Маневры РККА в 30-х годах: показуха и сплошной обман?

Двадцать лет назад исследователь Смирнов поднял вопрос: в какой мере картинка на учениях отражала реальные возможности Красной армии? По его оценке, уровень боевой подготовки был довольно низким, а «красивая картинка» на крупных учениях достигалась с помощью очковтирательства. Войска заранее получали сценарий манёвров, командиры проводили рекогносцировки, знали маршруты движения войск, знали «свои» решения в ходе учебных «сражений», знали, готовить ли войска к форсированию реки или, наоборот, к обороне.

Посмотрим, насколько мнение Смирнова подтверждается архивными материалами.

Частичное подтверждение эти тезисы находят в документах. Перед Большими манёврами 1936 года в Белоруссии прямым текстом говорилось, что они являются свободными только до уровня дивизии включительно, а вот выше уже требовалось следовать разработанному в штабе плану. Также по жёсткому плану работала на учениях авиация. Но следует отметить, что решения на низовом уровне командирам приходилось принимать самим.

Перед Киевскими манёврами 1935 года тоже заранее был разработан и утверждён на самом верху детальный план.

Перед другими учениями на Украине — Шепетовскими манёврами 1936 года — участвовавшие в них соединения получали указания, к каким видам боёв требуется готовиться. Естественно, что именно с ними и пришлось встретится на учениях. Тогда же разработали примерный план манёвров, однако в самом документе подчёркивалось, что он является именно «примерным», и посредникам следовало принимать решение исходя из обстановки.

Но даже в ходе этих учений происходили досадные ситуации, когда из-за путаницы создавались пробки на переправах.

Лайфхаки для нерадивых командиров

Бывали случаи посерьёзнее. Например, в 1933 году довольно много писем, как анонимных, так и подписанных, поступило насчёт очковтирательства во время стрельб. Описываемые в них принципы мухлевания довольно примитивны.

Если заранее известно, кто будет стрелять во время инспекции, людей можно особенно тщательно натренировать. Или можно удалить из подразделения, которое будет стрелять, наименее сильных стрелков и заменить их лучше подготовленными людьми. При неудаче допускалась перестрелка для тех, кто провалил первую попытку (но оценка подразделению снижалась). Можно было выдать больше патронов, чем полагалось.

Наконец, можно было просто сделать дырки в мишенях заранее — или, наоборот, сразу после стрельбы.

Во Владивостокской дивизии, кстати, показчиков заставляли приписывать плохим бойцам очки, выбитые не ими. Можно было «перераспределить» попадания лучших стрелков в пользу тех, кто стрелял не ахти. У первых оценка всё равно оставалась хорошей, зато в подразделении «как бы не было» плохо стреляющих. Ещё был вариант — зачесть рикошетные попадания, что запрещалось руководящими документами.

Сразу несколько скандалов случилось в Украинском военном округе.

Один из них начался с того, что помощник комдива Шишковский написал начальнику Управления боевой подготовки Седякину и заявил о грубых нарушениях при проведении инспекторского смотра в его 51-й сд. Его поддержал прокурор 6-й ск Нелидов.

Главное обвинение — части готовились к смотру заблаговременно. Кроме того, якобы стреляли всего 87 человек от дивизии. Также утверждалось, что стрельбы велись с намертво врытых ручных пулемётов и бойцам оставалось только нажать на спуск. Станковые пулемёты тоже подготовили заранее. Наконец, утверждалось, что при командирских стрельбах участникам помогали квалифицированные вторые номера, исправляя их ошибки.

Собранная комиссия сделала вывод, что факты длительной подготовки не подтверждаются, но фактически признало, что как только утвердили списки стреляющих, в 153-м стрелковом полку их начали натаскивать за неделю (в 151-м полку ограничились тем, что сделали упор на нужные задачи за два-три дня до смотра). За это время они отстреляли задачи пять-семь раз. При этом инспектирующий Маркевич не имел права сообщать план смотра командиру подразделения ранее чем за 24 часа до смотра, но утвердил списки стреляющих за восемь дней, а во время стрельб частично менял задачи. Результаты стрельб при этом всё время оказывались отличными.

