Об извращенном сладострастии и не только: 10 самых эротических цитат из романов Эмиля Золя

О неудовлетворенной плоти, исступленно погрузившейся в негу

Купание Сусанны. Юг Мерль. 1874 год

«Отворилась дверь. На пороге, в белесом сумраке, он увидел Терезу в кофте и нижней юбке, — сияющую, с волосами, туго закру­чен­ными на затылке. Она заперла дверь, повисла у него на шее. От нее исходил теплый запах, запах свежего белья и только что вымытого тела.
     Лоран с удивлением обнаружил, что его любовница очень красивая женщи­на. Он ни­когда не присматривался к ней. Гибкая, сильная Тереза сжимала его в объятиях, запрокидывая голову, и лицо ее озарялось горячим светом, страст­ными улыбками. Облик любовницы как бы преобразил­ся, приобрел что-то безумное и ласкающее; влажные губы, блестящие глаза — все в ней сияло. Ластясь и извиваясь, молодая жен­щина стала странно хороша, она была вся — порыв. Ее лицо словно осветилось изнутри, по телу как бы пробегало пламя. И пылаю­щая кровь, напряжен­ные нервы излучали вокруг нее какие-то горячие токи, от нее шли пронизывающие, терпкие дуновения.
     При первом же поцелуе она раскрылась как сладострастница. Ее неудов­ле­творенная плоть исступленно погрузилась в негу. Она как бы пробуждалась от сна, она рождалась для страсти».

«Тереза Ракен» (1867)

О воркующем смехе влюбленной женщины

«В безотчетном порыве она бросилась ему на шею, сама искала его губы, прильнула к ним поцелуем в самозабвенной страсти. Мрак сменился для нее светом, она смеялась воркую­щим смехом влюбленной женщины. Этьен затре­петал, почувствовав, как она приникла к нему, почти нагая, едва прикры­тая лохмотьями, и в пробудившемся жела­нии сжал ее в объятиях. Пришла для них ночь любви в глубине этой могилы, где брачным ложем служил им слой грязи; они не хотели умереть, не получив своей доли счастья, они упорно хотели жить и в послед­ний миг зачать новую жизнь. В ночь отчая­ния, перед лицом смерти они познали исступление любви». 

«Жерминаль» (1885)

О медвежьей шкуре, смутном желании и прикосновении лодыжки

«И вдруг смутное желание пробуждало надежду на то, „другое“, чего не могла подсказать ей напряженная мысль. Здесь ее грезы начинали расплываться. Она делала усилие, но нужное слово ускользало в надви­гавшейся темноте, терялось в неумолчном грохоте колес. Мягкое укачивание коляски усиливало нереши­тельность, мешавшую ей точно выразить свое желание. Огромное искушение исходило от расплывчатых очертаний рощиц, дремавших по краям дороги, от стука колес, от упругих колыханий коляски; и Рене охватывало сладкое оцепенение, тысячи легких веяний пробе­гали по ее телу: прерванные грезы, запрет­ные наслаждения, смутные жела­ния — все то изысканное и чудовищное, что пробужда­ется в усталом сердце женщины, возвраща­ющейся из Булонского леса в сумереч­ный час, когда бледнеет небо. Рене зарылась обеими руками в медвежью шкуру; ей было жарко в белом суконном пальто с сирене­выми бархат­ными отворотами. Она вытяну­ла ногу, чтобы расположиться поудобнее, и нечаянно слегка коснулась лодыжкой ноги Максима, который даже не заме­тил этого. Рене вздрогнула, очнув­шись от оцепенения. Она подняла голову, ее серые глаза остано­вились на изящно раскинувшейся фигуре Максима, и она посмотрела на него каким то странным взглядом».

