Салоны Франции XVIII века: хозяйки и участники

Даже если он организовывался в доме супружеской пары, то муж играл в нем незначительную роль (салон герцога и герцогини де Шуазель), а если он создавался на "холостяцкой квартире" мужчины, то здесь царствовала его любовница (как мадам де Парабер в салоне Филиппа Орлеанского).

Это связано с тем, что еще в XVII веке женщина во французском обществе приобретает особый статус, который окончательно утверждается в XVIII веке.

Монтескье так писал об этом:

"...женщины полновластно управляли покойным королем <...>.Суть в том, что всякий кто имеет какую-нибудь придворную должность в Париже или в провинции, действует через какую-нибудь женщину, через руки которой проходят все оказываемые... милости, а... иногда и несправедливости. Все эти женщины находятся в тесных отношениях между собой и составляют своего рода республику. <...> Женщина решается стать любовницей министра [не для того]... чтобы с ним спать. Это - для того, чтобы каждое утро подносить ему пять-шесть прошений. <...> Во Франции женщины управляют вообще и не только забирают себе власть целиком, но и делят ее по частям между собою".

Хозяйка салона представляла собой единовластную царицу маленького государства. Ее влияние устанавливалось связями, богатством или удачей. Маркиза дю Деффан в своем салоне могла демонстрировать роскошь обстановки, мадам де Тансен близко знала кардиналов, маршалов, президентов парламента и лейтенантов полиции. Мадам Жоффрен, происходившая из буржуазии, была обязана своей ролью в обществе своему богатству, мадам де Ламбер привлекала изысканностью, мадемуазель Лепинасс – своим шармом.

Хозяйка не должна была быть слишком молода, поскольку в ту эпоху считалось, что только зрелая женщина имеет право отстаивать свой свободный выбор друзей или кавалеров. Однако право свободного приема имело и другую сторону. Очень часто хозяйке приходилось терпеть не слишком приятных гостей, зачастую она оказывалась пленницей в своем собственном доме, не имея возможности посетить театр, друзей, уехать на лето за город, поскольку брала на себя негласное обязательство принимать всех ежедневно в определенные часы, чаще всего вечерние.

Мадемуазель Лепинасс, например, принимала в течение двенадцати лет каждый день с пяти до девяти часов вечера, она почти никогда не бывала на спектаклях и не выезжала в деревню. У многих перерывов в салонных собраниях не было даже в деревне: мадам Дюпен принимала в Шенонсо, мадам д'Эпинай в Ля Шевретт, герцог и герцогиня де Шуазель - в Шантелу.

Но серьезной компенсацией для хозяйки служила постоянная возможность обосновывать свою свободу и личные вкусы. А ее "друг" иногда являлся "предметом мебели" столь же необходимым в салоне как "свой" иностранец и "свой" писатель.

В салоне была еще одна обязательная фигура: штатный гений, который мог вовсе и не оставить следов в истории, науке или культуре, но зато являлся эталоном мыслителя для маленького кружка людей, собиравшихся в салоне.

Монтескье в "Персидских письмах" так описывает подобную личность:

"На-днях мне случилось быть в одном обществе, где я встретил необыкновенно самодовольного человека. В четверть часа он разрешил три вопроса морали, четыре исторические проблемы и пять физических задач. <...> Я никогда не видел столь универсального мастера решать все на свете: его ум ни на мгновение не затруднялся какими бы то ни было сомнениями. <...> И о... [текущих новостях] он высказывал безапелляционные суждения".

Однако наиболее известные салоны (графини де Ламбер, госпожи Дю Деффан, госпожи де Тансен) оказали огромное влияние не только на французскую, но и на общеевропейскую культуру, на развитие просветительской идеологии энциклопедистов. Их посещали и Вольтер и Руссо, и Дидро.

"Штатными музыкантами" в разных салонах в разное время были и Куперены, и Рамо, и дети Леопольда Моцарта Наннерль и маленький Вольфганг Амадей.

