Как в 1920 году из Петрограда в Финляндию бежали

Гражданская война в Финляндии вместе с ее самыми ужасающими эпизодами (такими, как Выборгская резня 29 апреля 1918 г., когда было расстреляно около 400 русских, заподозренных в якобы существовавших связях с красными) была окончена к тому времени, когда из Петрограда хлынул поток беженцев (1919 — 1921 гг.). Но финская русофобия, направленная против красных и посягательств метрополии, проецировалась теперь на всех русских как таковых. Даже тех, кто не принял большевиков и бежал от них, финны нередко встречали угрозами отправить обратно.

В 1920 г. в Петрограде осталось всего 740 тыс. жителей — люди бежали

Одну из драматичных историй побега из Петрограда поведал Владимир Михайлович Андреевский, государственный деятель, член Государственного совета. В марте 1920 г. он с дочерью и женой бежал в Финляндию, где три месяца спустя, «сидя на даче в Финляндии, на берегу какого-то «ярви»», описал произошедшее. В числе прочих подобных рассказов воспоминания Андреевского показывают, почему Финляндия стала одной из самых негостеприимных стран для русских, бежавших от потрясений Гражданской войны.

В 1920 г. Петроград опустел — в нем осталось до 740 тыс. человек (треть довоенного населения). Люди пребывали в ужасном положении. Не хватало продовольствия, топлива, транспорта и других необходимых ресурсов. Типично описание Андреевским этого бедствия: «Закрытые лавки, разбитые стекла, забитый и пустынный Гостиный двор. Забитый и пустынный Пассаж. Закрытые гостиницы и рестораны. Полное отсутствие конного движения по городу. По бывшему Невскому проспекту народ идет все пешком по середине улицы, многие с салазками, все с узелками. На углах, пред советскими лавками, где выдают хлеб, стоят хвосты изможденных понуренных особей, составляющих человеческое стадо. Все в поношенном платье, в уродливой истоптанной обуви…»

Андреевский с семьей бежал через Петергоф, куда тянулись вереницы таких же, как он, беженцев. Местные власти пропускали их за взятки, получаемые от контрабандистов, промышлявших переправкой несчастных людей на другой берег Финского залива.

Контрабандисты переправляли за границу беженцев из Петрограда

Русские и финские контрабандисты встретили Андреевского в Петергофе. Рискуя быть обманутыми, беженцы уплатили по 37 тыс. «думских» рублей за человека, ночью погрузились на сани и пустились в путь по льду. Едва избежав советских патрулей возле Кронштадта, сани достигли финских вод. В этот момент Андреевский «про себя поблагодарил Бога, что Совдепия и чрезвычайки, и дикие комиссары, и гнусные «домкомбеды», и тюрьмы, и сыпной тиф, и прочие уродливые атрибуты федеративной, социалистической советской республики остались позади». «Холодный ветер срывал с меня плед и пронизывал окоченелые члены, а я чувствовал в то же время, как радостно билось сердце, и говорил про себя: «Прощайте, гнусные подлецы, погубившие сотни тысяч лучших сынов России, да и самую Россию. Теперь я уже не в вашей власти»», — писал позднее Андреевский. В тот момент он еще не знал, что спасение его семьи даже на финской земле может оказаться под вопросом.

