Пути-дороги Татьяны Мавриной: художница была первой русской, получившей премию Андерсена

Больше полувека самой престижной премией в области детского книгоиздания остаётся премия Андерсена. Ею награждаются детские поэты и писатели, а также художники, рисующие иллюстрацию к их книгам. Долгие годы в списке лауреатов значилось только одно русское имя: Татьяна Маврина. Только в 2018 году появилось второе: Игорь Олейников.

Знатоки творчества Мавриной или советской детской иллюстрацией традиционно сравнивают Татьяну Алексеевну с Васнецовым, Билибиным и Поленовой. Её работы так же вдохновлены образами из русского наивного искусства, словесного фольклора, традиционных региональных ремёсел. От нарочито «простецких» до тонко проработанных, иллюстрации Мавриной легко узнавали в книгах родители и с удовольствием разглядывали дети.

Если сравнивать становление Мавриной как художницы с биографией таких её коллег, как Поленова или Яблонская, можно, пожалуй, заметить, что есть некоторый общий рецепт, как создаются таланты, впитывающие в себя национальный дух и передающие его в искусстве.

Сказка, из которой рождается любовь

Татьяна родилась в семье нижегородских учителей Алексея и Анастасии Лебедевых в те времена, когда не тайной было, что Маврины — девичья фамилия матери — это дворяне. Семья Лебедевых была похожа на образцовую. Интеллигентная, начитанная, четверо милых, рисующих, музицирующих детей. Дома обсуждались новости культуры и общества, читались вслух стихи. Родители разделяли модное тогда увлечение народностью, русскими и финно-угорскими промыслами.

Дети — как в семье у Яблонских — от руки делали свой домашний журнал. Сами писали, сами иллюстрировали. Некоторые детские рисунки Тани Лебедевой даже сохранились. Увлечение родителей она разделяла: одним из самых ярких детских впечатлений остались кустарные игрушки на Крещенской ярмарке. Целые обозы, гружёные семёновской и городецкой игрушкой, снег, из-под которого светились яркие узоры, и долгие ряды, в которых надо выбрать только одну-две фигурки из сотен, сотен, сотен — на что хватит карманных денег.

Это не то же, что прийти с экскурсией в выхолощенную музейную комнату, постоянно выслушивать шиканья воспитателей или учителей, разглядывать грамотно подсвеченную одинокую глиняную свистульку. Это сказка, которая так нужна в детстве, чтобы потом прорасти во взрослом человеке любовью.

Вторая сказка нужна уже в юношестве: сказка полёта, творчества, соприкосновения с некой особой средой. Лебедевы переехали в Москву, и Таня поступила учиться во ВХУТЕМАС. Тогда мастерские ещё не были легендой, но студенты, преподаватели в них уже чувствовали, что творят будущее искусство, создают «завтра» советской живописи и скульптуры. Все горели, все влюблялись в идеи, спорили, пробовали, искали…

Так и остались мастерские в памяти Тани — яркой, счастливой первой любовью. В искусство, товарищей и — конечно — в одного товарища особенно. Таким «ВХУТЕМАСом» стало когда-то для Поленовой Абрамцево, для Яблонской — Киевский художественный институт. Есть ли такое место для юных художниц сейчас?

Любовь и протест

В двадцать семь лет Татьяна создала с товарищами группу «Тринадцать». Целей и ценностей у них было много! Рисовать быстро, рисовать в темпе натуры, без поправок, без ретуши — раз. Никакой готической изломанности и душевной неуравновешенности — два. Творить! — три. Других границ они себе не ставили.

Там, среди тринадцати, был один молодой художник — Коля Кузьмин. Внешности обыкновенной, Тане он казался необыкновенной души. С ним у них произошло вот что: судьба. У художников ведь очень часто как: или новая любовь каждые, скажем, года три, или одна навсегда. Таня и Коля оказались теми, у которых одна навсегда. Они тогда, конечно, этого за собой не знали, но всё равно поженились. В двадцать восемь лет Таня стала работать под новой фамилией.

То есть нет, это неправильная линия повествования. Может ведь показаться, что Таня взяла фамилию мужа (а как иначе?). Нет, Таня вышла замуж за Кузьмина и взяла фамилию своей матери. Такой двойной протест — против обыденности. Не брать фамилию мужа, когда все это ожидают. Назваться дворянкой фамилией — в советские тридцатые.

Тихий протест, в духе Татьяны Алексеевной. Она никогда особо эпатировать не любила.

Дальше всё опять пошло не как обычно в биографиях у художниц. Муж к творчеству не ревновал, жизни не учил, даже наоборот — хотя нестандартность татьяниных иллюстраций, склонность к импрессионизму в картинах многим чиновникам не нравились, поддерживал её во всём. Позже ту манеру, за которую ей пеняли всю молодость, будут называть «ликующий цвет», «цветотень» и разными другими красивыми словами. Николай эту манеру видел и любил до того, как её признали и в СССР, и за границей.

Удивительно, что не только Маврина иллюстрировала детских писателей. Её рисунки тоже иллюстрировали текстами детские писатели — точнее, один. Его звали Юрий Коваль, он писал сценарии к мультикам «Волшебное кольцо» и «Тигрёнок и подсолнух» (и многим другим). На иллюстрациях Мавриной он вырос. Стать её соавтором — пусть текстовым — было для него как прикоснуться к сказке детства. Всё же безмолвная, одними глазами впитанная сказка в детстве очень важна. Из неё растут таланты.

Пушкинский музей и андерсеновская премия

Николай Кузьмин и Татьяна Маврина в Абрамцево. 1963 г.

Когда в Москве после войны открыли музей Пушкина, нужны были энтузиасты. Кузьмин и Маврина были такими энтузиастами. Пришли почти на голое место. Они отыскивали и притаскивали редкие книжные издания, лубки начала девятнадцатого века, народные игрушки, вышивку. Свои иллюстрации к сказкам Пушкина, конечно, подарили. Как во ВХУТЕМАС эти двое были влюблены, так влюбились и в музей — и были верными его друзьями.

Вообще многим кажется, что после войны Маврина пришла к своему знаменитому стилю — нарочито-простоватому, «под народ». Нет, это после войны, точнее, уже примерно в шестидесятые стали допускать её иллюстрации в таком стиле. До того приходилось рисовать как хочется для себя и как надо — для издательств, для театров, для киношников.

Такая профессия. Не всё, что творишь, обязательно востребовано здесь и сейчас.

Но именно «новый» стиль сделал Маврину, наконец, знаменитой. Одну за другой она получила госпремию СССР и премию Андерсена. То были уже семидесятые. Фолк, этника и прочая народность вошли в моду. Чиновники и критики посмотрели, наконец, на рисунки Мавриной теми глазами, которыми смотрел десятилетиями её муж. Полюбились им, наконец, мавринские кони, сани, волки, птицы и обожаемые ею кошки и котики.

В сорок пятом году подруга юности Татьяны художница Софронова писала о ней Соколову (тоже, конечно, художнику): «В ее работах меня всегда волнует радостная изысканность цвета. В этих работах, кроме модернистской остроты и выразительности (впрочем, сильно смягченных против прежних ее работ), есть такая исконно-русская настроенность…» Наконец так же стали писать и в журналах. И к этим словам о Мавриной разве есть что прибавить?

Николай Кузьмин умер в восемьдесят седьмом году, ещё в СССР. Татьяна Маврина в девяносто шестом, уже в РФ. Он умер академиков, а она — просто сама собой. В смысле, легендой русской детской иллюстрации. Тоже неплохо.