Обвинение в том, что стреляло мало бойцов и командиров, также отвергли — по данным акта, в проверке участвовали не 87 человек, а 622. 

Комиссия утверждала, что установка для пулемёта использовалась совершенно легально, и вообще — она могла помочь лишь в увеличении кучности, но не в наведении. К сожалению, что это была за установка, в документах не указано, однако представляется сомнительным, чтобы она получила применение в реальных боях.

Более того, Шишковского обвинили в неграмотности, поскольку некоторые методы, выдаваемые за очковтирательство, присутствовали в курсе стрельб КС-32. Например, «возле каждой мишени был номер, гарантирующий стрелка от перепутывания мишеней; мишени были окрашены так, что они резко выделялись на общем фоне… как это предусмотрено параграфом 317 КС-32, ибо индивидуальные стрельбы должны проводиться в наиболее благоприятных условиях».

Также не удалось установить источник, из которого Шишковский взял утверждение о переодевании, чтобы выдать одних людей за других.

Наконец, отличные результаты подтвердила повторная стрельба.

Вместе с тем подтвердились факты смены контролёров стрельбы Горлинского и Козловского за попытки очковтирательства. Отмечалось, что это было сделано по распоряжению инспектирующего.

Но зачем заниматься этим, если с огневой подготовкой в дивизии всё отлично?

«В части заблаговременного натаскивания бойцов по определенным задачам факт подтверждается только по 153 полку, причём это заблаговременное натаскивание имело место…всего на протяжении семи-восьми дней, что не могло сказаться на резком повышении результатов стрельб». Довольно сомнительное утверждение, учитывая, что стреляли в Красной армии не так уж и часто.

В итоге прокурору пришлось писать покаянное письмо, что он зря доверился Шишковскому.

Но скандалы вокруг очковтирательства могли закончиться иначе.

Инспектору артиллерии поступила анонимка. В ней утверждалось, что в украинском военном округе процветает показуха. Наблюдательные пункты и огневые позиции, которые должны были выбираться на учениях (и исходя из расположения которых рассчитывались данные для стрельбы), выбирались заранее и наносились на планшеты. Более того, «в районе НП и ОП заранее забиты колышки, чтобы не спутать», как говорилось в документе.

В другом случае пристрелке помешал туман. О плохой видимости доложили командиру дивизиона, однако тот всё равно приказал стрелять. Поскольку угломер и прицел были рассчитаны заранее, комбат успешно отстрелялся.

Однако порой и всё, известное заранее, не помогало. Например, 2-й Кавказский артиллерийский полк на внеплановом учении отстрелялся на неудовлетворительно… впрочем, в итоге ему засчитали стрельбу на «отлично» — чистый подлог.

В других областях боевой подготовки тоже не обходилось без мухлежа: на смотре физической подготовки инспектирующим показывали лучших бойцов, при сдаче математики заранее решали задачи и так далее.

Можно было бы отмахнутся: мало ли что выдумывают писатели анонимок? Но многое из этого подтверждает подписанное письмо. Более того, врио Начальника артиллерии 14-го стрелкового корпуса и штатный командир 14-го корпусного артиллерийского полка (кап) Мельников не просто писал инспектору артиллерии Роговскому, но и просил подтвердить получение. Что особенно удивительно, писал он не только про 2-й Кавказский артиллерийский полк, но и про свой «родной» 14-й кап (Здесь и далее орфография и пунктуация оригинала сохранены. — Прим. ред.):

«На инспекторских стрельбах я не присутствовал, но по словам начштаба 14-го кап товарища Мазуна и командира развед-д-на товарища Локтенко очковтирательство по наглости было таково, что пожалуй не может сравниться со очковтирательством 1923–1926 гг. Инспектирующий помощник начальника артиллерии УВО (Украинский военный округ) товарищ Павлов всё покрыл, стараясь ничего не замечать. Акты писали сами командиры полков и ставили отлично даже по тем отделам боевой подготовки, которые не входили в проверку.

