Концепция русского крепостного права

Собственно, русский феодализм, в отличие от западноевропейского, массового крепостничества не знал. На Руси, конечно, были разные категории зависимых людей, но погоду делали лично свободные землепашцы, на святое право которых поменять господина в Юрьев день после сбора урожая никто не покушался веками. Вплоть до того времени, когда в ряде европейских стран случилось так называемое второе издание крепостного права. На Западе второе, у нас первое. В этом процессе не было ничего архаичного и, оставив в стороне моральные вопросы, тормозом социально-экономического прогресса в направлении капиталистического уклада он на этом этапе точно не был.

В 1765 г., на четвёртый год правления императрицы Екатерины Великой в России было создано Императорское Вольное экономическое общество к поощрению в России земледелия и домостроительства. Его задачей являлось оказание помощи помещикам в организации наиболее выгодного ведения хозяйства. В том же году к Обществу обратилось неизвестное лицо, поставив на обсуждение вопрос «В чём состоит или состоять должно, для твёрдого распространения земледельства, имение и наследие хлебопашца?». Впрочем, анонимность соблюдалась не слишком строго. Запрос был подписан литерами ИЕ, а для награждения тех авторов, которые дадут лучший ответ на поставленный вопрос, было прислано 1000 червонцев. Судя по подписи и весьма солидной сумме вознаграждения, автором вопроса была сама императрица Екатерина.

Вопрос поставили на обсуждение в несколько изменённой формулировке: «Что полезнее для общества, чтоб крестьянин имел в собственности землю, или токмо движимое имение и сколь далеко его права на то или другое имение простираться должны?». Понятно, что при обсуждении неизбежно должны были затрагиваться проблемы, связанные с дворянским землевладением и крепостным правом. В Общество поступило более 160 ответных сочинений, и абсолютное большинство участников обсуждения решительно высказались за сохранение существующего порядка вещей, основой которого было незыблемость дворянского землевладения и крепостного права. Известнейший литератор того времени А. П. Сумароков выразил общее настроение, заявив, что «свобода крестьян, не токмо обществу вредна, но и пагубна», а также, что «лучше не иметь крестьянам земли собственной, да и нельзя – ибо земля есть собственность дворянская».

В нескольких сочинениях, однако, прозвучала мысль, что передача земли крестьянам, если не в полную собственность, то в наследственное владение может быть выгодна самим помещикам. Но все ратовали за осторожность и постепенность в решении этого вопроса. В конечном итоге предлагались полумеры, позволяющие обеспечить большую заинтересованность крестьян в плодах своего труда. Авторов, высказавшихся за уничтожение крепостного права были единицы, и аргументы их носили в основном моральный характер. Рабское состояние крестьян называли противным «натуральному праву», использование его для личного обогащения – греховным, но предлагаемые пути его отмены, не были проработаны с точки зрения реально существующей экономики.

Как видно, на тот момент наличие в России крепостных устраивало всех, кто имел реальный вес в политической и экономической жизни страны. Не только тех, кто жил на земельную ренту, но и предпринимателей. Я бы даже сказала, в особенности предпринимателей. В течении XVIII столетия крепостное право отнюдь не тормозило развития экономики России. Более того, каждый законодательный акт, ужесточающий этот институт имел своим следствием рывок в промышленном развитии.

Мало известный факт: в последней четверти XVIII в. Россия была абсолютным мировым лидером по производству чёрного металла Российским железом питалась промышленная революция в Англии, оно вывозилось в Азию и Северную Америку. Производство чёрного металла было важнейшей доходной статьёй государственного бюджета, и приносило колоссальные прибыли владельцам заводов, между тем осуществлялась оно на Урале, в местностях ещё недавно безлюдных. Чтобы обеспечить предприятия Урала рабочими руками туда в большом количестве ввозились крепостные, которых специально по тому случаю позволили продавать отдельно от земли. Надо сказать, что разрешение продавать крестьян не деревнями вообще давалось неохотно и ненадолго, но тут припекло. Таким же образом обеспечивались работниками плантации Нового Света, стремившиеся удовлетворять всё возрастающий спрос на ряд сельскохозяйственных культур на мировом рынке. Впрочем, в России всё же сохранялись некоторые ограничения. Не разрешалось продавать мужа отдельно от жены и малолетних детей отдельно от родителей, что в Америке было обычной практикой.

