Боги Руси

Когда читаешь уральские сказы Павла Бажова ребёнком, видишь в них только волшебные истории про сказочных существ – Медной горы Хозяйку, бабку Синюшку, козлика Серебряное копытце… И лишь когда становишься взрослым, замечаешь за всем этим неожиданный пласт реальности: советский писатель не акцентирует эти моменты, но Хозяйка и другие фантастические твари явно не симпатизируют христианству. Например, когда барин Турчанинов увозит добытые в шахте малахитовые столбы в Санкт-Петербург, чтобы поставить их в церкви, Хозяйка гневается и опустошает один из крупнейших рудников Урала – Гумёшки, забирая оттуда весь поделочный камень. При этом и сама Малахитница, и её товарищи откровенно смеются над крестами и иконками, которыми злые и корыстные приказчики пытаются оборониться от их власти.

Тут-то и понимаешь, что Медной горы Хозяйка и другие «тайны силы» – родные братья тех индейских духов, которые у Дэвида Линча заманили агента Купера в свой Белый вигвам. Боги – исконные обитатели мест, откуда их в Новое время вытеснили христианские народы: за океаном – голландцы, англичане и французы, в России – русские. Они вынуждены прятаться в лесах и горах, но уйти со своей земли им некуда – и они по-прежнему вмешиваются в жизнь людей в одних им понятных целях. Но откуда взялись эти боги – пришли из мифов аборигенов? Или, может быть, они связаны с тем языческим пантеоном, который был у наших предков до того, как семена, посеянные князем Владимиром, выросли в пышный лес, совершенно задавивший цветшие некогда джунгли язычества? 

Что мы вообще знаем об этом пантеоне? Не раз доводилось читать в интернете сожаления тех, кто скорбит по «исконно русской» культуре: грекам и римлянам удалось сохранить память о своих богах, записать чудесные мифы о них, а русские и тут оказались иванами, не помнящими родства. Где же наши, исконно русские мифы о Перуне и Велесе, Дажьбоге и Мокоши? Называющие себя «родноверами» неоязычники стругают из дерева идолов этих богов и пытаются совершать обряды, но называющие их «долбославами» ехидные скептики вполне оправданно смеются над очевидным уязвимым местом их религии. Диссидентствующие против папства юноши эпохи Возрождения могли поклоняться Юпитеру и Венере, о которых знали благодаря Вергилию и Гомеру практически все, но что мы, русские, можем знать о своих богах? Всё, чему поклоняются «родноверы», – наскоро придуманный новодел. Языческие боги канули в Лету из-за ранней и суровой христианизации: наши предки не успели овладеть грамотой, чтобы записать все весёлые и страшные похождения своих богов, а тут уже пришли миссионеры и сгноили язычников в их лесах. 

Стыдно сказать, но главный источник, откуда можно узнать о русских богах, – написанные теми же христианами летописи, где все рассказы предельно тенденциозны. Там сами волхвы-язычники, разговорившись с православными, охотно признают: боги наши живут в безднах, суть же образом черны, и крылаты, и хвосты имуще… Одним словом, язычники сами себя обличают, признаваясь, что боги их не что иное, как бесы. Верить всему этому нельзя – всё, что действительно можно было увидеть и услышать у язычников, преломлялось в кривом зеркале нетерпимости. 

Северный детектив

Несмотря на строгий вид, вещий Олег уважительно относился к носителям потусторонней силы

Были они, конечно, без хвостов и крыльев – подтвердить это смог бы всякий, кто видел стоявшего на дворе у князя Владимира деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами. Что греха таить, взаимная неприязнь между носителями исконной и новой веры была сильна. Язычники, например, делали деревянные кресты и привязывали их к спинам пойманных воронов, чтобы позлить соседей-христиан. Последние налегали более на силу оружия. Страшно представить, насколько быстро удалось сделать язычников изгоями в Южной Руси. Вещий Олег, торопившийся из Новгорода с дружиной таких же язычников захватить Киев, отнёсся к предсказанию волхва с величайшим уважением, ведь он и сам поклонялся двоюродному брату Перуна Одину, но уже двести лет спустя в городах такая доверчивость считалась не комильфо. 

