведения членов этой группы. Верования и взгляды подгруппы часто называют субкуль­турой».

Что отличало их от обитателей Старого Света в культурном отноше­нии? Их ценности и требования во многом определялись материальной и духовной зависимостью от старых устоявшихся культур Европы. Куль­тура для них была в лучшем случае лишь «довеском» к повседневной пище, неким смутным воспомина­нием об утерянной родине. Здесь, в Америке, люди-беженцы довольс­твовались принципом «Где хорошо, там и родина!». Как известно, науки и искусства активнее расцветают там, где нации прочно пустили местные корни. В первые же полтора столетия поселенцам было явно не до изящных искусств и литературных изысков. Жизнь на североамериканском кон­тиненте была суровой и опасной. Еще в конце XVIII в. средняя продолжи­тельность жизни здесь равнялась 35 годам. «Новым бедуинам», увы, было не до культуры. Им не хватало самых элементарных предметов обихода.

В подобной трудной для выжива­ния обстановке все силы человека ус­тремлены на сохранение рода, основ общества и государства. Такое случа­лось не раз в экстремальных условиях в любой из известных цивилизаций. Поэтому вполне естественно, что для колонистов, прибывших сюда в поис­ках лучшей жизни, первейшей запо­ведью стал труд.

Вопросы культурного развития ес­тественным образом отступали в этой ситуации на второй план. Французс­кий писатель и путешественник А. де Токвиль отмечал, что американцы «не очень-то склонны получать удовольс­твия умственного характера». В тот период их куда больше интересовали деньги и богатство, нежели искусство и литература.

Американцы в массе своей оказа­лись в положении соломенной вдовы: вроде бы и сожительствуют с культу­рой, однако связь эта весьма эфемер­ная. Подобная «двусмысленность» во многом определялась, во-первых, до­вольно скудными условиями жизни и довольства. Вплоть до XIX в. многие разделяли позицию Б. Франклина: «В Америке большинство людей обраба­тывают свою землю или занимаются ремеслом и торговлей; очень мало лю­дей настолько богаты, чтобы праздно жить на аренду и доходы и платить бе­шеные деньги, которые дают в Европе за живопись, скульптуру, архитекту­ру и другие произведения искусства, скорее любопытные, чем полезные». В США восторжествовал лейбницевский подход, определяющий ценность поэзии и искусства по отношению к науке примерно как один к семи.

Главным стимулом «творческих усилий» в США стало добывание при­личных денег любым способом. Аме­риканская демократия вся пропитана денежной «культурой», подобно тому, как викторианский джентльмен до краев был напичкан виски или джи­ном.

Пожалуй, лишь в строительстве и архитектуре обрели американцы свою Мечту, свой Родос, свой Град на холме... Скульптор X. Гриноу (1805— 1852), заложивший основы «новой архитектуры», утверждал, что не кра­сота, а совершенство должно стать це­лью творчества. Он призывал созда­вать здания, «превосходящие своим великолепием Парфенон».

Кроме того, сыграли свою роль и технические дары американцев. Все это вместе взятое и позволило Америке наконец-то взять реванш у Европы в той сфере, где она всегда чувствовала себя как бы бедной пад­черицей. Подобно тому, как римские первосвященники не­когда увековечили свои обра­зы в величественных капеллах и храмах, первосвященники капитала решили увековечить себя в небоскребах, соединяв­ших пышность древних собо­ров и грандиозность египетс­ких пирамид. Небоскреб стал своего рода символом Америки. Стал для нее «тем, чем был со­бор для средневековой Европы или палаццо для Италии эпохи Возрождения».

Каково наше отношение к небоск­ребу как символу культуры? Мы уже воздали должное талантам первых строителей Америки. Известно, что Т. Джефферсон, создавший Вирджинс­кий университет, был архитектором, подрядчиком, планировщиком и даже мастером. Он все делал сам: добывал средства, изготовлял архитектурные чертежи, нанимал рабочих, выписы­вал скульпторов из Италии, разраба­тывал все детали постройки и учил рабочих, как класть кирпичи и отме­рять доски.

Иная философия у небоскреба... Человек в нем низведен до положения муравья в гуще однородной массы собратьев.

Цель небоскреба — возвыситься над окружающим миром, подавить человека, втоптать в прах. Но во имя чего? Что двигало их создателями? Известно, что древнегреческий скуль­птор Фидий некогда изваял в Элиде бога Юпитера. Об этой скульптуре теоретик итальянского искусства Л.Б. Альберти сказал, что ее создание в немалой степени укрепило «однажды принятую религию». Своеобразные «религиозные задачи» решает амери­канская архитектура конца XIX — на­чала XX в., ее цель — укрепление ре­лигии капитала.