Внедрение в производство ткацких и прядильных станков в Европе породило многократно возросший спрос на хлопок. Ответом на этот спрос стала система плантационного рабства в Новом Свете. А металл для станков производился в России, и это производство поддерживалось системой крепостничества.

Коньюктура хлебного рынка в эпоху становления промышленного капитализма также способствовало развитию крепостничества в тех государствах, которые не имели заморских колоний, где процветало рабовладение. Отсюда и «второе издание крепостного права» в странах Восточной Европы в XVI - XVII вв. В это время крепостничество в западных странах, сформировавшееся в последние годы существования Римской империи, уже сходит на нет, но компенсируется рабством в заморских колониях этих государств. Ещё в середине XIX в. Маркс с достаточным основанием утверждал, что капитализм в Западной Европе поддерживается рабством на Юге Соединённых Штатов. Что касается стран Восточной и Центральной Европы, не имеющих крупных заморских владений, то они являются как бы метрополией и колонией в одном флаконе. Институт крепостничества представляется экономически целесообразным здешней правящей прослойке. Рынок стремительно расширяется, спрос на хлеб растёт, одна забота — чтобы работники не разбежались.

В Речи Посполитой окончательное прикрепление крестьянина к земле происходит в начале XVI в., на Руси — на столетие позже в правление Бориса Годунова. Дольше всех удаётся сохранить личную свободу земледельцам Восточной Украины. Какое-то время они удачно маневрировали, используя противоречия между Россией и Речью Посполитой, но в конце концов были прикреплены к земле в 1783 г. указом Екатерины II, приблизительно на полтора столетия позже, чем крестьяне, сидевшие на землях подвластных Польше, и уже под занавес эпохи экономической целесообразности крепостничества, так что кое-что они всё таки выиграли. Только 3-4 поколения левобережных украинцев знали рабское состояние. В историческом масштабе — немалое достижение.

Вплоть до конца XVIII в. российское крепостничество устраивало наиболее предприимчивые и социально-активные слои общества. Те же, кого оно не устраивало, не могли предложить в противовес модели, которая бы работала в данных конкретных условиях. Если такая модель и существовала в принципе, она не получила не только практического воплощения, но и распространения в умах, о чём красноречиво свидетельствуют результаты запроса в Вольное экономическое общества, о котором шла речь выше.

В XIX в. положение вещей сильно меняется, а вместе с ним меняется и настроение дворянства, связанного с рынком. Теперь идея о необходимости ликвидации крепостного права становится весьма распространённой в среде русских дворян. Кстати сказать, в это же время западноевропейские державы начинают бороться с работорговлей. Вывоз невольников из Африки перестал считаться законным бизнесом в 1815 г. Сам институт рабовладения при этом сохранялся, но движение за отмену рабства потихоньку набирало силу. Пришло понимание, что покупка работников со всеми потрохами — не самый выгодный способ вести хозяйство. Куда предпочтительнее иметь вольнонаёмных рабочих, опираясь на резервную армию безработных. Их не нужно кормить, в том случае, если возникает необходимость срочно свернуть переставшее быть рентабельным производство.

Наиболее чётко эта мысль проводится лифляндским помещиком Меркелем, приславшим свою работу в Вольное экономическое общество в 1812 г. Кроме обычных доводов, что наёмный работник более старателен, так как, чтобы «всегда иметь работу и получать за неё хорошую плату, будет работать так хорошо и скоро, как только сможет», Меркель приводит и такой аргумент: «Обрабатывание земель собственными крестьянами не обходится помещику без всякой платы, ибо он за то доставляет им все содержание через отведённую им землю, которую они обрабатывают руками, помещику принадлежащими». Автор этих строк не слишком похож на бескорыстного радетеля за народное счастье, однако, как видим, стоял за отмену крепостного права.

На этом меркантильном фоне как-то слышнее стали голоса, говорившие об аморальности рабства, об опасности, которое несёт в себе задавленное положение крестьян для государства, об участившихся крестьянских выступлениях. Всплывает в памяти высказывание одной из героинь Акунина: «Добро обязано научиться быть товаром и жить по законам рынка... Я давно живу на свете и пришла к убеждению, что Добро проигрывает Злу по всем пунктам из-за того, что не умеет себя подать — или, если угодно, продать».