Правда, во второй половине XI века на киевском престоле ненадолго оказался мало того что язычник, так ещё и чародей – полоцкий князь Всеслав, который был рождён матерью «от волхвования» и умел превращаться хоть в серого волка, хоть в сокола. И всё-таки язычники чувствовали себя чужими на празднике жизни: в Киеве строились церкви и отмечались христианские праздники, а жрецы «поганых» привлекали к себе внимание разве что в годину великих бедствий. 

Например, в лето 1070-е от Рождества Христова к стенам утомлённой междоусобной борьбой «матери городов русских» притащился волхв, рассказывавший доверчивым, что ему явились пять богов и предсказали бедствия для отвернувшейся от веры предков Руси – будто бы на пятое лето потечёт Днепр вспять, а земли поменяются местами – там, где была русская земля, станет греческая, и наоборот. Пропал он так же неожиданно, как появился. Те христиане, чьи умы ему не удалось смутить, смеялись: бес его утащил, видно. Впрочем, в этом не было ничего удивительного – предсказатель, скорее всего, притащился с далекого Севера, где таких было ещё много.

Время от времени они давали о себе знать. В том же году там, в Белоозере, явились два других волхва. Из-за неурожая в полуночных странах царил голод; кудесники уверяли, что голод навлекли богатые женщины, которые прячут от народа еду. Спускаясь вниз по Волге, чудотворцы входили в города, хватали знатных жительниц и, взрезая им кожу за плечами, и впрямь доставали из кровоточащих ран то хлеб, то мёд, то рыбину. Поражённые их фокусами люди дошли до того, что сами приводили к ним сестёр, матерей и жён. Изобличая женщин в укрывательстве еды, волхвы симпатичных забирали себе, а остальных убивали. Вокруг них собралось собственное войско – человек триста недовольных. 

Здесь в нашей истории появляется положительный герой: случилось быть в той стороне прошедшему не одну сечу киевскому воеводе Яну Вышатичу. Он был тут по особым поручениям – его пригласил собрать для него дань белозерский князь Святослав. Для повидавшего виды Вышатича путешествие по стране стеклянных деревьев и снежных бурь оказалось не из приятных. В Киеве он привык к культуре, насмотрелся на варяжских воинов и персидских купцов, его ухо было привычно к умным речам византийских проповедников и перезвону колоколов. А тут места были совершенно дикие. В Ростове ещё недавно стоял громадный идол одного из двух главных богов русских язычников – Велеса (другое его имя – Волос), и зажиточные ростовские торговцы вереницей несли подношения этому покровителю богатства, изобилия и тучных стад, пока идола наконец не сокрушил преподобный Авраамий Ростовский. Что творилось в землях, находившихся в неделе пути на северо-запад от Ростова, и представить было трудно: на берегах Белого моря и идолов рогатого бога хватало, и поклонявшихся им.

Для столичного человека Вышатича волхвы были безумными «селюками», завистливыми неучами. В том, что они творили, угадывался вызов всему сложившемуся порядку: горожанок они резали не только за богатство и высокое происхождение, но и, конечно, за то, что они были христианками. Ян отправился на переговоры с бандой и потребовал выдать ему зачинщиков-волхвов. Дерзкие язычники говорить не пожелали. Один даже замахнулся на воеводу оружием, но Ян успел хватить нападавшего своим топориком. Хулиганы побежали в лес, преследуемые дружиной Вышатича. Им удалось уйти от погони, но разъярённый воевода знал, на какие рычаги нужно давить. Он вернулся в Белоозеро и пообещал горожанам: если не поймаете безобразников, то я год буду кружить по вашим землям, собирая дань. Те вострепетали. Отправили в лес воинов, те захватили двоих волхвов и привели к Вышатичу на расправу. Почти как у Стивенсона: «Вышли они из-под камня, щурясь на белый свет, – старый горбатый карлик и мальчик пятнадцати лет». Керосина тогда ещё не изобрели, но «серийные убийцы» явственно почувствовали, чем пахнет их дело. Ян спросил их, зачем они убивали женщин. 