Там, где обитает народ, никогда также не смолкает голос муз. В Европе в эпоху формирования наций (XIV- XVI вв.) наибольший интерес у ауди­тории вызывали странствующие пев­цы и актеры. Схожими путями шла Новая Англия. Правда, отсутствие театральных традиций вначале сдер­живало развитие театра. Одно время здесь даже запрещались театральные постановки. Первые театры возникли на юге, где обитали богатые плантато­ры (в 1716 г. — в Вильямсбурге, штат Вирджиния, и в 1753 г. — в Нью-Йор­ке). Труппы прибывали обычно из Англии, дорога откуда была долгой и опасной. Ставили популярные коме­дии Р. Шеридана и О. Голдсмита. Пер­вой собственно американской пьесой стала поставленная в Нью-Йорке в 1781 г. пьеса «Контраст». Эта драма, которую американские критики срав­нивают обычно со знаменитой «Шко­лой злословия» Шеридана, носила пу­ританский оттенок и имела отчетливо выраженное патриотическо-воспита­тельное звучание.

Ну, а что привнесли на американс­кую землю восхитительные Полигим­ния и Эвтерпа (богини-покровитель­ницы музыки и песни)? Американская музыка, во-первых, развивалась сти­хийно, будучи лишена некоего глав­ного очага культуры, и, во-вторых, теснейшим образом была связана с фольклором (духовные песни южан, негритянские «спиричуэле», протес­тантские хоралы). Это был неистощи­мый, богатейший источник, в чем-то уникальный и революционный. В США мировые музыкальные потоки, можно сказать, и создали путем син­теза неповторимый феномен афро­американской музыки.

Что же касается оперы, то амери­канцы на протяжении трех столетий не создали ничего, что по своему уровню хотя бы отдаленно напомина­ло европейские или русские шедевры. Впервые американцы услышали евро­пейскую оперу лишь в 1825 г. Однако вкус к этому виду искусства у них проявился гораздо позд­нее.

В общем и целом, как от­мечают исследователи му­зыкальной культуры США, «музыка легкожанровой эс­трады и салона, популярные церковные гимны, марши для духовых оркестров — этим сугубо провинциальным ис­кусством исчерпывается все, что возникало на американ­ской почве в рамках музы­кальной системы...». Музы Америки наибольшее предпочтение всегда почему-то отдавали увесели­тельным заведениям. Вплоть до се­редины XIX в. на Бродвее особенно популярными были «Зигфельдские глупости», в которых сюжет заменяли полураздетые девицы.

Вскоре на смену композитору-ремесленнику и учителю пения при­ходят музыканты-профессионалы. Наступает эпоха джаза, «джазовой экспансии». Джаз, детище трех куль­тур (индейской, латинской, африкан­ской), «родился» в Новом Орлеане. В этом «веселящемся горо­де», как стали его называть американцы, соединявшем черты Африки, Испании и Франции, и возникла в се­редине XIX в. популярная джазовая музыка.

Так в чем же смысл «фе­номена» американской ци­вилизации? Выделим такие важнейшие ее качества, как новизна, синтетичность, прагматизм и конструкти­визм. По сравнению со мно­гими другими странами, корни которых уходят в «седую древ­ность», США - относительно молодое государство. Это дает им дополни­тельную энергию и динамику. Боль­шое значение имеет и синтетический характер «нации», сотканной из раз­ных племен и рас. Вобрав в себя плоть и культуру едва ли не всего мира, Америка зачастую стоит перед иску­шением видеть в своем лице гегемона и жандарма Мира. Эта самонадеян­ность силы очень опасна. Заблужде­ние и то, что они умнее и культурнее других, ибо есть культуры и народы более глубокие и мудрые. Важной особенностью американской цивили­зации стали прагматизм и конструк­тивизм, проявляющиеся во всем.

Схожие черты видим и в устано­вившейся в США системе образо­вания и воспитания. Американцы охотно перенимают у других про­грессивные идеи, методы, новации. И легко их усваивают. Они держат ши­роко открытыми ворота страны для хороших профессионалов и умелых мастеров. Можно сказать, что они постоянно подпитываются чужим мозгом, хотя живут, конечно же, сво­им умом. В каком-то смысле это стало образом их жизни и способом выжи­вания. В их университетах, коллед­жах и школах в целом дается непло­хая подготовка. Молодежь приучают к труду и личной ответственности, что очень важно. Хотя порой царящие тут нравственные устои (а, вернее, от­сутствие таковых), дух меркантилиз­ма и наживы обретают болезненные формы и не очень-то способствуют широте кругозора и мышления.

Америка хороша для крайних ин­дивидуалистов, особенно для натур, живущих, как принято говорить, «материальными ценностями». В мире, где нищета и бедность все еще правят бал, образ Америки как «зем­ли обетованной» порой притягате­лен. Немалые, а то и блистательные успехи американцев в науке, технике, просвещении вызывают обоснован­ное чувство гордости как у граждан США, так и у всех землян, видящих в них пусть не совершенных, но талан­тливых сынов и дочерей Земли.