Дело Альберта Шпеера: как историки разоблачали миф личного архитектора Гитлера о «хорошем нацисте»

Уловка работала, хотя еще при жизни Шпеера многие историки утверждали: он не так прост, как кажется.

Дело Альберта Шпеера, личного архитектора Гитлера и «хорошего нациста», до сих пор вызывает множество споров. Шпеер пользовался особым расположением фюрера: организовывал эффектный антураж мероприятий НСДАП, спроектировал перестройку огромного стадиона Цеппелинфельд и здание новой рейхсканцелярии. Вместе с Гитлером он мечтал о полном преображении Берлина и превращении столицы «тысячелетнего Рейха» в главный мировой мегаполис, технологичный и одновременно величественный, поражающий воображение красотой и масштабами.

К удивлению ближайших помощников Гитлера – офицеров и политиков – в феврале 1942-го именно Шпеера, не имевшего военного или экономического опыта, назначили рейхсминистром вооружения и боеприпасов (позже должность переименуют в рейхсминистра вооружения и военного производства). Архитектор добился значительных успехов – с момента назначения на важную должность вплоть до последних месяцев войны он делал все, чтобы Германии выстояла под натиском союзников.

Еще интереснее развивалась судьба Шпеера после войны. Один из нацистских лидеров, входивших в ближний круг Гитлера, он раскаялся и признал режим бесчеловечным — а также настойчиво утверждал, что не знал ничего о холокосте и помогал нацистам в самой обычной войне, а не в проекте тотального уничтожения «низших рас». Искренность, обаяние и готовность сотрудничать сработали в пользу Шпеера. На Нюрнбергском процессе он прослезился, когда ему представили доказательства геноцида на оккупированных территориях и в самой Германии. Человека, пользовавшегося особым расположением Гитлера, приговорили к 20 годам заключения – в отличие от Геринга, фон Риббентропа, Кальтенбруннера, Франка, Фрика, Зейсс-Инкварта и других высокопоставленных нацистов. Даже заместитель Гитлера по партии Рудольф Гесс, который с 1941-го находился в британском плену и не участвовал в самых страшных преступлениях, получил пожизненное. 

В 1966-м Шпеер вышел на свободу, продал недвижимость, опубликовал три книги, дал несколько интервью, вел тихую и респектабельную жизнь. В глазах биографов, журналистов и обычных немцев он превратился в «хорошего нациста» – участника событий, который оставался в неведении относительно устроенного коллегами геноцида, желал счастья родной стране и был потрясен, когда узнал, что творилось у него под носом. Среди прочего Шпеер утверждал, что в конце войны хотел убить Гитлера, пустив газ то ли в здание рейхсканцелярии, то ли в бункер, где прятался фюрер. По словам архитектора, от покушения пришлось отказаться из-за чисто технических трудностей. Установить правдивость слов Шпеера невозможно. Разделившие с ним скамью подсудимых нацисты только рассмеялись, услышав эту историю, хотя судьи в Нюрнберге наверняка приняли ее во внимание.

Шпеер скончался в Лондоне в 1981-м от инсульта. Из всех приближенных Гитлера его пережил только Гесс, который покончил с собой в тюрьме Шпандау в 1987-м, когда ему было 93. Три года назад на этом сайте был опуликован текст о Шпеере, основанный на мемуарах самого архитектора. История жизни «хорошего нациста» по его собственной версии получилась насыщенной и захватывающей, но ее стоит дополнить материалами и свидетельствами, многие из которых открылись уже после смерти Шпеера. Еще с момента вынесения приговора некоторые юристы и историки подозревали, что Альберт всех одурачил: выпутался из истории с наименьшими потерями, хотя едва ли не догадывался о преступлениях нацистов.

Я не буду пересказывать биографию главного нацистского архитектора и его версию произошедшего – для этого лучше ознакомиться с тем материалом. Вместо этого я постараюсь объяснить, почему так много исследователей в наши дни считают Шпеера не самым гуманным нацистом, а величайшим обманщиком и гениальным приспособленцем.