Волхвы стали уверять его, будто те колдовством погрузили землю в недород – прятали еду. Вот хочешь ли, воевода, мы при тебе из какой-нибудь богатой женщины кушанья достанем? «Бог сотворил человека из земли, снабдил его кровью и костями, и никакого хлеба или мёда внутри него и быть не может», – возразил Вышатич. Это ты неправильно говоришь, укорили его волхвы. Дай-ка мы тебе расскажем, как люди появились. Был ваш, христианский Бог в бане, вытирался тряпкой да и бросил её с неба вниз. Упала ветошь на землю, и тут её подобрал наш бог, языческий, которого вы считаете сатаной. Заспорили Бог и бог, кому из этой ветоши человека творить. В конце концов договорились, что Бог творит душу, а языческий бог – тело: душа после смерти улетает в небеса, а тело уходит в землю. И вот так и вышло, что в теле у человека может чёрт-те что быть. 

Тогда Вышатич и спросил волхвов, говорят ли им их боги, что с ними сейчас будет. Волхвы хорохорились и предрекали, что ничего он им не сделает, а отведёт их к их князю Святославу, в чьей юрисдикции они находились. Тогда Вышатич стал волхвов пытать – отроки били чародеев и драли им бороды. После пытки воевода ещё раз спросил пленников, что предрекают им боги. Волхвы повысили точность предсказаний, сменив умеренно оптимистичный прогноз на резко негативный, – сказали, мол, боги, что худо будет нам от тебя. «Это они правду сказали», – заключил Вышатич и повелел своим воинам обоих убить. Мёртвые тела слуги Вышатича повесили на дубе – всем на обозрение, чтобы не повадно было. Ночью на дерево взобрался медведь и утащил мёртвых волхвов – лакомиться. 

Воевода уехал довольный – он даже не удостоил колдунов нормального, человеческого погребения: бросил, как падаль, в ветвях дерева, скормил дикому зверю. Но довольны были и другие, выжившие и доживавшие свой век в лесах волхвы. По их версии, князь обставил казнь большими почестями. Привязал тела кудесников не к какому-либо дереву, а к дубу, ведь именно в лодке из дуба финно-угорские народы, исконные обитатели края, отправляли покойных в последний путь. То, что к убитым явился медведь и унёс их в свою страну медвежью, тоже рассматривалось как добрый знак. Ведь медведь был животным, принадлежащим их богу – Велесу. Подтвердить это смог бы, например, любой житель Ярославля, ведь сам город был построен на месте капища божества – Медвежьего угла (медведь с топориком красуется на гербе города до сих пор). Священную зверюгу, которая паслась в храме, поглядывая на неугасимый огонь, горевший в честь Велеса, убил за полвека до приключений Яна Вышатича ростовский князь Ярослав Мудрый. Одним словом, явившийся за мёртвыми волхвами зверь послужил проводником душ к их последнему пристанищу. Недаром же Велес, среди всего прочего, был и богом потустороннего мира.

Весело о Велесе

Славянский бог грома и справедливости Перун

История пишется победителями, и в летописях осталась не эта, никем не записанная, но реконструируемая некоторыми историками интерпретация происшедшего язычниками, а та, которую зафиксировали христиане. И в ней, конечно же, снабжённого рогами «скотьего бога» Велеса летописец отождествил с Сатаной. Но точно ли Ян Вышатич победил волхвов и их бога, подавляя последнее крупное восстание язычников в истории Руси? 

Не один историк религии указывал на то, что многое из образа языческого Велеса вобрал в себя самый почитаемый в России святой – Николай Угодник. Как и языческий бог, святой считался покровителем торговли, оберегал скот, ему молились о плодородии полей. Эти черты Николая Чудотворца – специфически славянские. На родине, в Византии, его считали покровителем путешествующих по воде, вдов и сирот, но никак уж не покровителем купцов и скотоводов. Собственно, слиянием с важным языческим богом и объясняется столь гипертрофированное значение Николы Угодника на Руси. Ещё в XIX веке церковные миссионеры с гневом порицали необразованность многих верующих, считавших, что Святая Троица не что иное, как Бог Отец, Бог Сын и Николай Угодник. 