Очковтирательство возглавляли командиры полка и даже комиссар 14-го кап товарищ Филиппов. Не могу вам писать всего, и без того боюсь, что в простом письме много рассказал.

Об очковтирательстве среди н/с много говорят, но боятся открыть — по причинам, о которых в письме не имею права говорить. В интересах нашего общего дела необходимо доложить наркому товарищу Ворошилову и назначить дознание с участием представителей ПУРа (политуправления — прим. авт.). Дознание, безусловно, вскроет много поучительного и полезного для дальнейшего роста артиллерии РККА, в особенности — артиллерии УВО».

Также он привёл свидетельства двух командиров, служивших в 14-м кап и подтвердивших мухлёж с решением заранее математических задач («лишь несколько цифр изменилось» в тех вариантах задач, что были предложены для решения при проверке), с расчётом данных для стрельбы заранее и так далее.

В бумагах не содержится прямого указания, чем же завершилась история, однако в следующем документе Мельников затребовал перевода из 14-го стрелкового корпуса, где третировали тех, кто поднял вопрос о подтасовках. Поскольку он не каялся в произошедшем и возмущался после огласки, руководство признало факт очковтирательства. Интересно, что, хоть он и просил не присылать инспектирующих из УВО, перевод просил в тот же округ. Получается, проблемы создавало ему не руководство округа, а командование корпуса.

Показуха для иностранцев

Иногда «втереть очки» требовалось иностранным делегациям. Но об этом в закрытых документах говорилось практически прямым текстом.

В 1938 году под Орлом проходило учение со множеством иностранцев. В отчёте прямо говорилось:
«Хотя реплик атташе о заблаговременной подготовленности занятий слышно не было, всё же они по характеру отличного формулирования задач и по действиям войск могли заметить, что командиры и войска подобное учение проходят не впервые.

…Разбор командира дивизии был общим и не отметил ни одного отрицательного момента, кроме ярко всеми наблюдавшегося скопления батальона 2-го эшелона, наступающего при выдвижении из-за левого фланга первого эшелона. Это в некоторой степени дало повод для иронии немецкого атташе. Следовало бы привести два-три недочёта общего характера (это я командиру дивизии советовал сделать)».

В общем, писать об обмане иностранцев не стеснялись.

Однако в документах — что Киевских манёвров, что больших манёвров в Белоруссии, что Шепетовских — ничего подобного нет. Наоборот, писали и о достоинствах войск, и о выявленных проблемах.

Можно, конечно, сказать, что писавшие так или иначе были заинтересованы в положительном описании манёвров. Но на самом деле при оценке результатов учений случались конфликты.

Так, в апреле 1937 года Уборевич писал Ворошилову о своём несогласии с низкой оценкой его округа, высказанной Тухачевским по итогам учений. Вместе с тем сам Ворошилов оценивал эти учения — по крайней мере, на совещании по их итогам — весьма высоко. Правда, тогда присутствовали иностранные наблюдатели, да и после ареста Уборевича Ворошилов заявлял, что манёвры прошли неудачно. Но осенью 1936 года он, видимо, имел иное мнение; как минимум готовился приказ с объявлением благодарности руководству округа.

Все эти случаи мухлевания оценивались как вопиющие. Также очевидно, что большинство подтасовок были бы невозможны без пособничества проверяющих, ведь если выбирать стреляющих в последний момент, то не выйдет подобрать лучших стрелков. Кроме того, жульничество с пристрелкой по отсутствующим ориентирам также невозможно при деятельном инспекторе. И уж тем более нельзя приписать отличные оценки при отвратительной стрельбе!

Получение «отличных» и «сверхотличных» оценок в 1935–1936 годах стало редкостью. В 1937 году, например, 4-я кд под командованием Жукова получила оценку «хорошо» на смотре, но для большинства инспектированных в 1936-1937 частей того же Белорусского военного округа результаты были довольно печальными.