«Добыча» (1872)

Об обнаженной груди, показавшейся из расстегнутого лифа

Поцелуй. Каролюс-Дюран. 1868 год

«Он принялся целовать ее руки и кончил тем, что стал слегка покусывать их. Кровь прилила к лицу Лазара, внезапный порыв страсти ослепил его. Они больше не говори­ли: их закружило одно безумное желание, которому подда­вались оба, забыв обо всем на свете. Полина не мешала Лазару делать с нею что ему угодно. Лицо ее разгорелось и словно припухло; бессильно откинувшись в кресле, она закрыла глаза, будто не желая ничего видеть. Порывистым движением он рас­стег­нул ей лиф и стал срывать юбки, ища губами ее губы. Он поцеловал ее, а она, обвив его шею обеими руками, возвратила Лазару поцелуй, вложив в него всю свою страсть. Ее девственное тело затрепетало, она невольно открыла глаза и вдруг увидела, что соскользнула на пол; перед глаза­ми у нее мелькнула лампа, шкаф, потолок, на котором ей было знакомо каждое пятнышко, — и она очнулась, удивленно озираясь по сторонам; казалось, страшный сон прошел, и вот она проснулась у себя в комнате. Полина с силой вырвалась из рук Лазара и вскочила. Юбки у нее спускались, из расстегнутого лифа показалась обнаженная грудь».

«Радость жизни» (1884)

Об извращенном сладострастии

«Они провели безумную ночь. Рене проявила страстную, действенную волю, подчинив­шую Максима. Это красивое белокурое и безвольное существо, с детства лишенное мужественности, напоминавшее безусым лицом и гра­циозной худобой римского эфеба, превращалось в ее пыт­ливых объяти­ях в истую куртизанку. Казалось, он родился и вырос для извращенного сладо­страстия. Рене наслаждалась своим господством над этим существом с вечно колеблющимся полом, подавляла его своей страстью. Ее жела­нье, ее чувства постоянно встреча­лись с неожиданнос­тями, и она испытывала странное ощущение неловкости и острого наслаждения. Она терялась, вновь и вновь с сомнением созерцала его нежную кожу, полную шею, задумывалась над его беспо­мощностью, его обмороками. Она пережи­вала тогда полное удовлетво­рение. Открыв ей неизведанный дотоле трепет, Максим явился как бы допол­нением к ее безумным туалетам, чрезмерной роскоши, ко всей ее безрассудной жизни. С этой страстью в ее чувственность вошла та нота безудер­жной оргии, что уже звучала вокруг нее; он был любовником, созданным модой, безумствами своего времени».

«Добыча» (1872)

О часах любви на серо-розовой кровати

«Первые месяцы Рене и Максим вкусили там самые утонченные, самые изысканные радости. Они проводили часы любви и на серо-розовой кровати в спальне, и в бело-розовой наготе комнаты-шатра, и в минорно-желтой симфонии маленькой гостиной. Каждая комната с ее особым запахом, цветом обивки, с ее собственной жизнью по-разному освещала их любовь, делала Рене всякий раз иной: она была нежна и красива на мягком ложе светской дамы, в аристократичес­кой теплой комнате, где страсть смягчалась хорошим тоном; в шатре телесного цвета, среди ароматов и влажной неги ванны Рене станови­лась капризной и чувственной — такой она больше всего нравилась Максиму; а внизу, в солнечном освещении маленькой гостиной, золотившем волосы Рене словно отблесками утренней зари, она становилась богиней, белокурой Диа­ной; ее обнаженные руки были целомуд­ренно пластич­ны, а чистые линии тела, раскинувшегося на ку­шет­ке, полны античной грации.
     Но существовал один уголок, которого Максим почти боялся; туда Рене увлекала его в те дни, когда у нее бывало мрачное настро­ение, когда она испытывала потреб­ность в более остром опьяне­нии. То была оранже­рея. Здесь они полнее наслаждались кровосмешением».