А этнограф Русского географического общества Драгоманов, путешествовавший по Малороссии в эпоху Александра II, записал и вовсе диво дивное – беседу двух крестьян. Один рассказывал: «Кажуть, Бог помер!» «Хто ж тепер буде миром управляти?» – поражался второй. Первый предположил, что Богородица или Николай Угодник. Первую кандидатуру оба отвергли: не женское это дело – миром управлять, вторую – потому что святой уж слишком любит молиться и не станет заботиться о земном. Сошлись на третьей кандидатуре: пусть будет Георгий Победоносец – он за простых людей и панов повыгонит. Тут самое время вспомнить, что святой Георгий в свою очередь вобрал многое из облика вечного соперника Велеса – громовержца Перуна.

Вдохновил Велес и другой хорошо известный каждому русскому фантастический образ. В Костроме имя Велеса сократилось до «Ёлс» – так здесь называли лешего. Леший – другая из уцелевших ипостасей великого некогда божества: вспоминая своё призвание «скотьего бога», он отыскивал и выводил из леса потерявшихся домашних животных, плёл косички лошадям и бродил в чаще в компании старых приятелей – медведей. Ещё одна сохранившаяся в фольклоре ипостась Велеса – змей с золотыми рожками, который упоминается в сказках Афанасьева. Бажовский Полоз – скорее всего, вариация того же самого змея. В сказах он иногда бродит в образе доброго мужичка, к которому, как и к Николаю Угоднику, обращаются за финансовой помощью бедные люди. Как и Велес, он властелин подземного мира, где распростёрты его огромные кольца. Вдобавок и дочку его, которую в бажовском сказе похитил влюблённый башкирский охотник Айлып, зовут Золотой Волос. О нет, никуда этот бог не делся – много где можно отыскать его следы. В Ленобласти и сейчас есть город Волосово, названный так потому, что когда-то тут стоял знаменитый идол Велеса. 

Уральский «Твин Пикс»

Полоз полозом, но кто же тогда остальные таинственные существа из бажовских сказов? Тут нас ждёт разочарование – большинство из них не являются ни реинкарнациями древних славянских богов, ни спешно перелицованными божествами уральских аборигенов – остяков и вогулов. Бабка Синюшка, например, – всего лишь персонификация болотного газа: синее свечение указывало внимательным на топь; тот, кто не испугался знака, становился жертвой трясины. Медной горы Хозяйка в зелёном платье явственно связана с малахитом, месторождения которого в Древней Руси были неизвестны. Эти создания молоды; пытаться возвести их к каким-то ветхим, как мир, мифологическим существам – всё равно что пытаться найти истоки городской легенды о крысах размером с кабана в московском метро к преданиям некогда обитавших на месте российской столицы финно-угорских народов. 

Когда-то Демьян Бедный, запоем прочитавший книгу Бажова, принял её за сборник фольклора и загорелся мыслью сочинить на этой основе книгу про Урал, а когда узнал, что это авторский текст начинающего писателя, то есть выдумка, страшно расстроился. А я в своё время расстроился, прочтя сборник статей настоящих советских фольклористов, собиравших поверья уральских рабочих, и узнав, как мало на самом деле сочинил Бажов: жители этих суровых краёв воспринимали всех описанных им сверхъестественных существ всерьёз. И ещё многих оставшихся за рамками его сказов, которых боялись и старались задобрить как могли. Это и вправду был какой-то русский «Твин Пикс». 

Свои «боги» были и у русских Сибири. Например, один из управляющих горного завода в Кузнецком Алатау запрещал своим рабочим поминать Христа, церковь и священников, даже говорить «дай Бог» и «Господи помилуй» – всё это может обидеть Горного Батюшку. Потусторонний старик был обидчив – здесь, в шахтах, он решал, кому жить, а кому умереть. Недавно появившийся на заводе рабочий смеялся над этим местным божеством, а однажды, идя из кабака, сдуру заорал: «Эй, Горный, выходи драться!» И не успели его товарищи (одним из которых был рабочий, со слов которого фольклорист записал эту историю) вмешаться, как дерзеца стали избивать невидимые руки. От могучих ударов рабочий летал по воздуху, колесом катался по снегу. Товарищи едва дотащили его, окровавленного, до избы. Он лежал несколько недель совершенно чёрный от побоев, но в итоге выздоровел. Зато товарищам его Горный житья не дал – скрёбся в дверь каждую ночь, сводя с ума собаку рассказчика. Любопытная жена убедила мужа выйти посмотреть – на кого пёс лает. Они увидели огромного детину, который пошёл прямо на них. Полумёртвые от страха, супруги кинулись обратно в избушку. В конце концов им удалось задобрить Горного – поставили ему на улице большую бутыль спирту, насыпали кисет табаку. Наутро подношения исчезли, а Горный перестал приходить. 

