Софонисба Ангвиссола: как девушка с языческим именем покорила католические Италию и Испанию

Ангвиссола-старший по меркам своего времени был оригинал — но, правда, в пределах допустимого. В шестнадцатом веке все уважали античность — но Амилькар Ангвиссола выбирал из истории античного мира имена своим детям: Минерва, Европа, Софонисба, Гасдрубал. Многие полагали, что настоящая женщина должна быть умственно развита, но Ангвиссола нанял своим дочерям преподавателя живописи, чтобы, раз уж им нравится рисовать, они это делали как следует, на профессиональном уровне.

Уже поздние подростковые работы Софонисбы отличались мастерской техникой. Её учителем был Бернардино Кампи, профессиональный живописец — но она намного его превзошла. Это легко сравнить, поставив рядом её портрет кисти Кампи и его портрет возле её портрета кисти Софонисбы. Второй не просто технически лучше: в него явно заложена и попытка передать характеры изображаемых… А может, и характер взаимоотношений между ними: Бернардино касается рукой груди нарисованной им девушки.

Кстати, и свой портрет она немного изменила. Кампи изобразил Софонисбу с атрибутами художницы — а она их убрала, словно из стыдливости перед «настоящим художником» возле неё.

Вместе с Софонисбой учились ещё четыре сестры. Одна ушла в монахини и бросили мирское занятие. Две предпочли выйти замуж и оставить ремесло. Одна, самая талантливая из четверых, Лючия — умерла, иначе бы у нас было две знаменитых художницы с фамилией Ангвиссола. От Лючии осталось два полотна — никто не задумывался о том, чтобы сохранить картины, которые так высоко оценивали видевшие их художники. От Софонисбы осталось около полусотни.

Но до того, как она обрела европейскую славу и вошла в историю, она просто росла в самой чудесной семье для талантливой девочки — принимающей. Дома царила атмосфера дружбы, дети играли в куклы и шахматы, а отец писал самому Микеланджело о том, что у него есть недурно рисующая дочка, и просил выслать несколько рисунков для неё — чтобы она могла учиться, глядя на образцы мастера. Мастер не только предоставил «учебные материалы», но и делился советами. К Софонисбе он отнёсся очень тепло — в те времена, когда рисующая женщина была чем-то вроде диковинки, притом диковинки, пожалуй, не очень-то славной.

Звезда испанского двора

В двадцать с небольшим Софонисба была уже известна всей Италии как чудесная семейная портретистка. Семейные портреты в принципе европейской цивилизации были известны, но в основном в виде стоящих шеренгой членов семьи. Софонисба превратила этот вид портрета в отдельный, самостоятельный жанр, и её находками мы пользуемся до сих пор, выстраивая групповые портреты в студиях и дома: она передавала о каждом изображающем что-то важное через позу, выражение лица (не «приличное», как часто бывало, а индивидуальное), атрибуты — и всё вместе складывалось также в историю отношений внутри семьи.

Гостивший в Милане герцог Альба заинтересовался знаменитой портретисткой. Не то, чтобы для испанцев художницы были внове — ведь Катерина ван Хемессен, создательница поджанра автопортретов «за мольбертом», служила некоторое время в Испании, при дворе Марии Австрийской. Но про портреты Софонисбы говорили с такими восторгами, что ему захотелось получить свой из-под её кисти. И, получив и посмотрев, он рекомендовал её испанскому королю Филиппу II.

Так Испания и королевский двор снова стали прибежищем талантливой художницы. Притом официального звания «художница» при дворе не предполагалось, так что Ангвиссола, как и ван Хемессен, оформили как придворную даму молодой королевы Елизаветы. Просто эта дама постоянно всех рисовала.

Две молодые женщины, обе иностранки, обе итальянского происхождения (Елизавета Валуа — по матери), сблизились, насколько им это позволяла разница в положении. Правда, Софонисбе было легче, чем ван Хемессен, сдружиться с королевской особой: ведь она была аристократкой по происхождению. Увы, дружбе этой не суждено было продлиться десятилетиями: через восемь лет после знакомства с художницей Елизавета умерла из-за преждевременных родов. Вообще жёны Филиппа по какой-то причине на свете не заживались. Софонисба осталась при дворе и продолжила рисовать официальные портреты.

Для любви поздно не бывает

Художница провела при испанском дворе двадцать лет — немалый срок службы. По крайней мере, ей так показалось, и она захотела вернуться на родину. На корабле сорокасемилетняя итальянка познакомилась с соотечественником Орацио Ломеллино. Они влюбились друг в друга если не с первого взгляда, то с первого разговора. Он был много младше — но не видел в этом преграды и безо всякого почтения к возрасту начал за Софонисбой ухаживать. Дело закончилось скорой свадьбой.

Как это всегда бывает с по-настоящему влюблёнными мужчинами, Орацио не просто ценил славу своей жены — он стал поклонником её таланта. Все его силы шли, кажется, на то, чтобы создать ей условия для творчества: он устроил ей мастерскую и окружил таким уютом, что ни о чём, кроме живописи, ей и беспокоиться не приходилось.

А ведь когда-то Софонисбу наверняка пугали, что со своим странным увлечением она никогда не выйдет замуж. Помилуйте, кому нужна художница? В этом есть даже что-то непристойное. Ну, или выйдет замуж — но за такого же мазилу, притом, конечно же, голоштанного, польстившегося на её гонорары. Или кривого и косого — в общем, мужчину, которому особо выбирать не приходится. Но молодой, преуспевающий, симпатичный купец из Генуи — кто бы мог подумать!

Пока эту странную любовь обсуждали, Софонисба выучивала новых художников, писала религиозные сюжеты (раньше не до того было — заказчики заваливали работой) и, кстати, получала пенсию от испанского короля — за годы безупречной службы, а главное, за многочисленные портреты не менее многочисленной его семьи, которые показать было и не стыдно, и не скучно. Только лет в девяносто, Софонисба бросила любимое занятие. Возможно, наконец-то подействовали уговоры, которые она слышала перед этим семьдесят лет. Ну, или тот факт, что она ослепла.