Между прочим, как раз в начале XIX в. начинают испытывать серьёзные трудности владельцы уральских заводов. Британские металлурги наконец находят способ использовать при изготовлении чугуна и стали каменный уголь вместо древесного, и в короткий срок Англия превращается из главного потребителя нашего железа в главного конкурента. Русским заводам просто необходима основательная реорганизация, неотделимая от реорганизации всего общества.

Но социальная инерция — вещь серьёзная, какое-то время уральские металлурги предпочитают спокойно переживать упадок, а отмена крепостного состояния в масштабах всей империи и вовсе представляется задачей неподъёмной сложности.

Впрочем, нельзя сказать, чтобы до 1861 г. в стране ничего не происходило. Какие-то шаги к поэтапной отмене крепостного права были предприняты уже в первой четверти XIX в. в правление Александра I. В 1803 г. вышел так называемый «указ о вольных хлебопашцах», разрешающий помещикам по собственному желанию освобождать своих крестьян по одному или целыми деревнями, непременно наделяя их при этом землёй за выкуп на правах собственности. И надо сказать, что кое-кто из помещиков воспользовался этой возможностью, найдя в этом для себя определённые выгоды. Правда, таких было немного.

В 1804 г. были сделаны первые шаги к уничтожению крепостного права в прибалтийских губерниях Российской империи (Эстляндской, Лифляндской и Курляндской). Отныне крестьяне здесь считались прикреплёнными не лично к помещику, а к земле, а своими земельными наделами владели пожизненно. В 1816 – 1819 гг. крепостное право в этих губерниях было отменено. Произошло это, как видите, почти на пол-столетия раньше, чем во всей империи. Но освобождены крестьяне были без земли, которая полностью поступила в собственность помещиков. Крестьяне могли остаться на ней на правах арендаторов. Инициаторами этого типично европейского преобразования были отнюдь не крестьяне, а сами помещики, желавшие неограниченно распоряжаться своей землёй, и прекрасно понимавших все выгоды капиталистического вольного найма.

Таким образом, мы видим, что на довольно значительной территории Российской империи институт крепостного права был отменён, и интересы помещиков при этом не пострадали. Возникает вопрос, почему же этот опыт не мог быть распространён на всю империю, чем так отличался прибалтийский уклад жизни от того, который господствовал в собственно русских губерниях?

В своё время Александр Иванович Герцен, покидая Россию, пересёк Псковскую и Лифляндскую губернии и оставил нам весьма выразительную их сравнительную характеристику. Вот описание псковской деревни: «Среди заснеженного ельника, на широких равнинах вдруг возникали русские деревеньки, чётко выделяясь на ослепительно белом фоне. Вид этих убогих сельских общин таит в себе что-то, глубоко меня волнующее. Домишки жмутся друг к другу, предпочитая вместе сгореть, нежели разбрестись во все стороны. За домами теряются в бесконечной дали поля, без плетней и оград. Избушки – для человека, для семьи; земля – для всех, для общины.». И чуть дальше: «В Лифляндии и Курляндии нет деревень, похожих на русские. Там фермы, разбросанные вокруг замка. Крестьянские хижины стоят врозь; русской общины здесь не существует».

Кроме крепостного права в России был ещё один социальный институт препятствующий развитию классических буржуазных отношений. Этим социальным институтом была крестьянская община, которая регламентировала все стороны жизни крестьянина, не менее жёстко, и эффективно, чем это мог бы сделать помещик-крепостник. Фактически субъектом и объектом права был не столько отдельный крестьянин, сколько вся община, которая несла ответственность за своих членов перед государством и помещиком. Все проблемы выносились на обсуждение общего схода. При этом выборные старосты, были своеобразными заложниками, которых община давала властям. Если староста не мог добиться от односельчан того решения, которого от него требовали сверху, он мог пострадать. Односельчане обычно учитывали этот факт, принимая решения. Но не редки были и случаи, когда община выходила из повиновения. Тогда начинался крестьянский бунт, каких в русской истории было великое множество.

Будучи институтом в принципе демократическим, община одновременно была явлением весьма архаичным и, безусловно, антибуржуазным. Опасение многих, что русский крестьянин не готов стать собственником, хотя и оцениваются часто в исторической литературе как демагогические, на самом деле имели под собой весьма веские основания. И привычка к крепостному состоянию не была единственной причиной такой неготовности. Крестьянин часто мыслил себя лишь в рамках общины, которая, помимо всего прочего, препятствовала чрезмерному имущественному расслоению крестьянства.

