Нью-Орлеан: американская Венеция

«Город широко распространился на низменном перешейке между Миссисипи и озером Пончартрейн. От места впадения Миссисипи в Мексиканский залив до города – девяносто миль. Ближе к заливу не нашлось ни одного местечка, где можно было бы построить город. Но и там, где он построен, почва представляет собой наносную илистую глину. Город всегда страдал от наводнений и лихорадок. Вода, которая принесла ему богатство, одновременно сделала его несчастным. В течение всей своей жизни город боролся с самим собой, боролся с почвой, на которой он построен, и с водой, которая его окружает со всех сторон…»

В Новый Орлеан едут не столько за впечатлениями, сколько за тонкими рефлексиями. Место притяжения всех туристов – «Старый квартал» (Vieux Carre), или French Quarter, Французский квартал. Оба топонима обозначают одно из самых колоритных мест на американской карте. В старом латинском уголке Нью-Орлеана явственно присутствует «гений места», прародитель джаза и коктейля, водивший пером многих литераторов.

Приехавший сюда коммерческий агент Томас Майн Рид изобрел этот город как литературный сюжет:

«Новый Орлеан распадается на два совершенно несхожих между собой города. И в том и в другом имеется своя биржа, свой особый муниципалитет и городские власти; и в том и в другом есть свои кварталы богачей и любимый проспект, или променад для щеголей и бездельников, которых немало в этом южном городе, а также свои театры, бальные залы, отели и кафе. Но что всего забавнее – достаточно пройти несколько шагов, и вы уже переноситесь из одного мира в другой».

Новый Орлеан насыщен историей, как тропической влагой. Сначала здесь появился французский колониальный форт, названный в 1718 году в честь герцога Филиппа Орлеанского, регента при малолетнем Людовике XV. Затем сюда, на южные берега Миссисипи, отправил своих персонажей автор знаменитой «Манон Леско».

Французские власти в Луизиане на некоторое время сменялись испанскими, что лишь добавляло городу «средиземноморского» колорита. В конечном итоге весной 1803 года Наполеон решил продать обширные земли Луизианы Соединенным Штатам. По легенде, это спонтанное решение император принял, лежа в горячей ванне. Спустя годы «аутентичная» наполеоновская мраморная ванна выставлялась в одном из новоорлеанских отелей – коммерческий трюк, которому позавидовали бы самые способные из ильфопетровских «детей лейтенанта Шмидта».

Старый Нью-Орлеан действительно схож с Венецией, во всяком случае трехвековая изрядная потертость ему к лицу. Нигде так не выражена тяга к чувственным наслаждениям: в улочках рядом с католической твердыней – трехглавым собором на площади – расположились увеселительные заведения и шумит языческий карнавал. Метафора «высокой воды» здесь реальна, ибо город расположен ниже уровня Миссисипи, и лишь система дамб спасает его от затопления. Орлеанские каналы давно засыпаны; осталось лишь название широкой Canal Street, отделяющей «галльскую» часть города от англосаксонской.

«Город распланирован необыкновенно просто. Улицы, идущие параллельно реке, повторяют изгиб, который река делает в этом месте, и имеют форму полумесяца», – рассказывают Ильф и Петров. Отсюда одно из прозвищ Нового Орлеана – город-серп (или город-круассан). «Трудно сказать, насколько в Нью-Орлеане сохранился французский дух, но на Канал-стрит выходят улицы Дофина, Тулузы, Рояль и есть даже Елисейские поля».

«Пусть текут веселые деньки» – одно из самых известных выражений города-раблезианца. Здесь почитают целый сонм больших и малых святых, но празднества – от Двенадцатой ночи до Жирного вторника – больше напоминают булгаковский бал полнолуния. В искусительных витринах Вье-Каре - бусы, блестки, маски, то есть такая мишура, которую никому не пришло бы в голову продавать или покупать где-нибудь в другом американском мегаполисе. По легенде три геральдических цвета карнавала Марди Гра – зеленый, золотой и фиолетовый – придумал великий князь Алексей Александрович. Сын и брат царя, «гранд-дюк Алексис» прекрасно вписался в легкомысленную атмосферу этого места – гедонист, повеса, бонвиван, которому было скучно в своей северной столице.