Судей и журналистов растрогали искренность и интеллект Шпеера. Сам архитектор объяснял отношение к холокосту с помощью психологии

Зимой 1976 года скептически настроенный историк и журналист Маркус Бильсон приехал в большую белую виллу Шпеера в горах над рекой Неккар, чтобы подробно расспросить того о вольном или невольном участии в преступлениях режима. Дверь открыла лично хозяйка, фрау Шпеер. Бывший рейхсминистр вооружения и военного производства, которому тогда был 71 год, выглядел отлично – подтянутый старик в шерстяном костюме ржавого оттенка, потертых домашних туфлях и с открытой улыбкой. Он говорил уверенно и громко, двигался энергично. Ничто не выдавало напряжения Шпеера. Гость собирался спровоцировать его на откровенный разговор о самом мрачном периоде человеческой истории. 

Бильсон вспоминал: «Что-то в уголке его глаз, то, как уверенно он вел себя, прямота и полное отсутствие промедления при ответе на вопросы выдавали убеждение в том, что он носитель странного наследия, что вместе с ним самые важные ключи к разгадке этой тайны исчезнут навсегда». 

— В своих мемуарах вы вспоминаете множество случаев, которые по прошествии времени кажутся вам пугающими и оскорбительными, – начал Бильсон. – Антисемитизм Гитлера, розыгрыши, которые другие нацисты устраивали для Эрнста Ханфштангля, неприкрытая коррупция и показуха нацистов с 1933-го по 1939-й. Вы вспомнили все эти вещи. Разве тогда они вас не смущали?
— Думаю, подсознательно мне было известно о происходящем в ближнем кругу Гитлера больше, чем я признался в свое время, – ответил Шпеер. – Вы знаете, как работает память. Вы попадается в тысячи разных ситуаций, но в памяти откладываются лишь самые выдающиеся из них.

Апелляция к подсознанию стала одним из основных аргументов Шпеера. Он утверждал, что в период работы на Гитлера разум заглушал совесть, и лишь после падения рейха к нему пришло полное осознание произошедшего. Во время заключения в тюрьме Шпандау он читал Фрейда, Юнга и Адлера, чтобы понять, как устроено человеческое восприятие реальности. Другой аргумент заключался в том, что он, как и миллионы соотечественников, следовал установленным в Германии законам, но в тот момент не задумывался, что они противоречат нормам международного права. Лишь после войны, по словам Шпеера, ему стало очевидно, что в тоталитарном государстве государственные директивы не должны приниматься гражданами так же безоговорочно, как в демократическом. 

Вскоре после освобождения из Шпандау в 1966-м Шпеер дал интервью немецкому изданию Der Spiegel, в котором назвал себя жертвой «узкого мышления» box mentality – психического феномена, когда исполнитель подсознательно дистанцируется от всего, что не касается его напрямую. Бильсон и другие исследователи допускают, что архитектор действительно возвел стену между собой и остальными приближенными Гитлера, однако узким мышлением мог обладать скорее управляющий фабрики, гражданский чиновник или сотрудник лагерной администрации, а не ближайший соратник фюрера. Феномен Шпеера скорее в том, что он использовал любой возможный повод дистанцироваться от преступлений, о которых безусловно догадывался. Он возмущался устроенным коллегами геноцидом, но объяснял холокост не идеологией, которой сам следовал, и не бездействием миллионов немцев, а личными недостатками Гиммлера, Гейдриха, Эйхмана или самого Гитлера. Он заглушил в себе возмущение массовыми убийствами евреев и сосредоточился на борьбе с союзниками, которые в глазах нацистской верхушки совершали намного более серьезное преступление: бомбили немецкие города.  