Не крестьянин, а община в целом была держателем земли, и распределяла и перераспределяла отдельные её участки между своими членами. Она не давала землепашцам пропасть окончательно, наделяя участком земли каждого совершеннолетнего своего члена, но одновременно не позволяла наиболее обеспеченным слишком оторваться от товарищей. Богатые брали на себя оплату недоимок с бедных, земля регулярно перераспределялась. Социологические исследования показали, что один и тот же крестьянин на протяжении своей жизни вполне мог успеть побывать и в середняках, и в бедняках, и прослыть богачом. Во второй половине XIX века этот показатель, который называют вертикальной мобильностью, резко падает. Если богатеют, то надолго, если разоряются, то безнадёжно.

Община не допускала полного запустения земли, внимательно следя, чтобы каждый обрабатывал свою полоску как следует. Но именно как следует, а не лучше. Проявлять чрезмерную старательность, вводить усовершенствования смысла не было. Кормит земля, и ладно. Так что все нововведения, увеличивающие урожайность, появлялись лишь на собственно помещичьей земле, обрабатываемой посредство барщины. Между тем, община цепко держалась за свою землю, и была ячейкой способной к сопротивлению. Крестьяне могли сносить ставший привычным вековой гнёт, но они воспротивились бы нововведениям, не позволили бы согнать себя с земли. По этому для власть имущих была очевидна необходимость наделения землёй, освобождаемых крестьян собственно России.

В то время, когда осуществлялась отмена крепостного права в Прибалтике, Александр I предложил наиболее выдающимся государственным деятелям эпохи: Канкрину, Сперанскому, Аракчееву, Мордвинову, изложить свои соображения по вопросу об освобождении от крепостной зависимости и крестьян прочих областей империи. Небезысвестный граф Алексей Андреевич Аракчеев внёс предложение о покупке всех помещичьих крестьян казною на тех условиях, которые выдвинут сами помещики. Министр финансов Канкрин в своей записке об освобождении крестьянства указывал на необходимость длительной подготовки русского крестьянства к такой перемене в своей судьбе. Н. С. Мордвинов, будущий президент Вольного экономического общества, в целом разделял точку зрения Канкрина, и высказал ряд конкретных предложений. Он писал, что дать крестьянам свободу указом царя, конечно, можно, но научить их «пользоваться ею во благо себе и обществу… указом царя невозможно. В сём соображении дарование свободы тогда только не сопровождается никакими ощутимыми неудобствами, ниже вредными последствиями, когда располагаемо бывает с некоторой постепенностью; когда свободными делаются не все вместе и единовременно…, но когда благо сие представляется в виде награды трудолюбию…». В связи с этим предлагалось издать закон, согласно которому освобождению подлежали крепостные, способные внести выкуп, размеры которого устанавливались бы централизовано. Суммы выкупов, предложенные Мордвиновым, были довольно крупными. Предполагалось, таким образом, что свободу и землю в собственность получат, те крестьяне, которые устроят своё хозяйство наилучшим образом.

Как правило, проект Мордвинова относят к несбыточным, мотивируя это тем, что крепостное состояние являлось непреодолимым препятствием к накоплению необходимой суммы, так что предложение решить проблему таким путём не имело никакого смысла. Факты опровергают это мнение. Известно, что крепостным порой удавалось сколотить довольно солидные состояния. Среди них были крупные торговцы и даже хозяева заводов. Помещики допускали такое, довольствуясь взиманием большого оброка. Создать эффективный механизм, обеспечивающий переход наиболее успешных крепостных в свободное состояние, так, чтобы и помещики были довольны, в принципе было возможно. Но все разбогатевшие крепостные были люди, вышедшие из общины, по сути переставшие быть крестьянами. А община, уравнивала финансовые возможности своих членов, препятствовала их имущественному расслоению.

Для того, чтобы проект Мордвинова мог принести реальные плоды желательно было бы уничтожение или по крайней мере значительное ограничение общинного землевладения. Это сделало бы деревню более мобильной, более буржуазной, подготовило бы одних крестьян к роли собственников, а других, никуда не денешься, к роли сельского пролетариата. Таким образом, Россия могла бы развиваться далее по классической буржуазной схеме.