Не очень приятно, но это показывает, что желаемые баллы по итогам стрельб ставились далеко не всегда: при плохой стрельбе вполне реально было получить и «неудовлетворительно».

Реакция руководства армии

Когда говорят об очковтирательстве, то часто предполагается, что до 1937 года наверх шли отчёты в стиле «всё хорошо, прекрасная маркиза» и лишь с началом репрессий «открылось страшное». Стоит отдать должное Смирнову: он приводит немало обратных примеров.

Если рассмотреть период непосредственно перед репрессиями, то стоит обратить внимание на весьма жёсткий отчёт Тухачевского по боевой подготовке войск. Он отмечал: «Управление стрелковыми соединениями в бою значительно выросло, однако всё ещё находится на неудовлетворительном уровне». Тухачевский прошёлся практически по всем аспектам боевой подготовки: командиров готовили плохо, методических знаний у них не хватало. С запасниками всё было ещё хуже. Младших командиров (сержантов по-современному) готовили плохо и недостаточно долго.

Индивидуальная подготовка бойцов тоже казалась недостаточной, что было вызвано, в частности, непомерно большими нарядами, низким уровнем программ в территориальных частях и привлечением бойцов к строительству. На «подготовленных в войсках учениях» батальоны показывали себя неплохо, однако в незнакомой обстановке их действия «выглядели неграмотными». Взаимодействие с другими войсками «вошло в привычку», однако умения в этом не хватало, связь тоже рвалась.

Досталось также и танкистам, и артиллеристам, и другим родам войск.

В качестве мер противодействия предполагалось пропустить комбатов и комдивов через курсы «Выстрел», увеличить число боевых стрельб, добавить количество выстрелов для тренировки артиллерии. Для танкистов требовалось обеспечить наличие в танках комбатов радиостанции, а на подготовку расходовать по 88 моточасов в год (скажем прямо, довольно немного). Количество винтовочных патронов планировалось оставить по нормам 1936 года. При этом в 1935 году в одном из отчётов признавалось, что патронов выдавали для подготовки существенно меньше, чем в старой армии (например, для рядового — 170 против 38 патронов в первый год службы и 15 — во второй). Однако, насколько известно, никаких изменений так и не произошло.

Интересно, что Тухачевский отдельно требовал «запретить в какой бы то ни было форме репетицию учений и манёвров».

Менее чем через год «вредителей» стали обвинять как раз в том, что они разлагали армию отрепетированными манёврами.

Тогда же Седякин утверждал: «Я поехал специально по Украинскому военному округу посмотреть, как у них дело обстоит с боевой подготовкой. И поехал не на торжественные манёвры, а на маленькие, на так называемые Полесские. Я послал об этих манёврах доклад товарищу народному комиссару и описал истинное положение вещей. Что они говорили об этом докладе? Что это был убийственный доклад, который их убил. Что я там открыл на этих манёврах? Отвратительную постановку дела, доходившую до того, что приказ приходил в дивизию через 9-12 дней».

Но осенью организацией манёвров Седякин остался вполне доволен; он полагал, что «Полесские манёвры были задуманы и проведены, несмотря на отмеченные недостатки, вполне поучительно и в полном соответствии с задачами приказа Наркома Обороны».

Недостатки же в обучении связывались с ранним сроком проведённых учений, из-за чего не хватило времени подготовить и штабы, и бойцов. Например, одна из дивизий собрала переменный состав всего за десять дней до учений. Эпизоды с затягиванием написания и доставки приказа имели место, но речь шла о часах, а не о днях. Вспомнив об этом, Седякин забыл, как нахваливал 24-ю стрелковую дивизию за «хорошую работу по тактической подготовке батальона-дивизиона», хорошую постановку обучения ближнему бою, активность и инициативность не только командиров, но и рядовых бойцов.

Таким образом, к критике 1937 года в адрес репрессированных стоит относится аккуратно. Зачастую критиковавшие просто старались отмежеваться от «вредителей» и показать задним числом свою «бдительность» в отношении арестованных.