У берега контрабандисты оставили своих пассажиров, указав путь к избушке, где их приняли и за хорошую плату покормили финны. Затем группа беженцев отправилась на финский сторожевой пост и по пути была арестована финскими солдатами. Андреевский очень эмоционально, с более чем обоснованным возмущением описывает прием, оказанный им комендантом форта Ино: «Очень долго он нас абсолютно не замечал, разговаривал со своими подчиненными, острил, причем подчиненные подобострастно смеялись, сам над чем-то хохотал, развалясь в кресле, подписывал какие-то бумаги, принимал доклады являвшихся в комнату военных, необыкновенно отчетливо щелкавших пятками и козырявших, а мы все сидели на наших стульях, наблюдали эти глупые сцены и ждали, когда же займутся нами. Наконец, закурив сигару и тем самым как бы показав, что серьезные дела кончены, теперь можно заняться и пустяками, он обратился к нам с расспросами на ломаном русском языке. […] он равнодушнейшим образом с улыбочкой на белобрысом тупом лице, к нашему величайшему ужасу, заявил, что нас вернут в Россию. Можно было себе представить наше положение: бежать из Петрограда с такой опасностью, с такой громадной затратой духовных и материальных сил для того, чтобы быть возвращенными назад и уже наверняка оказаться на Гороховой [прим: на Гороховой ул., д. 2 находилась тюрьма петроградской ЧК, пребывание в которой грозило беглецам смертью]. Это было ужасно. […] Мы с ужасом слушали гнусного коменданта и не знали, что уже два дня, как финнам запрещено возвращать обратно бежавших из России [прим: под давлением Американской и европейских миссий в Финляндии финны отменили принятое незадолго до описываемых событий решение о закрытии границы]. Подлый кретин, очевидно, наслаждался нашим смущением и долго держал нас в канцелярии форта Ино голодными, физически утомленными и нравственно разбитыми, пользуясь нашим неведением и наслаждаясь нашим отчаянным положением».

Другие финские чиновники, с которыми пришлось столкнуться Андреевскому, тоже с равнодушием отнеслись к беженцам, но случай с комендантом остался самым ярким в его рассказе. Андреевский писал: «Я знаю, что долго ненавидеть и мстить утомительно, в жизни приходится многое прощать и еще больше забывать, но этого дня в форте Ино я постараюсь не забыть, и при будущих расчетах с Финляндией — а они неизбежны — неотступно надо помнить ту невероятную и ничем не оправданную жестокость, с какой относились финские власти к бежавшим из России».

После некоторого ожидания комендант все-таки позволил беженцам отправиться в Териоки, где располагался карантин для русских, пересекших границу. Таможенный осмотр длился три часа — таможенники не только перерыли все вещи, но раздели и тщательно осмотрели беглецов. После этого им было позволено остаться в карантине, который представлял из себя дачный поселок. Андреевский: «Весь наш карантин был полон рассказов про перенесенные ужасы беженцами, попавшими в те злосчастные дни, когда Финляндия […] решила гнать обратно всех, кто перебирался сюда из России.

Во время Гражданской войны беженцы столкнулись с финской русофобией

В одних стреляли, других гнали ударами прикладов; и несчастные, прекрасно зная, что их ожидает в Петрограде, несмотря на всевозможные насилия, не уходили; изможденные и ослабевшие, лежали они на льду, предпочитая замерзнуть тут, чем оказаться в Совдепских чрезвычайках. Но […] под давлением решительных требования Американской миссии Финляндцы были вынуждены прекратить свое возмутительное издевательство над беззащитными людьми […]. Только нужда, горькая нужда гнала всех этих несчастных сюда, и воистину надо было быть «печальными пасынками природы», чтобы не понять их отчаянного положения и не только не протянуть им руку помощи, а еще бесчеловечнейшим образом издеваться над ними».

Андреевский вскоре уехал с семьей во Францию. Как и тысячи других петроградцев, не пожелавших в тех условиях остаться в Финляндии, хотя эта страна была им хорошо знакома и находилась рядом с Россией (многие тогда стремились быть ближе к дому, ожидая падения большевиков). Распространившаяся среди финнов русофобия создавала крайне неблагоприятный фон для пребывания русских в Финляндии в начале 1920-х гг. Русским нередко отказывали в работе, даже когда были вакантные места, косились на них на улицах, выражали радость по поводу того, что Россия находится в бедственном положении. О проявлениях русофобии сообщают многие мемуаристы — князь А. В. Оболенский («Мои воспоминания»), И. Еленевская («Воспоминания»), Н. А. Кривошеина («Четыре трети нашей жизни») и др.

Спустя несколько лет напряжение в отношении к русским снизилось, но Финляндия так и не стала крупным центром русской эмиграции. Беженцы отправлялись все дальше от дома. К концу 1920-х гг. количество русских в Финляндии уменьшилось вдвое (до ок. 7 тыс.). Финский историк П. Невалайнен подробно описал их историю. Большинство изгнанников из России осталось «изгоями» финского общества (книга Невалайнена так и называется — «Изгои»), еще долго преодолевавшего историческую травму зависимости от более сильных соседей.