Убедительность оправданий Шпеера во многом связана с тем, что он одновременно оправдывается и принимает ответственность за творившееся у него под носом. Другие бывшие нацисты поражали интервьюеров и следователей бесчувственностью. Почти все они скупо и сухо объясняли любые зверства тем, что просто следовали приказам. Архитектор открыто признавал вину за то, что не сделал больше для узников концлагерей и других жертв холокоста. Одним из самых весомых доказательств, смягчающих его вину, для судей на Нюрнбергском процессе стали данные о том, что после визита на фабрику, где использовался рабский труд, он искренне возмутился и потребовал улучшить чудовищные условия жизни рабочих.

Шпеер игнорировал зверства против евреев, даже когда они мешали его проектам по усилению военной промышленности

Одной из первых инициатив Шпеера на посту рейхсминистра вооружения весной 1942-го стали переговоры с Юлиусом Дорпмюллером, рейхсминистром путей сообщения, о перегруженности германской транспортной системы. Примерно тогда же в оба министерства поступил запрос на дополнительные поезда для перевозки евреев от подразделения СС, которым заведовал Адольф Эйхман. Свободные составы и так были на вес золота, а бросать их на транспортировку депортированных из гетто в лагеря или из одного лагеря в другой и вовсе было страшным расточительством. По крайней мере, так должен был рассуждать Шпеер, который считал, что победа в войне – единственный и и главный приоритет для Германии.

Если архитектор и правда был технократом, который беспокоился исключительно о масштабах производства и фронтовых успехах, его обязательно насторожили бы прошения эсэсовцев о составах для «человеческого груза». Даже если амбиции и честолюбие заглушили его мораль, выделение средств на организацию целой структуры для транспортировки евреев показалось бы ему иррациональным и просто глупым – если только он не разделял антисемитскую идеологию.  

Показательно, что возмущенный нецелевым расходованием ресурсов архитектор подал лично Гитлеру прошение о сокращении личных железнодорожных маршрутов для высокопоставленных бюрократов, однако ни разу не упомянул о поездах для евреев, вместо которых можно было перевозить бесценное для военной промышленности сырье. Точно так же события развивались в 1943-м, когда Геббельс продвигал проект «тотальной войны». Шпеер поддерживал идею о том, что представители всех слоев немецкого общества должны сосредоточиться на победе. Архитектор призывал отказаться от производства косметики и краски для волос, удобств и предметов роскоши, в общем – от всего, кроме продуктов первой необходимости. Однако, как и в случае с расписанием поездов, Шпеер ни словом не обмолвился о сокращении объемов производства Циклона Б, пестицида на основе цианида, который использовался в газовых камерах. Бездействие позволяет предположить, что рейхсминистр либо был поразительно плохо осведомлен о приоритетах правительства, либо не считал акции против евреев избыточными или преступными.  

Самый спорный момент в биографии Шпеера – присутствие на познаньской конференции, где Гиммлер открыто рассказал о массовых убийствах евреев

Наиболее весомым доказательством против Шпеера Бильсон считает протоколы речи Генриха Гиммлера перед гауляйтерами (высшими партийцами и наместниками оккупированных территорий) в Познани 6 октября 1943-го, на которой присутствовал также выступавший в тот день архитектор. Судя по мемуарам Шпеера, он впервые заподозрил о подлинном смысле «окончательного решения» лишь девять месяцев спустя, но именно тогда Гиммлер со всей отчетливостью и без привычных для нацистской риторики эвфемизмов с трибуны объявил, что «не чувствовал себя вправе уничтожать только еврейских мужчин, убивать их, чтобы их сыновья и внуки выросли мстителями». Это означало, что нацисты должны также истреблять женщин и детей.  

«Пришлось принять трудное решение, – говорит дальше Гиммлер. – Эти люди должны исчезнуть с лица земли. Еврейский вопрос в странах, которые мы контролируем, будет решен до конца года. Останется лишь горстка евреев, которым удастся забиться в щели и спрятаться от нас». Руководитель СС впервые откровенно заговорил об истреблении евреев вместо «эвакуации». Любой, кто слышал его речь, но не понял, что имеется в виду, либо был непроходимым идиотом, либо врал. Нетрудно догадаться, к какой категории относился Шпеер. Вдобавок Гиммлер дважды упомянул архитектора в речи, а Шпеер в мемуарах «Третий рейх изнутри» вспоминает и само собрание, и свое выступление перед гауляйтерами, но ни слова не говорит о призыве Гиммлера истреблять евреев еще интенсивнее, чем раньше.

