О высоком: как в разные времена изменялись взгляды на любовь

Один плюс один

Представление о том, что любовь к одной женщине (или, реже, одному мужчине) делает невозможной или хотя бы неправильной романтическую связь с другими женщинами и мужчинами, не так уж популярно на протяжение письменной человеческой истории. Ветхий Завет полон примеров многожёнства среди древних евреев, и они совершенно не были уникальны в этом вопросе. Заводить множество половых и романтических связей считалось нормальным для мужчин в патриархальных общинах во всех концах света.

Среди первых адептов идеи о том, что любовь возможна только верная, когда мужчина выбирает женщину и женщина выбирает мужчину, были ранние христиане. Они рассматривали любовь как Божий дар и шокировали древних римлян и иудеев идеями, что вступать в брак надо именно по любви — и запретом на мужские измены (женские запрещались и до того) и на разводы, как на оскверняющие дар самого Господа. «Любовь никогда не перестаёт!» провозгласил апостол Павел. Брак — это когда двое прилепляются друг к другу и для них больше нет других семей, в том числе родительских; то есть, брак — это не закрепление союза кланов, основанное на выгоде этих кланов.

Такой взгляд в христианстве просуществовал массово не очень долго, только пока христиане в основном были яростными приверженцами каждого повеления своей веры и пока большая часть их была бедняками и рабами, для которых понятие «выгодный брак» было почти абстракцией. Стоило христианству выйти на уровень государственной религии, и вот уже нормой снова стали измены мужей, расторжение брака из соображений неполученной выгоды (например, невозможности мужем исполнять супружеские обязанности или женой — зачать и родить ребёнка), свадьбы, организованные семьями без учёта того, подарил ли мужчине и женщине (а порой мальчику и девочке) Бог любовь друг к другу.

«И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится.»

— Первое послание к коринфянам.

Любовная поэзия рождается от высокого чувства

Вокруг любовной поэзии сложилось три мифа: что её склонны писать женщины, что её изобрели мужчины как элемент ухаживания (как ни странно это звучит в сочетании с первым мифом) и что на неё вдохновляют сильные и возвышенные чувства. Легче всего начать с представления, что любовную поэзию совершенно точно придумали мужчины, чтобы использовать вместе с другими способами заигрывания: конечно, никто не может ни подтвердить этот стереотип, ни опровергнуть, зато с определённостью можно сказать, что самые старые найденные любовные стихи принадлежали авторству древнеегипетских знатных дам.

Тем не менее, нельзя сказать, что писать стихи о любви «интересно» только женщинам. Если бы это было так, у нас не было бы огромной части лирики Пушкина, баллады о Тристане и Изольде, большого количества персидских и арабских стихов; мы остались бы без большого количества замечательных строк, написанных в Серебряном Веке, без галантной поэзии восемнадцатого столетия, без многих песен и романсов, сонетов и посвящений. Когда мужчине не запрещалось выражать свои самые трепетные чувства и общество было благосклонно к стихосложению как занятию, мальчики, юноши, взрослые мужчины и старики писали о любви огромное количество стихов.

К сожалению, если присмотреться, «самые трепетные чувства», описанные во всех этих стихах, сводятся к волнению плоти, сожалению о невозможности обладать чужим телом прямо сейчас, громким словам, за которыми не стоит больших поступков. Так, большие мастера куртуазной поэзии — арабы — очень часто продавали или оставляли безо всякого внимания ту, которой посвящали строки о любовных муках, через пару месяцев или лет после того, как получали возможность сжать её в объятьях.

Но даже в полигамных культурах были исключения. Известно, что севильский халиф Аль-Мутамид, влюбившись в невольницу-поэтессу по имени Румайкийя, женился на ней и с той поры не смотрел на других женщин, хотя Румайкийя не знала ни секрета весной молодости, ни способа сохранять красоту до смерти. Зато она последовала за любимым в изгнание.

Немногим лучше обстоят дела с любовной поэзией других народов и эпох. Мало можно вспомнить стихотворений, за которыми стоит долгая история любви, преодолевающей невзгоды, любви, полной нежности и заботы. Например, за знаменитыми строками «Жди меня, и я вернусь» стоит история принуждения Константином Симоновым актрисы Серовой к сожительству — она его не любила и даже пыталась уйти к другому, когда, наконец, встретила любовь.

«Дикий гусь кричит
Жалобно в силках.
Бьюсь в плену любовном,
Словно в западне.

Дичи не поймав,
Как я без добычи
К матери вернусь?
Что отвечу ей?

Я сетей не ставила сегодня!
Я сама в сетях его любви.»

— древнеегипетское стихотворение в переводе Анны Ахматовой.

Жестокий романс

Любовь много веков ассоциируется с муками, но в наше время ассортимент мучений, по крайней мере для женщины, куда меньше. И сейчас многие согласны прощать любимому недостойное поведение, объясняя оскорбления или удары нервным срывом, трудным периодом, особой чувствительностью возлюбленного. Но до девятнадцатого века идея о том, что любовь и унижение человеческого достоинства несовместимы, как-то не очень приживались в обществе. Не обязательно любовь ассоциировалось и с заботой. Главным проявлением любви считались подарки после встречи и сами встречи для соития.