Реальная боеспособность

Ещё одним тезисом Смирнова была низкая боевая готовность Красной армии в 1936–1937 году.

Действительно, на учениях и при инспекциях вскрывалось много неприятных моментов. Жалобы на слабую разведку и отсутствие прикрытия флангов можно считать почти повсеместными. Но нельзя сказать, что в документах отмечали только отрицательные явления. На тех же Больших манёврах Ворошилов хвалил многие части: например, 6-ю кд за отличную организацию переправы. Правда, сам он не наблюдал её, а передал оценку от командарма 2-го ранга Дубового.

По отношению к 4-й кд нарком был более критичен, считая, что её мехполк долго маневрировал под огнём противотанковых пушек, а выход из боя затянулся. Он же критиковал и неудачный вывод из боя одного из полков дивизии. Зато в итоговом годовом отчёте инспектора кавалерии Тюленева этот манёвр хвалили. Вместе с тем, нарком отмечал удачную атаку 23-го кавалерийского полка этой дивизии

В целом на учениях Ворошилов отметил хорошее взаимодействие родов войск и связь, да и разведку, несмотря на критику, отметил как удовлетворительную. Правда, связь в танковых частях он посчитал «слабой», а боевую разведку в танковых войсках — «очень плохой».

Впрочем, надо понимать, что танки середины 30-х годов не блистали хорошим обзором, и проблемы с наблюдением испытывали не только советские танкисты, но и немцы. Зато Ворошилов отмечал «прекрасные действия водительского состава» и «хорошую строевую слаженность всех звеньев танковых частей и подразделений». Кстати, сам отказ руководства от свободы манёвров Ворошилов в своих рабочих записях считал верным, да и в целом хвалил руководство. Поскольку те материалы не предназначались для публикации, этот момент заставляет усомниться в искренности критики руководства округа летом 1937 года тем же Ворошиловым.

Безусловным успехом, который отмечали практически все руководители армии, стала хорошая маршевая втянутость войск. Как правило, довольно высоко оценивались действия штурмовиков. Действительно, в марте 1937 года в Испании именно штурмовики сыграли большую роль в срыве наступления и разгроме итальянского экспедиционного корпуса у Гвадалахары, что признавали и в зарубежной литературе.

Даже огневая подготовка не у всех округов была столь неудачной, как в БВО, который особенно тщательно готовился к осенним учениям. Вот, например, таблицы для САВО.

При оценке боевой подготовки нужно помнить и об объективных проблемах армии.

Красная армия довольно быстро расширялась. В отчёте по итогам 1936 года командование Белорусского военного округа сетовало, что реорганизации подверглись девять из 12 стрелковых дивизий, все старые мехбригады и кавдивизии, были созданы четыре новые мехбригады и две авиабригады — в том числе авиадесантная. Всего пришлось сделать четыре тысячи перемещений командиров до уровня комбатов и командующих дивизионами.

Всё это, конечно, не способствовало боевой подготовке.

В целом по армии штатная численность командиров выросла примерно на четверть за год, а с начала 1932-го — более чем вдвое.

Таким образом, нельзя говорить, что боеспособность Красной армии оценивалась руководством слишком низко. Те же люди, что отмечали недостатки, в тех же документах оставили и хвалебный отзывы. Сложно сказать, как бы «выступили» войска Красной армии в случае войны на фоне противника, но критика РККА перед 1937 годом была основана, как правило, именно на оценках инспектирующих и руководства армии — а их нельзя назвать однозначно негативными.

Кроме того, говоря об уровне боевой подготовки, нельзя забывать и об объективно существовавших проблемах.

Выводы

Периодически разгорались скандалы, связанные с выявленными случаями. Но нельзя сказать, что инспекции состояли только из обмана а учения были сплошь показушными. Боеспособность сильно колебалась от одной части к другой, и на учениях солдаты могли показать себя в чём-то хорошо, а в чём-то плохо.

Нельзя рисовать всё в розовом цвете, но и отрицать успехи в боевой подготовке Красной армии не следует.