Иногда Горный Батюшка пугал баб, выходя из лесу в виде громадного, как скала, детины о двух головах. Но это всё было баловство – по-настоящему старик сердился, когда рабочие не проявляли уважения к производству. Например, когда ещё один новичок, которому начальство не давало квартиры, поселился в машинной избушке. Считалось, что людям нельзя жить там, где ночью отдыхают от дневного труда машины. Обидевшийся Горный Батюшка наводил ужас на его детей: в отсутствии хозяина разламывал пол, влезая в избу прямо из земли, надевал одежду хозяина, пил пиво, плясал и щипал ребятишек до крови. Рабочий наорал на детей – не врите! – и отказался перебираться к соседям: не боюсь я никакого вашего Горного старика. Вскоре он погиб – во время работы рука угодила в молотилку. Правда, и добро Горный временами творил. Однажды бригаде рабочих управляющий крикнул в шахту: поднимайтесь наверх, ступайте подкрепитесь! До обеда было ещё далеко; старатели подивились, но трапеза ведь не работа. Только вышли – шахта рухнула у них за спиной. Рабочие удивились ещё больше, увидев летящего к ним управляющего: «Ну дела! Как вы сообразили, что шахта обвалится?» – «Так ты нам же и сказал!» Выяснилось, что того и поблизости не было, когда таинственный голос вызвал горняков из шахты.

Эти «боги» были придуманы с чистого листа. Когда обосновавшихся на Урале русских приписали к заводам и заставили лазить в шахты, они почувствовали себя точно сталкеры у Стругацких – всё вокруг было чревато опасностями. Смертность золотодобытчиков, например, была чуть ли не стопроцентной. К кому было взывать, чтобы каменный потолок не обрушился, превратив штольню в братскую могилу? Приватизированный церковью Бог был где-то далеко. В шахте всем заведовали Хозяйка и Горный Батюшка. «Что город – то Бог, что деревня – то чёрт», – гласила сибирская поговорка. Священники обещали спасение души, но то самое тело, которое, согласно волхвам, создал их языческий бог, они спасти не могли. Сохранить веру в Христа оказалось куда труднее, чем поверить в таких же вздорных, но порой полезных существ, как и сами люди. «Худому с ней встретиться – горе и доброму – радости мало», – говорится про Хозяйку у Бажова. Как тут не вспомнить гомеровских богов: любовь нимфы Калипсо обернулась для Одиссея долгим пленом, а Парису и всему его обширному семейству подарок Афродиты и вовсе принёс гибель. 

Курьёз – своего «бога» придумали и донецкие шахтёры, причём он превосходно чувствовал себя и в ХХ веке. В старину это существо, называемое только по фамилии – Шубин, бегало по шахтам с пустой вагонеткой, производя оглушительный грохот. В 30-е годы прошлого столетия, когда борьба с религией шла полным ходом, Шубин мутировал в комического злого старичка, который то и дело вызывал именитых шахтёров-людей на «социалистические соревнования», причём те его время от времени даже побеждали. Стараясь заземлить образ, который когда-то был почти таким же пугающим, как и Горный Батюшка, Шубину придумали биографию: якобы при царизме он рассорился с хозяином разреза и взорвал шахту, погребя себя под обломками. С тех пор он бродит по забою, светя злыми глазами в темноте, и пытается вовлечь шахтёров в губительную для них беседу (Христа Шубин не любил, как и все языческие «боги», но, не обладая сильным характером Батюшки и Хозяйки, скрывался с глаз при правильном ответе на приветствие: «Как дела?» – «Твоими молитвами!»). Рассказами про Шубина советские управленцы возмущались ещё на излёте СССР, в перестройку: «Позор и стыд, чтобы в век технического прогресса, когда шахты у нас полны современной техники, когда в забоях работают новейшие комплексы, вытаскивать из допотопного небытия какого-то Шубина!» И всё же он пережил гонения, как когда-то Велес, ради которого сложили голову безумные волхвы. 

