Кампания 1812 года хорошо известна по большим книгам, в которых профессиональные историки подробно рассказывают ход событий, описывают сражения и говорят о планах сторон. Но помимо «большой» истории всегда существовала «малая». История отдельного человека, не имеющего больших чинов, но вовлечённого в водоворот событий той войны.
Такие люди занимали разное положение в обществе, но всех их объединяло одно: храбрость и готовность сражаться за своё Отечество.
Павел Пущин, служивший в 1812 году в Лейб-гвардии Семёновском полку, рассказал счастливо завершившуюся историю о патриотически настроенном дезертире. Произошла она сразу после начала Отечественной войны 1812 года.
«Один артиллерист, желавший служить в кавалерии, дезертировал и записался в улановский полк; здесь по стрижке волос его уличили и судили в Вильно. Попав в плен как раз по вступлении неприятеля в город, этот молодец, несмотря на предстоящую смертную казнь, убежал из плена, явился к генералу Ермолову и чистосердечно всё ему рассказал. За такую преданность его простили и зачислили в кавалерийский полк, как он того желал».
В бытность свою начальником Санкт-Петербургского ополчения Кутузов проводит приём ратников. Художник С. Герасимов
Рафаил Зотов, который вскоре стал известным романистом и драматургом, записался в Петербургское ополчение. Вот как он описал первые дни подготовки нового войска.
«Тогда всё кипело какой-то быстротой в действиях, в словах, в поступках. Кто бы теперь поверил, что 14 тысяч человек, только что оторванных от сохи и не имевших никакого понятия о военной службе, обучили всем приёмам экзерциции за пять дней? Может быть, скажут: «Ну, и так уже всё знали!» — Нет! клянусь, что не только все маршировали скорым шагом очень ровно (церемониальный отложили на время), не только делали все ружейные приёмы и стреляли по команде и без команды, но даже строили колонны по разным взводам и каре. И всё это за пять дней, или, лучше сказать, за пять суток, потому что в длинные летние дни мы и по ночам почти не сходили с Измайловского плац-парада. … Только с русским народом можно сделать такие чудеса».
Подвиг артиллеристов батареи Раевского. Студия военных художников им С. Н. Трошина
Николай Андреев, только что поступивший на службу молодой офицер 50-го егерского полка, рассказал о Бородинском сражении, участником которого стал.
«В полдень 26-го я с капитаном нашим Шубиным поехал на пригорок, где слышался необыкновенный шум, и что же? Мы видим: два кирасирских полка, Новороссийский и Малороссийский, под командою генерал-лейтенанта Дуки, пошли на неприятельскую батарею. Картина была великолепная! Кирасиры показали свою храбрость: как картечь ни валила, но хотя бы половиною силы они достигли цели, и батарея была их. Но что за огонь они вытерпели, то был ад!
Я видел, когда сняли с лошади незабвенного нашего князя Багратиона, раненого в ногу, и как он был терпелив и хладнокровен: слезал с коня в последний раз и поощрял солдат отмстить за себя».
Подвиг солдат Раевского под Салтановкой. Художник Н. Самокиш
Александр Чичерин, офицер лейб-гвардии Семёновского полка, прошёл всю кампанию 1812 года и на её протяжении вёл дневник. По записям в нём можно понять, насколько отличались настроения офицерства после Бородинского сражения:
«Мы потеряли Смоленск и Дорогобуж, светлейший (Михаил Кутузов, имевший титул светлейшего князя) прибыл к армии, сопровождаемый благими пожеланиями всей империи. Но тут же возникли новые сговоры, появились новые партии. Только что его хвалили за победу при Бородине, а назавтра стали упрекать за нерешительность.
После сдачи Москвы его обвиняли в слабости, равной предательству, а несколько дней спустя те же, кто обвинял, нашли ему оправдание. Недавний смертельный — без причины — враг теперь хвалил его, потому что светлейший мимоходом бросил ему любезное слово; восторженный сторонник становился врагом, ведь светлейший прошёл мимо и не поздоровался. Предателей все знают, на них указывают пальцами, и никто не смеет разоблачить. Все восхищаются про себя хорошими генералами, и никто не смеет похвалить их; наши успехи преуменьшаются, наши потери преувеличиваются».
Московские ополченцы в боях на Старой Смоленской дороге. Художник В. Келерман
Иван Лажечников, будущий знаменитый писатель, служил в 1812 году в ополчении, куда он записался против воли родителей, сбежав из дома. Вот его рассказ о вступлении русских войск в оставленную французами Москву:
«В Москву въехали поздно вечером. Неприятель уже оставил город: у заставы на карауле были Изюмские гусары; они грелись около зажжённых костров. Русские солдаты, русский стан были для нас отрадными явлениями. Мы благоговейно перекрестились, въезжая в заставу, и готовы были расцеловать караульных, точно в заутреню светлого Христова Воскресения. И было чему радоваться: Россию спасли!
Москва представляла совершенное разрушение; почти все дома обгорелые, без крыш; некоторые ещё дымились; одни трубы безобразно высились над ними. Оторванные железные листы жалобно стонали; кое-где в подвалах мелькали огоньки. Мы проехали весь город до Калужской заставы, не встретив ни одного живого существа. Только видели два-три трупа французских солдат, валявшихся на берегу Яузы».
В завершение приведём самый необычный рассказ.
Смертельное ранение генерала Багратиона на Бородинском поле. Художник А. Вепхвадзе
Большинство мемуаров о войне 1812 года принадлежали офицерам и дворянам, но сохранились истории рядовых солдат. Вот что в 1830 году вспоминал о своих командирах унтер-офицер Тихонов.
«Начальство под Бородином было такое, какого не скоро опять дождёмся. Чуть кого ранят, глядишь, а на его место двое выскочат. Ротного у нас ранили, понесли мы его на перевязку, встретили за второй линией ратников. «Стой!» — кричит нам ротный (а сам бледный, как полотно, губы посинели). «Меня ратнички снесут, а вам баловаться нечего, ступайте в батальон! Петров! Веди их в своё место!» Простились мы с ним, больше и не видали. Сказывали, в Можайске его французы из окна выбросили, от того и умер.
А то поручика у нас картечью ранило. Снесли мы его за фронт, раскатываем шинель, чтоб на перевязку нести. Лежал он с закрытыми глазами: очнулся, увидал нас и говорит: «Что вы, братцы, словно вороны около мертвечины собрались. Ступайте в своё место! Могу и без вас умереть!» Как перешли мы за овраг, после Багратиона, стали строиться. Был у нас юнкерок, молоденький, тщедушный, точно девочка. Ему следовало стать в 8-м взводе, а он, возьми, да в знамённые ряды и стань. Увидал это батальонный командир, велит ему стать в своё место. «Не пойду я, говорит, Ваше Высокоблагородие, в хвост, не хочу быть подлецом: хочу умереть за Веру и Отечество».
Бивак. Художник А. Аверьянов
Все эти истории неизменно доказывают, что героизм русских воинов не менялся с годами. Воспоминания о фантастических победах 1812 года заставляют задуматься о страшных мировых войнах ХХ века.
Простой народ — не генералы, не командиры в тылах — каждый день совершал удивительные подвиги. Ведь не зря писал мемуарист: «Только с русским народом можно сделать такие чудеса»!