Сознание того, что землю неплохо было бы отдать хотя бы в наследственное владение крестьянским семьям, всё больше распространялась среди дворянства. Но попытки провести эти меры в жизнь неизменно встречало ожесточённое сопротивление самих крестьян, желавших сохранить общину. Сельское население России было не просто инертно по отношению к буржуазным преобразованием, оно им активно сопротивлялось. Помещики, пытавшиеся частным порядком ввести наследственное крестьянское землевладение в собственных поместьях и разрушить таким образом общину, становились жертвами крестьянского бунта. По свидетельству Герцена в 30-е – 40-е годы XIX века до 60 – 70 помещичьих усадеб в год сжигалось восставшими крестьянами, причём в большинстве случаев беспорядки были вызваны именно покушением на общину.

Надо сказать, что необразованному русскому крестьянству нельзя отказать в определённом социальном чутье, так как для развития страны по классической западноевропейской схеме желательно было не просто освобождение крестьянства, но разорение большей его части. Только в этом случае возникла бы резервная армия труда, такая же как на Западе. В таком освобождении были экономически заинтересованы многие помещики. Не имея никакого представления о политической экономии, русское крестьянство всё же чувствовало это и не хотело этого; опасения крестьян разделяли и некоторые представители образованного класса, которые не видели необходимости для России в точности повторять западноевропейский путь. Герцен писал: «Вопрос об освобождении крепостных не был понят в Европе. Обычно думают, что здесь дело идёт о личной свободе, которая при петербургском деспотизме значения не имеет; между тем, дело идёт об освобождении крестьян с землёй».

Необходимость освобождения уже не вызывала сомнений, но вопрос о земельной собственности оживлённо дебатировался. Русские крестьяне не представляли свободы без земли, для них эти два слова означали одно и то же. Впрочем, английские крестьяне XVI века вероятно мыслили похоже, но их не спросили. В России крестьянство при всём своём юридическом бесправии, имело больше возможности заставить прислушаться к своему мнению, оно могло заставить себя боятся. Огромная протяжённость России, преобладание сухопутного транспорта, ограничивали возможность государства контролировать территорию. Община была организацией способной к сопротивлению. Фактически, правящий класс Российской империи находился в состоянии перманентной войны с собственным крестьянством. Окажись это последнее менее невежественным, как знать, быть может ему бы удалось изменить облик империи. Но ситуация сложилась парадоксальная: достаточно сильное, чтобы внушать страх, но слишком слабое, чтобы добиться реальных изменений в своём положении, крестьянство рвалось к утопической первобытной свободе, и тем самым оттягивало то освобождение, которое реально могло получить.

Свою немалую роль играла и инертность значительной части помещиков. Они могли бы получать большие доходы, сохранив землю и избавившись от крепостных, но для этого было необходимо всерьёз заняться хозяйством, провести его грамотную реорганизацию. Слишком хлопотно, лучше уж пусть всё идёт по старинке. Многие размышлявшие подобным образом дворяне были разорены реформами 60-х годов. Их прекраснодушные, но непрактичные дети пополнили ряды революционеров. Кстати, русские помещики и американские южные плантаторы представляются мне очень близкими... эстетически, что ли? Сен-Клер из "Хижины дяди Тома" и Эшли из "Унесённых ветром" ни дать ни взять "лишние люди" русской классики.

Во второй четверти XIX в. необходимость преобразований в отношениях крестьян и помещиков перестаёт вызывать сомнение у кого бы то ни было из серьёзных политиков и экономистов. Наиболее яркой иллюстрацией того, что это действительно было так, является доклад графа Бенкендорфа Николаю I. Имена обоих этих людей давно стали для нас символом крепостнической реакции, тем не менее первый со всей откровенностью писал второму: «Весь дух народа направлен к одной цели – к освобождению. Вообще крепостное состояние есть пороховой погреб под государством». Разумеется, в этот период появлялись на свет и сочинения апологетов крепостного права и даже занимали главенствующее место в печати. Но то были люди совершенно утратившие ощущение реальности. В их сочинениях отсутствуют сколько-нибудь убедительные экономико-политические выкладки. С уверенностью можно сказать, что серьёзные политические деятели, в том числе и сам Николай, поддерживают такие настроения не потому, что согласны с ними, а потому, что желают избежать давления общественности, подготавливая решение весьма непростой проблемы.