Они и мы

Каждая эпоха несёт с собой собственное толкование, и кто знает, как преломится в памяти людской давно канувшее в водах времени событие? В начале 2000-х, во время очередного одичания земли Русской, УВД Псковской области выпустило книгу, где рассматривалась история правоохранительных органов региона с древнейших времён. Ян Вышатич признавался там первым следователем, отцом-основателем сыска в России – своего рода доисторическим Дзержинским. А волхвы, стало быть, обычными уголовниками, маньяками, которых он столь хитро изобличил. Последний ли это из возможных ракурсов? Далеко нет. Советские историки, например, признавали волхвов лидерами антифеодального восстания в Белоозере. Волхвы и впрямь выглядели какой-то продразвёрсткой, раскулачивавшей богатеев, – прямо-таки шолоховские Давыдов и Нагульнов, поднявшие на дыбы чахлую белозерскую целину и убитые кровожадными кулаками. 

Точно так же и у Бажова, революционера и коммуниста, «тайны силы» вдруг стали союзниками народа в борьбе за светлое будущее. Поднимающиеся из-под земли огненные кошачьи уши зовут рабочих на бунт, затворившаяся в пещере вместе с погибшим возлюбленным гигантесса-аборигенка ждёт, когда новые, справедливые люди назовут тайное имечко, чтобы овладеть всеми сокровищами земли… Какую версию ни принимай – налицо перед нами раскол единого общества на две совершенно не понимающие друг друга стороны. Христиане и язычники, богатые и бедные, власть и народ. Через полтысячелетия после описываемых событий на Русском Севере развернутся бои между «никонианами» и старообрядцами, а ещё через четыреста лет расположится тут Соловецкий лагерь особого назначения. 

Под конец раскроем один секрет – историки до сих пор сомневаются, что волхвы играли у древних русских такую же роль, как друиды у кельтов или жрецы у греков и римлян. Скорее всего, никакого «профессионального духовенства» у русских в старину не было – волхвы мало участвовали в общественной жизни. Жили себе в лесных землянках, а в фокус внимания попадали лишь когда что-нибудь случалось. И те два кудесника, с которыми расправился Ян Вышатич, не то чтобы представляли собой не желавшее вымирать язычество – просто вышли из лесу, как Чумак и Кашпировский, и смутили умы какими-то собственными представлениями о том, как устроен мир и что в нём можно улучшить, кого-то режа и убивая. 

Если принять всё это во внимание, становится ясно, почему наши предки так легко отказались от своих богов. Правда в том, что русский народ не слишком-то и религиозен: он и за Перуна с Велесом не слишком держался, да и о Христе помнил в основном в больших городах, где о нём напоминало многочисленное духовенство. В сёлах, на глухих окраинах страны о вере забывали быстро – во все века приходские священники мучились, видя небрежение паствы. А в беспросветности жизни люди поклонялись своим собственным богам, которые появлялись по мере надобности – когда страшно или плохо. И ещё недавно разбивали лбы, молясь телевизионным экстрасенсам, практической психологии или гламуру. 

А вот что пережило любых богов – это неготовность идти на компромисс, видеть людей в другой половине народа, к которой ты сам не принадлежишь. Ян Вышатич смотрел на язычников Русского Севера примерно так же, как американские сквоттеры на индейцев. То, что они говорят на том же языке, что и он, не делало их ни ближе, ни понятнее. Их боги суть же образом черны, и крылаты, и хвосты имуще. И так же не желали понимать друг друга «никониане» и старообрядцы, владельцы горных заводов и их рабочие, белые и красные. У каждого были свои боги – амбиции, гордыня, перерастающая в ограниченность, зависть.

Когда-то блаженный Августин возмущался языческой идеей о том, что всё в мире проходит через обширные, но совершенно неизбежные круги – будто бы тот факт, что в известный век философ Платон учил учеников в Афинах в школе, называвшейся Академией, означает, что по прошествии бесчисленных веков снова повторится всё – и тот же Платон, и та же школа, и те же ученики. Нет, восклицал Августин, единожды умер Христос за грехи наши! А значит, история линейна, представляет собой постоянный прогресс и не повторится уже ничего. Но ведь повторяется.