…Кстати, именно в этот день все вдруг начинают писать так талантливо, будто учились этому всю жизнь: из года в год, вот уже более десяти лет (столько, сколько я сижу в Интернете), тысячи людей вспоминают о своих родных, в тылу и на фронте, дедушек и бабушек, отцов и матерей, чьи судьбы перемолола война. Пишут и о тех, кто ушел безвозвратно…
Пишут гораздо интереснее, чем обычно, как будто дела давно минувших дней, окрашенных страшным горем, вооружают пером, когда горечь, беда и сочувствие словно водят рукой. Это не просто посты в соцсетях, а что называется проза.док, когда с виду простодушный стиль повествования на ваших глазах преодолевает сам себя, превращаясь в искусство.
Многих, о ком вспоминают, уже нет в живых - Вторая мировая была беспрецедентной бойней, расколов историческое время надвое, на ДО и ПОСЛЕ. Это видно, скажем, на фото 41 года, сделанное в день призыва, где в объектив смотрит невинный мальчик, и на фото 45-го, где мы уже видим двадцатипятилетнего старика, год шел за пять.
…Григорий Наумович Чухрай, участник Сталинградской битвы (мне посчастливилось взять у него интервью незадолго до его смерти) рассказывал, что сам воздух от беспрерывно стреляющих орудий накалялся до порой 45 градусов, легко можно было сойти с ума, не говоря уже о жутком лязге, вое, диком шуме и дыме, словно ты уже в Преисподней. Любопытно, что «Баллада о солдате», несмотря на суровый опыт, пройденный автором, описывает войну без войны, где побоище остается за скобками – что, кстати, вызвало нешуточное недовольство начальства, как и фигура героя, простого солдата (а не, скажем, полковника или генерала). Но с фронтовиками бороться было тяжело, тем более что Чухрай умел настоять на своем.
То есть опять - на круги своя, как и было до войны, в тридцатых, когда страна уже нравственно пала ниже низкого: вновь цензура, победные реляции, тотальный надзор. Духовный подвиг разъединенного террором народа, воссоединившегося перед лицом опасности, как говорится, в едином порыве (здесь, может, этот словесный штамп неожиданно уместен), был вновь подвергнут переоценке. Как говорит Урбанский в «Чистом небе» - «им нужны только мертвые». Фильм недаром попал под подозрение как «клеветнический» - как ни странно, спасла положение Фурцева, тогдашний министр культуры: после доноса, поступившего из съемочной группы, картину могли вообще закрыть.
Кадр из фильма "Двадцать дней без войны"
Вообще-то в лучших фильмах на эту тему – «Белорусском вокзале» и «Двадцати днях без войны», «Военно-полевом романе» и в «Был месяц май» - война присутствует как нечто, существующее помимо нашей воли, суровая данность, определяющая бытие буквально каждого, как занесенный над головой меч, когда не только твоя жизнь, но жизнь всей страны висит на волоске.
И вот эта всесветная трагедия, унесшая миллионы жизней, дала, как ни странно, импульс для подлинного искусства: у Германа в «Двадцати днях» есть эпизод, где в тылу на съемках репетируют фальшивую сцену военного бытования, с которой контрастирует головокружительная германовская точность, прицельная ясность и какое-то божественное мастерство. Этот изящный намек на фальшь и декоративное представление о вселенской мясорубке, где нет места возвышенным речам и поэтизации смерти, слава богу, никем был не замечен, как, собственно, и общий посыл фильма с его негромкой правдой. Вот у «Проверки» как раз были проблемы: автору не простили точности, антивоенного пафоса, жалости к перебежчику и ненависти к красному комиссару, а главное - негероического героя в исполнении «комика» Ролана Быкова.
Кадр из фильма "Проверка на дорогах"
Человечность и художественная правда вступили в борьбу с громоподобными батальными картинами, как и «лейтенантская проза» - с казенно-героической официозной литературой, где реальность умело замалчивалась, а война подавалась как цепь бесконечных триумфов. Хотя даже дураку ясно, что перелом наступил после Сталинградской битвы: сейчас, впрочем, истина тоже уходит на задний план (в отличие от вас, я читаю не только интеллигентские соцсети, и вот там, на так называемых «пролетарских» площадках, слышен глас настоящего, а не придуманного интеллигенцией народа).
Кстати говоря, об интеллигенции и народе – воевали все, и те, и другие, и так называемый «народ», и так называемая «интеллигенция»: ознакомьтесь со списками ветеранов ВОВ, актеров и режиссеров. Русских и евреев, казахов, туркменов и узбеков – на войну пошли представители, если выражаться казенным языком, всех республик. Среди ветеранов – и Тодоровский, и Смоктуновский, и Этуш, и Пуговкин, и Гайдай, и Чухрай, и Весник. Список длинный - «богема» точно так же воевала, как и крестьяне и рабочие, с войны не вернулись и поэты, писатели, режиссеры.
Мужская судьба, сформировавшая личность, придав ускорение, толчок поэтическому дару – как это было со Светловым и Самойловым - отчасти опровергающая знаменитое «после Освенцима поэзия невозможна». И хотя здесь речь немного о другом – об изменении сознания и языка, и это так и есть, многие тем не менее обрели поэтический голос, как и режиссеры – голос правды. Чухрай здесь, конечно, самый яркий пример.
…Лучше бы, конечно, не было никакой войны, где за героизмом – кровь и пот, смерть порой мучительная и чудовищная: об этом, правда, не принято распространяться. Время, и в этом нелишне признаться, способно на забвение полноты истины, какой бы нелицеприятной она ни была, недаром во многих странах это день скорби.
Но, как написал поэт Тимур Кибиров, мы не можем отнять у празднующих этот день воинской славы… Праздник со слезами на глазах.