Например, китайский сановник или японский император не следили за безопасностью и комфортом своих любимых жён или наложниц, так что другие жёны и наложницы могли беспрепятственно унижать и даже калечить «любимиц». Самое страшное «наказание», например, было прижигание вульвы раскалённым железом в китайских гаремах. После этого «любимица» вынуждена была отказывать в близости мужчине, и он вскоре о ней забывал. Такая картина наблюдалась везде, где мужчина заводил больше одной женщины.

В девятнадцатом веке в Европе и России, под влиянием романтизма, становилась всё популярнее идея, что грубость, словесная или физическая, растаптывает чувство любви. В конце века прогрессивная молодёжь часто в запале отказывалась от любви вообще — ведь это не больше, чем половое влечение, пошлость, слегка приукрашенная сверху. Взамен предлагались сотрудничество и товарищество.

Ранний психоанализ также склонен был рассматривать любовь как ритуализацию полового влечения, культурное представление инстинкта размножения. Чуть позже появились теории, которые, пересказывая грубо, сводились к тому, что любовь — это ещё и почёсывание собственных психологических ушибов о другого человека. Нездоровые, мучительные отношения объявлялись нормой именно в свете таких представлений. До открытия биохимии любви и расцвета социальных наук любовь долго пытались свести к некоему механизму, львиная доля работы которого идёт на обеспечение инстинкта размножения или сублимации этого инстинкта.

Уже в наше время говорят о любви, как о культурном продукте человека (такому же, как искусство) и в то же время как о проявлении сложного общественного механизма создания и закрепления связей внутри общества, позволяющем человеческим общинам выживать. Теперь любовь связывают, скорее, не с половыми гормонами, а с окситоцином — гормоном нежности, который обеспечивает привязанность членов семьи друг к другу, любовь к пушистым котикам и снижение болевых ощущений при выражении близкими поддержки. Такой подход говорит нам, что любовь создана для того, чтобы поддерживать друг друга, а не для того, чтобы страдать.

Откуда такая нежность?
Не первые — эти кудри
Разглаживаю, и губы
Знавала темней твоих.

Всходили и гасли звезды,
Откуда такая нежность? —
Всходили и гасли очи
У самых моих очей.

Еще не такие гимны
Я слушала ночью темной,
Венчаемая — о нежность! —
На самой груди певца.

Откуда такая нежность,
И что с нею делать, отрок
Лукавый, певец захожий,
С ресницами — нет длинней?

— Марина Цветаева, посвящение Осипу Мандельштам

Настоящая любовь крепнет от препятствий

И в древнеегипетской, и в арабской поэзии можно увидеть мотив сладостности препятствий для влюблённого мужчины, сладости служить возлюбленной униженно — словно совершая тем самым особый подвиг. Этот мотив перешёл позже в европейскую куртуазную литературу.

Кроме того, и на востоке, и на западе веками считалось, что долгое и упрямое ухаживание, с преодолеванием препятствий, в том числе поставленных самой возлюбленной, в конечном итоге делает сладостным тот миг, когда женщина покорится желанию мужчины, для обоих. Из этого мифа позже вырос другой миф — что разлука делает страсть сильнее, а далее — что разлука проверяет любовь, потому что настоящая любовь, конечно, становится крепче.

Только в Новое время появилась идея о том, что любви требуются постоянные слова нежности и поступки заботы, а не проверки расстоянием и поражение воображения, что настойчивое преследование женщины часто выглядит пугающе, и она может ставить новые препятствия не для того, чтобы насладиться тем, как её добиваются.

В двадцатом веке психологи предположили, что разжигание страсти подвигами и преодолением препятствий сводится к тому, что, чем больше мужчина уже вложил усилий в охоту на женщину, тем жальче ему всё бросить и в конечном итоге женщина превращается в трофей, в очень дорого оплаченный силами и временем предмет. Такое отношение трудно назвать нежным или даже просто любящим.

Но не всё так просто. Культура любви с препятствиями настолько устоялась, настолько романтизирована, что от игры, где мужчина добивается женщины, словно участвуя в соревнованиях с призом, действительно получают удовольствием многие пары. Если после соединения влюблённых всякая романтика из жизни пары исчезает, воспоминания о волнующей игре ещё долго будут основной поддержкой чувства.

В двадцатом же веке полностью отказались от концепции любви, которая будет вечной и возможна только с одним человеком, той половинкой, которую предназначила тебе судьба и которого надо отыскать. Теперь признаётся, что любовь может не только начинаться, но и заканчиваться. Такие идеи высказывали время от времени и раньше, но принимались очень малым количеством людей. Теперь каждый может выбрать романтику по себе: романтику вечной верности одному образу или романтику переживания любви к бесконечно разным людям на твоём жизненном пути, каждый из которых дарит что-то новое.