В "Персидских письмах" очень ярко характеризуются типы некоторых обычных завсегдатаев салонных собраний:

"...человек, который столько рассказывает нам об обедах, задаваемых им вельможам, который так близок с... герцогами и так часто разговаривает с... министрами, <...> у него такая пошлая физиономия, что он не делает чести знатным людям. <...> Этот человек - откупщик. <...> Он стоит настолько же выше других благодаря своему богатству, насколько ниже всех по своему рождению <...>; толстяк в черной одежде, ... у него такой веселый вид и цветущее лицо, ... одежды его скромнее, но изящнее одежды... дам. Это - проповедник и... духовник <...>; он плохо одет, время от времени гримасничает, говорит языком, отличным от других, <...> чтобы показаться остроумным. Это поэт и посмешище человеческого рода <...>; старик с таким печальным видом, <...> он одет иначе, чем другие, он критикует все, что делается во Франции и не одобряет... правительства. Это - старый вояка, <...> он считает себя настолько необходимым для нашей истории, что воображает, что она кончилась на том месте, где кончил он <...>; высокий молодой человек, у которого много волос, мало ума и так много нахальства, <...> он говорит громче других и так самодоволен. Это человек, пользующийся успехом у женщин".

Еще в XVII веке салон (чаще всего политический) приобретает еще одну обязательную функцию: он становится центром информации, поскольку газеты всегда запаздывали, и, кроме того, в стране, где отсутствовала свобода печати, это было единственное место, где говорили все, что думали, а с 1750-х годов даже слушали публичные выступления вождей оппозиции. Для того чтобы обеспечить эту информацию, хозяйки салонов стремились привлечь на свои вечера ее носителей: военных, дипломатов, иностранных путешественников.

Кроме того, салоны становятся и центрами, где вырабатывается общественное мнение. Причем одни посетители получают удовольствие от "битв идей", а другие послушно принимают готовое суждение по различным темам, а далее оказываются вполне способны распространять его по Парижу, развлекая самое изысканное общество. Темы салонных бесед можно представить, если обратиться к "Журналу" Барбье. Его автор, адвокат-консультант Парижского парламента Эдмон-Жан-Франсуа Барбье (1689 – 1771), был весьма примечательной фигурой в контексте парижской жизни этой эпохи. Он вел подробный дневник всех событий, которые происходили в Париже в течение почти пятидесяти лет (с 1718 по 1763).

"Журнал" Барбье представляет французское общество в целом со всех сторон, наиболее возвышенных и наиболее вульгарных, он фиксирует самые мелкие факты, и они складываются как в калейдоскопе в общую картину этой эпохи.

По его "Журналу" можно судить о тех темах, которые служили главным предметом обсуждения в парижских светских салонах, поскольку Барбье упоминает именно о том, что являлось самыми любопытными и животрепещущими новостями в его эпоху.

Для эпохи Регентства наиболее показательным был салон Филиппа Орлеанского, о котором остались самые противоречивые суждения. Герцог Сен-Симон отзывается об этих вечерах у регента крайне неодобрительно:

 "Ужинал он обычно в весьма пестрой компании. Ее составляли его любовницы, иной раз какая-нибудь актриса из оперы, герцогиня Беррийская и с десяток мужчин, которые постоянно сменялись, и которых он без обиняков именовал не иначе как греховодники <...>. Изысканные кушанья готовились в специальном помещении, устроенном на том же этаже, вся сервировка была только из серебра, гости нередко участвовали в приготовлении их вместе с поваром. На пиршествах этих все <...> вели себя с полной свободой, смахивающей на разнузданность. Без всяких обиняков говорили про любовные приключения, случившиеся при дворе или в городе в давние времена и теперь, рассказывали старинные истории, спорили, зубоскалили, насмешничали, короче, не щадили никого и ничего <...>. При этом пили, и, распалившись от вина, орали непристойности и богохульства, стараясь превзойти друг друга".

Можно сопоставить описание вечеров у регента в мемуарах Сен-Симона с тем, что дается в воспоминаниях маршала де Ришелье, также очень примечательной личности той эпохи:

"Обычная жизнь регента состояла в том, что часть дня он отдавал делам; но вечером он уединялся со своими фаворитками и греховодниками, чтобы ужинать, играть, пить и т.д. с ними, чтобы приправить трапезу самыми веселыми и развлекательными городскими новостями; все приглашались к девяти часам в Пале-Руаяль<...>.

К этому странному обществу иногда присоединялись и девицы из оперы, чтобы оживить компанию; там же можно было увидеть комедиантов и других персонажей, которые не отличаясь благородством происхождения, могли там блистать острым умом, удачными ответами или своими известными талантами распутников. Там судили добродетель и само правосудие; называли нелепым все, что составляло основу принципов старого двора, который они теперь называли "старьем". <...> Когда наступал привычный час, двери открывались, и в Париже, даже если бы он горел, не было больше регента: он был недоступен. И теперь не было в компании ни принцев, ни комедиантов, ни  фавориток, ни светского тона, ни церемониала; ранги смешались во всеобщее равенство, а тот, кто мог говорить самые пикантные вещи, становился главным <...>.