Бильсон узнал о речи Гиммлера уже после интервью со Шпеером, но даже тогда спросил старого архитектора, как высокопоставленный чиновник мог руководить военным производством целой страны, но не догадывался о происходящем в других сферах. Собеседник не растерялся и привел в пример Гарри Трумана, которого шокировала новость о разработке атомной бомбы, хотя он в тот момент занимал должность вице-президента США. Шпеер ответил настолько быстро, что у Бильсона не осталось сомнений: экс-нацист специально искал исторический прецедент, чтобы блеснуть им, если его припрут к стенке.

Когда в другом интервью Шпеера все-таки спросили напрямую, как он мог пропустить слова Гиммлера мимо ушей, тот дал удивительно прозаичное объяснение: он уехал раньше остальных и просто не слышал страшную речь рейхсфюрера. Скептически настроенных исследователей такая версия событий, конечно, не убедила. Даже если поверить в версию Шпеера о раннем отъезде, едва ли все присутствовавшие на собраниях 4 (когда Гиммлер высказал те же тезисы перед офицерской верхушкой СС) и 6 октября вели себя настолько скрытно, что на протяжении следующего полугода до архитектора не донеслось ни единого слуха. Скорее, он специально дистанцировался от любых аспектов правительственной деятельности, которые вызывали у него отторжение.

Уже после смерти Шпеера открылось достаточно доказательств его осведомленности о холокосте – в том числе и из познаньской речи Гиммлера. Среди прочего в Англии остались письма «хорошего нациста» вдове лидера бельгийского Сопротивления и писательнице Элен Жанти, написанные в 70-е годы. В одном из них Шпеер признается, что присутствовал на выступлении рейхсфюрера. «Нет никаких сомнений в том, что 6 октября 1943-го я слышал, как Гиммлер сказал, что все евреи должны быть убиты, – пишет Шпеер. – Кто поверит, что я подавил все это? Что мне было проще написать обо всем в своих мемуарах?».

Другие доказательство: проект по выселению евреев и посещение концлагерей

Некоторые историки уверены, что Шпеер стал полноценным соучастником нацистских преступлений еще до Познани. Автор книги «Альберт Шпеер: Конец мифа» Маттиас Шмидт выяснил, что 27 ноября 1940-го архитектор интересовался «как проходит акция по освобождению тысяч еврейских квартир». Естественно, речь шла о выселениях, которые нацисты хитро называли «арендными мерами». Больше того, оказалось, что в последние годы войны Шпеер пытался уничтожить документы, которые указывали на его заинтересованность в депортации евреев.

В 2017-м вышла книга «Немецкая карьера Альберта Шпеера» замдиректора Института современной истории в Мюнхене Магнуса Брехткена. Биография «хорошего нациста» стала хитом, а ее автор пришел к тому же выводу, что и коллеги: Шпеер отлично знал о холокосте. В каком-то смысле он и вовсе находился в его эпицентре. Однако для западного мира – и особенно для поклонявшихся гитлеровскому режиму немцев – его случай превратился в идеальное оправдание. Опыт Шпеера вроде как доказывал: даже лучшие из нас, самые умные и утонченные, могут попасть под влияние диктатора, хотя на самом деле его преступления всех нас ужасают. Оправдываться так намного проще, чем признать, что действительно был антисемитом и искренне мечтал об установлении германского тоталитаризма. «Шпеер обеспечил идеальное прикрытие миллионам соотечественников, – рассуждает Брехткен. – Они хотели рассказать ту же историю и точно так же дистанцироваться от национал-социализма».