В 40-е годы вопрос о крепостном праве оживлённо дебатировался в политических кругах, так как император (Николай I) вновь пожелал узнать мнение своих советников. Всё тот же Герцен писал по этому поводу: «При всей разноречивости мнений и взглядов, при всём различии местных интересов, один принцип был принят без всяких возражений. Ни правительство , ни дворянство, ни народ не думали об освобождении крестьян без земли. Бесконечно меняли определение доли, которую предстояло уступить крестьянам, и условия, которые предстояло им поставить, но никто всерьёз не говорил об освобождении в пролетариат, разве только какой-нибудь неисправимый последователь старой политической экономии.

Создать миллионов двадцать пролетариев – это была перспектива, заставлявшая, и не без основания, бледнеть правительство и помещиков».

Повод бледнеть был. Западная Европа XIX столетия, где то и дело вспыхивали революции, не казалась примером, достойным подражания. Там обитатели рабочих гетто, потомки освобождённых буржуазными преобразованиями крестьян швыряли булыжниками и бомбами в правительственные войска и падали под выстрелами. Не за горами была Парижская коммуна. Так что в попытке найти свой собственный путь определённо была логика. Зачем наступать на те же грабли, что и предшественники? Можно поискать другие!

Правда существовала ещё Америка, со своим особым путём. Там удалось создать мощный слой свободных фермеров и положение промышленных рабочих в результате было получше, чем в Европе. Но, во-первых, в николаевское время этот положительный опыт ещё не был известен. Наделение американских граждан землёй происходило одновременно с отменой крепостного права в России. Во-вторых, в Америке было легче, там раздавали земли пустующие(ну, или занятые индейцами) либо конфискованные у мятежников-южан. Отнимать имущество лиц почтенных и законопослушных не было необходимости. Кстати, в Польше, где местные помещики дали российскому правительству повод конфисковать их имения, крестьянский вопрос был решён куда успешнее, чем в других областях империи. Наконец, американцы, чтобы принять и провести в жизнь знаменитый закон о гомстедах, положили 600 тыс. своих сограждан в кровавой гражданской войне, чего никакое, сколько-нибудь нормальное правительство желать не могло.

19 февраля 1855 г. император Николай I умер, так и не предприняв серьёзных практических шагов к уничтожению института крепостничества. Выполнение этого «святого дела» он завещал своему сыну Александру, вместе с другими сложными политическими проблемами. По восшествию на престол император Александр II учредил особый секретный комитет, для подготовки отмены крепостного права. В него вошли высшие сановники империи: князь Орлов, граф Ланской, граф Блудов, министр финансов Брок, граф В.Ф. Адлерберг, князь В.А. Долгоруков, министр государственных имуществ М.Н. Муравьев, князь П.П. Гагарин, барон М.А. Корф и Я.И. Ростовцев. В 1858 году этот секретный комитет был преобразован в Главный Комитет по крестьянскому делу.

В октябре 1860 года проект освобождения крестьян был готов и поступил в Государственный Совет, 19 февраля 1861 года, в годовщину восшествия на престол императора, государственный секретарь Бутков доставил в Зимний дворец Положение об освобождении крестьян и манифест об этом, написанный московским митрополитом Филаретом. 5 марта состоялось обнародование манифеста.

На помещика была возложена обязанность наделить бывших его крестьян, кроме усадебной земли, пахотной и сенокосной в определенных размерах (размеры устанавливались разные, в зависимости от характера земледелия в различных районах). Потеря земли компенсировалась бывшему владельцу денежным выкупом. Чтобы уплатить выкуп за землю, государство предоставляло крестьянам ссуду в размере 80% от стоимости надела. Остальные 20% крестьянин платил помещику сам. Ссуду

государству крестьянин должен был вернуть с учетом 6% годовых в течение 49 лет.