Ильф и Петров описывают французскую часть города, «неряшливую, как старый Париж, с узкими уличками, маленькими аркадами на тонких деревянных столбах, лавчонками, невзрачными на вид ресторанчиками с первоклассной французской кухней, портовыми кабаками, булыжником и уличными прилавками, заваленными овощами и фруктами…»

В Нью-Орлеане есть даже не одна, а две традиционные кухни: креольская и кейджун. Если сильно упрощать, то одна из них пряная, а другая – острая, но за обеими – долгая и сложная политико-географическая история, смесь материков, морей и культур, породившая невероятную вкусовую мозаику: гамбо, джамбалайя, помпано, тассо.

Венецианская республика долгое время боролась с пиратами и заключала с ними временные союзы. Новый Орлеан охотно рассказывает истории о корсарах Жана Лафита, предводителя морских разбойников и спасителя города от нашествия британских войск. Как отметил Майн Рид, «эпитет прозаический менее всего подходит к этому городу». Топкие берега Миссисипи полны собственных мистических тайн и легенд: старейший в стране монастырь (ордена урсулинок), дом Наполеона (здесь собирались спрятать императора после готовящегося его бегства с острова Св. Елены), культ «королевы вуду» Мари Лаво.

Различия между Адриатическим и Карибским морем, конечно, существенные. Великие венецианские живописцы с удовольствием изображали златокудрых куртизанок в качестве мадонн как часть вечного праздника жизни. Эдгар Дега, искавший вдохновения в Нью-Орлеане, запечатлел семейный бизнес в хлопковой конторе на Канал-стрит. Его цветовая гамма – контраст белого и черного, что так характерно для столицы «белого золота» и работорговли.

«У Венеции был дар развивать чужие дарования, – писал Петр Вайль, – тут расцветали иммигрантские таланты, подобно тому как становятся Нобелевскими лауреатами англичане и японцы из американских лабораторий, олимпийскими чемпионами – африканцы из американских университетов. Умение все обратить себе на пользу, в зависимости от точки зрения, вызывает восхищение или ненависть. Во всех случаях – зависть, страх, почтение. Из Венеции XV–XVI столетий передается эстафета в Штаты столетия двадцатого. Собственно, Венеция во многом и была Америкой Ренессанса»

Наполеон раздавил Венецианскую республику и продал Луизиану с Новым Орлеаном, оставив обоим городам хранить свое грешное и праздничное наследие. «Когда святые маршируют» – гимн самого бесстыдного американского города. Интересно, что в комедии «Веселые ребята» Утесов обыграл рождение джаза в сцене похоронной процессии, когда по мере приближения к кладбищу музыка веселела – так было на берегах Миссисипи.

Католические миссионеры на заре колонизации требовали от губернатора Луизианы выслать «продажных женщин» из города. Французский губернатор горько посетовал: «Тогда в Нувелль де Орлеанс не останется женщин». На существование «веселых домов» здесь во все времена смотрели сквозь пальцы – развитию джаза все это шло на пользу. Да и само слово jazz изначально обозначало самый плотский из грехов. «Как будто лили любовь и похоть медью труб», – выразился молодой Маяковский.

В 1840 году Новый Орлеан украсился двумя приметными заведениями. Моряк и авантюрист дон Хосе «Пепе» Люлла открыл лучшую в городе школу фехтования – в жаркой Луизиане дрались на дуэлях плантаторы и офицеры, адвокаты и газетные издатели. Поединки назначались буквально в тени собора Св. Людовика и городской ратуши Кабильдо, где прошла историческая церемония передачи Луизианы от французов к американцам.

Занесенная из Старого Света «болезнь чести» уносила много жизней. Говорят, что «Пепе» Люлла отправил на тот свет десятки противников. Еще говорили, что учитель фехтования владел небольшим кладбищем Св. Винцента, на котором за свой счет хоронил поверженных им дуэлянтов. Сам «Пепе» умер в своей постели от местной скоротечной лихорадки.

Прибывший из Марселя Антуан Альсиатор в том же 1840 году открыл во Французском квартале заведение изысканной кухни – на сегодня это старейший ресторан Америки, которым владеет одна семья. Все блюда здесь созданы по рецептам Антуана и его сына, великого кулинара Жюля, которому горожане поставили бронзовый бюст.