Шпеер всю жизнь после войны тщательно выстраивал образ интеллигента, творца, художника и одновременно простого функционера, который удивительным образом продвинулся на самую верхушку режима, но в то же время оставался в стороне от его самых негативных проявлений. За одно интервью с Бильсоном он порассуждал о Казанове, Томасе Манне, Черчилле и Хемингуэе. Как мог такой образованный, приятный, умный человек потворствовать массовым убийствам? Его считали одним хорошим яблоком в бочке прогнивших.

Но полностью скрыть осведомленность о творившихся кошмарах все-таки не удалось. В ходе работы над документальным мини-сериалом «Шпеер и он» (2005, также известен под названием «Шпеер и Гитлер, Адвокат дьявола») немецкий историк Сюзанна Виллемс наткнулась на любопытный документ. В этом датированным маем 1943 года отчете упоминается о программе по расширению Освенцима. Отчет составлен помощниками Шпеера Фридрихом Дешем и Армином Зандером, которые той весной по приказу начальника посещали польские концлагеря – в том числе и Освенцим. Делегатов встретил лично комендант лагеря Рудольф Хёсс, «кратко описавший предназначение всей лагерной структуры».

В день, когда Деш и Зандер посетили Освенцим, в газовых камерах были убиты 900 польских евреев, о чем приехавшие с осмотром нацисты не могли не сообщить начальнику. Другие лагеря Шпеер посещал с инспекцией лично – например, Маутхаузен, где казнили больше 120 тысяч заключенных, включая более 32 тысяч советских граждан. От того визита осталось лишь одно свидетельство: министр вооружения предупредил Гиммлера, что тот слишком щедро расходует материалы при строительстве бараков для узников.

«Необходимо выработать новую программу планирования построек в концентрационных лагерях, на которые будет затрачено минимальное количество средств и усилий, – написал Шпеер рейхсфюреру. – Самый очевидный способ – немедленный переход к более примитивным строительным методам». Возмутился даже Гиммлер: «У нас 160 тысяч узников, мы постоянно боремся с эпидемиями и непропорционально высоким уровнем смертности. И то, и другое связано с плачевными санитарными условиями».

Такая расчетливость не сильно вяжется с созданным Шпеером образом человека искусства на административной должности, у которого под конец войны голова шла кругом от всех зверств нацистского режима. Его обязанности не подразумевали уничтожение евреев напрямую, но известно, что после назначения на должность министра вооружения архитектор относился к обязанностям с фанатичным профессионализмом. Многие историки сходятся во мнении, что если бы не осуществленное Шпеером «чудо вооружений», война могла закончиться еще в 1943-м. Он был готов на все, чтобы увеличить масштабы производства и отлично представлял, чей труд используется в концлагерях и на заводах. Совершенно непонятно, как Шпеер мог не подозревать об участи узников, после того как лично видел, в каких условиях тем приходится выживать.

Вероятнее всего, Шпеер убедил себя в том, что ему ничего не было известно о холокосте. Остальные охотно поверили

По биографии Шпеера очевидно, что он напрямую не принимал участия в холокосте. Но не вызывает сомнений тот факт, что он активно пользовался результатами преступлений на почве расовой ненависти и был о них осведомлен. Во некоторых послевоенных процессах судьи считали, что доказывать непосредственные деяния нацистов необязательно – достаточно обосновать их принадлежность к режиму. Шпеер был связан с режимом больше, чем кто-либо. Он пользовался личным расположением Гитлера, отдыхал в его баварской резиденции, организовывал залы для партийных собраний, на которых Геббельс с пеной у рта кричал о мировом еврейском заговоре, дружил с личным врачом Гитлера Карлом Брандтом, положившим начало T-4 – программы по лишению жизни душевнобольных и людей с ограниченными возможностями.