Ликвидируя институт крепостничества, правительство сохраняло крестьянскую общину. Надельные земли не были собственностью отдельных крестьян или крестьянских семейств, но были переданы во владение общине, которая распределяла полевые земли между своими членами и сообща пользовалась пастбищами и сенокосами. Выкупные платежи и все подати (государственные, земские и мирские) крестьяне платили сообща, миром, который был связан круговою порукою и должен был платить подати за своих неисправных или несостоятельных членов. Такое антибуржуазное по своей сути положение вещей продержалось ещё полстолетия и было разрушено лишь столыпинскими реформами в первом десятилетии XX в. Тогда уничтожение традиционного крестьянского института сопровождалось тяжёлыми эксцессами, введшими в обиход понятие «столыпинские галстуки» (верёвки для виселиц).

Теоретически, вместе с личной свободой крестьяне получили права гражданские: свободно избирать местожительство, вести торговлю, открывать фабрики и заводы, заниматься ремёслами и т. п. И между прочим, от освобождения американских негров, отмену русского крепостного права выгодно отличал тот факт, что параллельно велась подготовка целого пакета реформ, которые определили бы статус освобождённых в обществе. Готовилась административная, военная, судебная реформы. Но всё это требовало времени. А пока что была объявлена обязательность, для крестьян принять надел и держать, за установленные в пользу помещика повинности, отведенную им мирскую землю в течение первых девяти лет (по 19 февраля 1870 г.). Крепостные крестьяне превращались в так называемых «временнообязанных». По прошествии же девяти лет отдельным членам общины предоставлено право как выхода из нее, так и отказа от пользования полевыми землями и угодьями. Земля переходила в руки крестьян с правом постоянного пользования, помещик уже не мог ее отнять. В перспективе предполагалось, что, выплатив стоимость участка, крестьяне из разряда пользователей перейдут в разряд собственников земли.

В повести С. В. Ковалевской «Нигилистка» в значительной степени основанном на детских воспоминаниях самой Софьи Васильевны описана напряжённая атмосфера, в которой обитатели русской деревни: помещики и крестьяне, встретили обнародование царского манифеста. «Все слушают жадно, сдерживая дыхание, порой только вырвется глухой, сдавленный свист из груди старика, страдающего одышкой, или заплачет грудное дитя: но мать так поспешно, так испуганно принимается его укачивать, что ребёнок смолкает моментально.

Священник читает медленно, нараспев, растягивая слова, так же, как он читает евангелие. Манифест написан канцелярским, книжным языком. Мужики слушают, не переводя духа, но, как они ни напрягают свои головы, из этой грамоты, решающей для них вопрос — быть или не быть, одни отдельные слова доходят до их понимания. Общий смысл остаётся для них тёмным. По мере того как чтение приближается к концу, страстная напряжённость их лиц мало-помалу исчезает и заменяется выражением тупого, испуганного недоумения.

Священник кончил чтение. Мужики всё ещё не знают наверное, вольные они или нет, и главное, - жгучий, жизненный для них вопрос, - чья теперь земля? Молча, понурив головы, толпа начинает расходиться.

Господская коляска подвигается шагом среди кучек народа. Мужики раздвигаются перед ней и снимают шапки, но не кланяются, как бывало, в пояс и хранят странное, зловещее молчание».

Итак, долгожданная воля объявлена царём, но наступить должна когда-нибудь потом. Едва ли можно было ожидать, что манифест будет понят народом, и его внедрение пройдёт совершенно безболезненно. Недаром, один из ближайших сподвижников Александра II, принявший самое активное участие в подготовки реформы, но не доживший до её осуществления Я. И. Ростовцев , умирая, говорил императору: «Государь, не бойтесь!». Социального взрыва боялись все, и нельзя сказать, что зря. Однако, если взглянуть на ситуацию трезво, то приходится признать: сама отмена крепостного права прошла сравнительно гладко. Да, имели место многочисленные крестьянские волнения, но усмирение их проходило по большей части без человеческих жертв, или эти жертвы исчислялись единицами. Самое кровавое столкновение освобождаемого народа с правительственными войсками произошло в селе Бездна Казанской губернии. Там погибло 50 человек. Конечно, трагедия, но число жертв социальных боёв этого же исторического периода в Западной Европе и Америке на несколько порядков больше. Пугачёвщины, которая была кошмаром образованного класса России на протяжении столетия, удалось избежать. Говоря языком медицинских терминов, операция прошла успешно, но для полного излечения от застарелой болезни крепостничества стране был необходим длительный период реабилитации. А при проведении реабилитационных мероприятий возникла масса дополнительных сложностей.