Оба возникших на зыбком пограничье суши и воды города расцвели на контрабандных промыслах Запада с Востоком. Рожденный французской экспансией Новый Орлеан стал воротами главной реки континента, окном в Вест-Индию, посредником между восточными американскими штатами и западными территориями. Старый пароход как метафора былого величия вплывает в текст «Одноэтажной Америки»:

«Неожиданно из-за деревянной пристани выдвинулось очень высокое и длинное белое сооружение, в котором не сразу можно было опознать пароход. Он прошел мимо нас, вверх по реке. Совсем близко к носу высились две высокие трубы, поставленные рядом, поперек палубы, украшенные завитушками и похожие на чугунные столбы какой-нибудь монументальной ограды. Пароход приводился в движение одним громадным колесом, расположенным за кормой.

— Последний из могикан, – сказал мистер Адамс. – Теперь на таких пароходах ездят только для отдыха и развлечения, и то очень редко».

Новый Орлеан – единственный из американских городов, который может соперничать с Нью-Йорком по частоте литературных аллюзий. Уолт Уитмен, Шервуд Андерсон, Трумэн Капоте, Торнтон Уайлдер, Уильям Фолкнер – ряд великолепный, но ярче всего душа города проявилась в драматургии Теннеси Уильямса. Нью-Орлеан оказался ближе динамике пьесы, нежели романа. В декорациях первой сцены «Трамвая «Желание» Уильямса разворачивается луизианская драма: «Из-за белого, уже набухающего мглой дома, небо проглядывает такой несказанной, почти бирюзовой голубизной, от которой на сцену словно входит поэзия, кротко унимающая все то пропащее, порченое, что чувствуется во всей атмосфере здешнего житья. Кажется, так и слышишь, как тепло дышит бурая река за береговыми пакгаузами, приторно благоухающими кофе и бананами. И всему здесь под настроение игра черных музыкантов в баре за углом. Да и куда ни кинь, в этой части Нью-Орлеана, вечно где-то рядом, рукой подать, – за первым же поворотом, в соседнем ли доме – какое-нибудь разбитое пианино отчаянно заходится от головокружительных пассажей беглых коричневых пальцев. В отчаянности этой игры – этого “синего пианино” бродит самый хмель здешней жизни».

Бланш Дюбуа, главная героиня пьесы, «леди в белом» – трагическое олицетворение потерпевшего поражение плантаторского Юга: французские корни, аристократическое наследие Дикси, смесь романтизма и чувственности, гибель в столкновении с агрессивной и вульгарной цивилизацией «простых людей». Как указывает автор пьесы, ближе к финалу «все слабее и слабее звучат аккорды “синего пианино”, которому подпевает труба под сурдинку».

В венецианской экскурсии осмотр Дворца дожей начинается напыщенной Золотой лестницей, но заканчивается вызывающей озноб тюрьмой. Двуединый образ города разделяет только короткий, как жизнь, Мост Вздохов. В Новом Орлеане, который вывел Теннеси Уильямс, проводником из одного мира в другой служит трамвай. Один из них идет до улицы Желание. На местных Елисейских полях можно сделать пересадку на другой, который заканчивает маршрут на кладбище.

«Город лежит на метр с лишним ниже уровня реки – пишут Ильф и Петров. – В нем нет ни одного сухого места, где можно было бы хоронить умерших. Где только ни пробуют рыть землю, обязательно находят воду. Поэтому людей здесь всегда хоронили на манер древних египтян – в саркофагах, над землей».

В беззаботном Новом Орлеане, как показал Теннеси Уильямс, постоянно присутствует тема смерти. «Flores. Flores para los muertos…» – в черной шали, слепая, словно сама судьба, бредет по улице торговка неживыми цветами для погоста. «Жарким и светлым январским днем» на старинном городском кладбище Сен-Луи, куда сейчас водят туристов, произошел самый трагический разговор соавторов «Одноэтажной Америки», когда старший из них сказал о близости его земного конца.

Иосиф Бродский в «Набережной неисцелимых» писал: «…если мы действительно отчасти синоним воды, которая точный синоним времени, тогда наши чувства к этому городу улучшают будущее, вносят вклад в ту Адриатику или Атлантику времени, которая запасает наши отражения впрок до тех времен, когда нас уже давно не будет».

Печаль здесь не тяжелее утренней дымки над Миссисипи, ибо сегодня к вечеру вновь зажжет огни улица Бурбонов и заново прозвонит на перекрестке старенький трамвай «Желание». Новый Орлеан тем и хорош, что обязательно вызовет воспоминания – идущей из глубины души мелодией блюза, тонким ароматом неведомого цветения, мистическим откровением лунной ночи, недосказанной историей Французского квартала.