Картины, что люди: у каждого своя судьба. Во время гражданской войны в Испании над полотном вновь нависла смертельная угроза, но и на этот раз всё обошлось, и пламень гражданской войны не испепелил этот шедевр. Какая завидная живучесть, какое устойчивое желание донести несмотря ни на что великое послание художника своим потомкам!
Ещё одним важным испытанием для этого шедевра стала его изолированность. Картина приобрела широкую известность лишь тогда, когда она, наконец, в 1819 году оказалась в музее Прадо, а до этого её могли созерцать только члены королевской семьи и их гости. В это трудно поверить, но факт остаётся фактом: на протяжении 200 лет о существовании картины знало считанное количество людей. Она словно была на долгие годы заточена в золотой клетке королевской резиденции. И вот вырвалась наружу! По своему воздействию на зрителя полотно производит эффект тихо разорвавшейся бомбы. Именно тихо. Здесь этот оксюморон вполне уместен. В отличие от полотен Рембрандта, например его «Ночного дозора», (напомним, кстати, что эти художники были современниками и оба написали великие групповые портреты), в картине Веласкеса звук отсутствует. У Рембрандта, наоборот, он изображён настолько убедительно пластическими средствами, что вы словно слышите неумолкающую барабанную дробь и визг испуганной собаки. Под эту какофонию, условно говоря, и спускается в ад знаменитый Ночной дозор. У Веласкеса всё тихо, как и положено в королевских покоях, всё размеренно и степенно. Но это спокойствие весьма обманчиво.
Мы находимся во внушительном по своим размерам зале королевского дворца, отличающегося строгостью обстановки, чьи стены увешаны картинами, наверное, одними из тех, которые и погибнут в страшном пожаре несколько десятилетий спустя. Свет проникает в этот зал из двух раскрытых окон справа, причём, два других закрыты наглухо ставнями, а также через дверь на заднем плане, которая распахнута настежь.
На первый взгляд, перед нами автопортрет художника, находящегося в процессе работы над одним из своих шедевров. Он трудится над каким-то неизвестным полотном, но неожиданно его уединение нарушает маленькая принцесса, которая врывается в этот ярко бьющий из окна солнечный свет со своей свитой - фрейлинами, шутами, дуэньями и огромной собакой.
И, действительно, нас, зрителей, встречают напряжённые взгляды некоторых участников этой сцены, включая самого художника. И эти взгляды устремлены куда-то за пределы художественного пространства картины. Так, Веласкес изображает себя в обычной позе художника, который отступил на шаг от холста и, вроде бы, смотрит на модель, словно сравнивая её с тем, что уже получилось на полотне.
Всё правильно. Но что всё-таки на этом самом загадочном холсте изображено? Может быть, мы тоже попали туда каким-то чудом? Ведь наша позиция - именно позиция модели. Кажется, что взоры участников этой композиции устремлены к нам. А, может быть, художник лишь изучает саму инфанту, и ему нет никакого дела до нас? Если так, то Веласкес может видеть лишь спину девочки, хотя она явно позирует и приняла благородную осанку, а фрейлины почтительно склонились перед ней. Они позируют все, включая и старую шутиху, но лиц их Веласкес явно не видит.
Остаётся только предположить, что на том месте, куда устремлён взор художника и где должны находиться мы сами, расположено большое зеркало, в котором и отразилась вся сцена картины. Тогда получается, что то, что мы видим перед собой - отражается в зеркале, а художник фиксирует это отражение у себя на холсте. И всё бы так и было, но есть ещё одно зеркало в глубине картины, где мы видим слабое отражение королевской четы. Так это их изображает Веласкес? Но мы уже знаем, что никакого двойного королевского портрета никогда не существовало.
Так, может быть, зеркальное отражение королевской четы на заднем плане картины - это всего лишь рефлексия самого художника, вспышка его сознания как память о своих высоких покровителях и вместе с тем сентиментальное движение души по поводу родителей маленькой девочки, буквально излучающей свет в самом центре этой непростой композиции? Ведь у этой королевской четы, как и у каждого другого участника композиции, есть своя неповторимая судьба, свой разыгранный жизненный сценарий, своя личная драма, свой счёт в непрерывной борьбе с судьбой. Так, мы узнаём, что у короля - это второй брак. Король Филипп на 30 лет старше своей второй жены и приходится ей дядей. Инфанта Маргарита на момент написания картины была их единственной дочерью. Ей всего пять лет.
Филипп IV представляет собою пятое поколение Габсбургов на испанском престоле, и всегда они женились или выходили замуж за кого-нибудь из своей династии. Это привело к инцесту внутри семьи. Его единственный сын Карл II родился инвалидом и был не в состоянии произвести на свет жизнеспособное потомство. Он стал последним из Габсбургов на испанском престоле, после его смерти разразилась война за наследство, к власти в стране пришли Бурбоны. Тот факт, что инфанта есть, что она здорова, вызывает надежду о будущем наследнике. Эту надежду подчеркивает свет, падающий на принцессу. Эту надежду разделяет и сам Веласкес. Он видит маленькую девочку, которую зашнуровали в жёсткий корсет и фижмы. Ей физически очень неудобно держать эту благородную позу, но она - послушная дочь своих родителей и будет делать всё, что от неё потребует этикет. Это ребёнок, лишённый детства.
Взгляд девочки, как, впрочем, почти всех находящихся в ателье, прикован к королевской чете, сидящей перед картиной. Хотя и это обман. Там никто не стоит и не сидит, потому что если провести прямую линию от изображения родителей в зеркале и свести её к точке, на которой застыл взгляд инфанты, то станет ясно, что изображение смещено. А если эти фигуры и есть там, то они никак не могли бы отразиться в зеркале. Так кому же инфанта показывает, как она может неподвижно стоять, как она может себя держать, если не родителям?
Перед нами не ребёнок в нашем современном понимании, а маленькая взрослая. Если хотите, то в этой картине заключён реквием по никогда не случившемуся детству. Веласкес немало потрудился над изображением различных инфант, бледных, болезненных девочек, затянутых в фижмы, в недетских, чопорных позах. Инфанту лишили детства, и именно поэтому она так похожа на старую карлицу. Уродство карлицы - это зеркальное отражение искорёженной детской души маленькой девочки, которой так не посчастливилось родиться в королевской семье да ещё в греховном браке королевского инцеста. Мы знаем, что проживёт инфанта очень недолго.
Получается, что картины нет - и картина есть. Почему? Да потому, что она обречена на вечную незавершённость. И ещё потому, что мы сами являемся частью её композиции. Наши собственные судьбы вплетены в этот холст наподобие нитей, и наш собственный жизненный путь здесь начался и здесь готов и закончится, когда карлик-пройдоха ударит по крупу большого пса, не то Цербера, не то ещё какого-нибудь представителя загробного мира.