Даже профессиональные успехи Шпеера свидетельствуют о тесной связи архитектора с людоедским режимом: он контролировал масштабы производства и был хорошо осведомлен о том, что немецкое оружие на заводе Миттельверк, а также в подземных тоннелях лагеря Дора-Миттельбау собирают истощенные и измученные узники. Трудившиеся в абсолютной тьме заключенные тысячами гибли от антисанитарии, низкой температуры и помойного питания. Во время инспекции министр действительно возмутился бесчеловечными условиями, но дальше дело не пошло, а Шпеер, если верить его версии событий, так и не сложил дважды два. Удивительным образом искренняя реакция на Нюрнбергском процессе и сотрудничество с союзниками помогли ему избежать высшей меры, хотя отчитывавшегося непосредственно перед Шпеером гауляйтера Тюрингии Фрица Заукеля, который отвечал за организацию принудительного труда, в октябре 1945-го повесили за преступления против человечности.

Автор самой подробной биографии Гитлера историк Иоахим Фест обращает внимание на странные отношения фюрера с Шпеером. Для Гитлера успешный архитектор олицетворял юношеские творческие амбиции, которые ему так и не удалось воплотить в жизнь. Шпеер, будучи образованным интеллектуалом и человеком искусства, реализовывал с помощью гитлеровского покровительства мечты о власти и могуществе. Однажды Гитлер сказал Шпееру, что подпишет любую бумагу, если она будет от его личного архитектора. Такого карт-бланша не имели даже Геринг, Геббельс и Гиммлер. По версии Шпеера, он настолько дорожил дружбой с Гитлером, что из-за нее не обращал внимания на происходившее. Логично предположить, что на самом деле он отлично знал о преступлениях нацистов, но заглушил сомнения и полностью подчинился режиму ради успеха и одобрения. «Единственное, чего я хотел – чтобы этот человек властвовал в мире, – сказал Шпеер про Гитлера. – Это было главное предназначение всех моих зданий». 

Случай Шпеера – самый противоречивый и неоднозначный среди всех высокопоставленных нацистов. С одной стороны, доказательств того, что он знал о творившемся кошмаре, слишком много, чтобы их можно было игнорировать. С другой, едва ли это делает его монстром-манипулятором, который с маккиавелианским коварством в течение 35 лет после войны продумывал новую биографию так, чтобы выгородить себя и представить наивным фантазером. Скорее всего, в какой-то момент он убедил себя, что на самом деле не догадывался о холокосте, потому что понимал: недостаточно сказать, что мотивированные расовой ненавистью действия коллег вызывали у него неприязнь и отторжение. Естественно, это не освобождает Шпеера от ответственности за события, о которых он знал и в которых добровольно участвовал.

Жил ли он в счастливом неведении или пошел на сделку с совестью? Множество улик свидетельствуют в пользу второго варианта. Отношение Шпеера к нацистской идеологии можно понять по эпизоду, который вспоминал сам архитектор. 30 июня 1934 года началась Ночь длинных ножей – операция Гитлера по устранению конкурентов. Фюрер отправил своего архитектора в управление вице-канцлера Франца фон Папена, которое предстояло перестроить в штаб-квартиру СД, службы безопасности. «В одной из комнат на полу я увидел высохшую лужу крови, – писал Шпеер. – Здесь застрелили Герберта фон Бозе, одного из помощников фон Папена. Я отвернулся и с тех пор избегал той комнаты».

В этом величайшая драма Шпеера. Человечности самого гуманного нациста оказалось недостаточно, чтобы восстать против беспредела. Он возмутился условиями рабочих, которые выживали и погибали под землей от голода, усталости и дизентерии, но смирился и больше не протестовал. Шпеер вызывал симпатию манерами, умом и способностью к рефлексии почти у всех, кто с ним общался. Судя по всему, он действительно был довольно адекватным собеседником, и это печальнее всего. Даже такой человек закрыл глаза на мучения других, а после войны поверил в историческую мистификацию, которую сам же и создал. Возможно, Альберт Шпеер действительно был «хорошим нацистом». Но это не помешало ему стать соучастником холокоста.