«Добыча» (1872)

О смущенной улыбке и легком ощущении боли

В постели: поцелуй. Анри де Тулуз-Лотрек. 1892 год

«Видя, что молодая женщина больше не возра­жает и молча смущенно улыба­ется, Купо взял ее за руки и притянул к себе. Жервезу охватило то безвольное состояние, которого она так боялась. В такие минуты она бывала слишком взволнована и растро­гана, чтобы противиться, чтобы огорчать кого бы то ни было. Но кровель­щик не понял, что Жервеза отдается ему: он лишь стиснул ее руки изо всех сил, чтобы показать ей, что она в его власти, и они оба вздохнули от избыт­ка чувств, несколько облегченные этим легким ощущением боли.
     — Вы согласны, правда? — спросил Купо.
     — Как вы мучаете меня! — прошептала Жервеза. — Вы хотите этого? Пусть будет по-вашему… Боже мой, может быть, мы делаем страшную глупость…»

«Западня» (1877)

О таком неистовом объятии, что оба чуть не задохнулись

«Она вздрогнула, губы Жака так крепко прижались к ее губам, словно и на этот раз он хотел удержать готовое вырваться признание. Она молча встала, быстро разделась и скользнула под одеяло, не под­няв даже юбок, валявшихся на полу. Стол остался неприбранным, мерцающий огарок догорал. И когда Жак раздел­ся и лег, они внезапно сплелись в таком неистовом объятии, что оба чуть не задохнулись. Снизу продолжала доноситься музыка, а здесь, в мертвой тишине этой комнаты, ни вскрика, ни звука — лишь безумнее содрогание и спазма, граничащая с обмороком.
     Жак не узнавал теперь в Северине ту женщину, что приходила на первые свидания, кроткую, пассивную, с прозрачно-чистым взглядом голубых глаз. Казалось, ее страсть с каждым днем созревала все больше, и он чувствовал, как в его объятиях она постепенно пробуждалась от сна долгой и холодной дев­ственности, нарушить который не смогли ни старческие попытки Гранморена, ни супружеская грубость Рубо. Она была создана для любви; прежде только покорная, теперь она любила сама, отдава­лась безраздельно и была горячо благодарна за испытанное наслаж­дение. В ней выросла бурная страсть к этому человеку, разбудив­шему ее, она обожа­ла его. И для нее было огромным сча­стьем обладать им свободно и целиком, прижимать к своей груди, обвивая руками так крепко, что у него захватывало дух».

«Человек-зверь» (1890)

О мизинце, пробуждающем вожделение

«Гул, похожий на подавленный стон, пронес­ся по рядам. Кое-где захлопали, но все бинокли были наведены на Венеру. Мало-помалу Нана целиком завла­дела публикой и теперь каждый мужчина был в ее власти. Призыв плоти, исходивший от нее, как от обезумевшего зверя, звучал все громче, заражая зал. В эту минуту малейшее ее дви­же­ние пробуждало страсть, и ей достаточно было пошевелить мизинцем, чтобы пробу­дить вожделение. Спины зрителей выги­бались дугой, вздрагивая, словно струны, от прикосновения невидимого смычка, от теплого, блуждающего дыхания, исходившего из неведомых женских уст, шевелились на затылках легкие пряди волос».

«Нана» (1880)

О торсе располневшей Венеры

Перед зеркалом. Эдуард Мане. 1876 год

«Потом Нана стала изучать себя еще более подробно; это занимало ее, возбуж­дало в ней любопытство порочного ребенка. Она всегда поражалась, когда смотрела на себя в зерка­ло: у нее был удивленный вид молодой девушки, вдруг обнаружившей у себя признаки половой зрелости. Она медленно развела руки, выставила вперед свой торс располневшей Венеры, перегнула стан, рассматри­вая себя сзади и спереди, остано­ви­ла взор на профиле груди, на суживаю­щей­ся книзу линии бедер. И, наконец, придумала развлечение, которое по-ви­ди­мо­му, очень ей понравилось: стала раскачиваться то налево, то направо, расставив колени, перегибаясь всем телом, делая беспрерывно судорожные движения, точно восточная танцовщица, танцующая танец живота».

«Нана» (1880)