На этих оргиях регент узнавал все новости дня; он говорил, что там складывалось его суждение о значимости разных людей; и <...> он изучал там общественное мнение...".

Ришелье, в отличие от Сен-Симона, не относится к этим собраниям критически. Возможно, он сам присутствовал на них, поскольку пишет о них как очевидец.

Одним из самых известных в первой половине XVIII века был салон мадам де Ламбер. Его хозяйка, дочь финансиста, была замужем за офицером королевской армии. Овдовев, она сняла обширные апартаменты, примыкавшие к Кардинальскому дворцу, и расширила их в сторону улицы Кольбера. В ее салоне собиралось изысканное общество: писатель Фонтенель, президент парижского парламента Эно, аббат Шуази, маркиз д'Аржансон, герцогиня дю Мэн, там бывали писатели и актеры "Комеди Франсез". Интеллектуальный характер этих собраний подчеркивал и запрет на карточные игры. Президент Эно в своих мемуарах так писал об этом салоне:

"Вот дом, совершенно отличный от других, это дом маркизы де Ламбер, известной несколькими своими пьесами на тему морали, которые заставили признать ее талант писателя, изысканность ее ума и знание света. Уже замечено, что ее собрания как бы продолжают эпоху отеля Рамбуйе, но ей не нужно было, как мадам де Севинье или мадам де Лафайетт, преодолевать барьеры чопорности и прециозности. Это были собрания знаменитых людей: Фонтенель, аббат Монго, Саки и др. Надо было пройти через них, чтобы войти в Академию; там читали произведения перед их публичным показом. Один день в неделю после обеда занимались этими академическими обсуждениями, но вечером обстановка менялась, также как и действующие лица. И мадам де Ламбер давала ужин более чем галантной компании: ей нравилось принимать людей, которые подходили друг другу. Ее тон был неизменным, и она демонстрировала прекрасную обходительность и с людьми, которые приходили немного навеселе. Я бывал как бы в двух салонах: утром разбирал догматы, а вечером пел..."

Другой, не менее знаменитой хозяйкой салона в эту эпоху была Клодина-Александрина Герен де Тансен.

Салон этой "прелестной негодяйки", как называл ее Дидро, посещали видные политические деятели и писатели: Фонтенель, Мариво, аббат Прево, Гельвеций, Мармонтель. Она написала несколько романов, пользовавшихся популярностью, а также впоследствии была издана ее переписка с кардиналом де Тансеном, ее братом, и герцогом де Ришелье.

К ее салону, как и к ней самой, отношение современников было самым противоречивым: Пьер Мариво восхищался непринужденной атмосферой, которая царила у мадам де Тансен. В своем романе "Жизнь Марианны" он описывает его как салон госпожи Дорсен и противопоставляет другим, чья атмосфера не была столь изысканной и непринужденной:

"Загляните в любой светский салон: вы увидите там гостей различного положения в обществе, различного звания; предположим, что есть среди них военный и финансист, судейский и духовное лицо, искусный художник, у которого не найдется иных прав на внимание к нему, кроме его таланта, и ученый, которого прославила наука; и вот, пусть все они собрались вместе, в одном доме, а все же они не смешиваются, не соединяются и остаются чужими друг другу, словно принадлежат различным нациям: ведь они всегда чувствуют, что находятся на разных берегах, и взирают друг на друга, как на любопытное зрелище.

Вы увидите там глупую и стесняющую людей иерархию, которую поддерживает между ними наглая спесь, увидите важные манеры одних и боязнь других освободиться от подчинения.

Один смело задает вопросы, другой делает это степенно, как и подобает человеку с весом, третий первым не заговаривает, ждет, когда к нему обратятся.

Один судит и рядит весьма решительно и несет при том околесицу; другой мыслит здраво, но не решается высказаться; никто из них не теряет из виду свое положение в обществе и приноравливает к нему свои речи. Какое убожество!

Так вот, уверяю вас, в доме госпожи Дорсен все были гораздо выше этого ребячества, она владела секретом излечивать от него своих завсегдатаев.

В ее доме не могло быть и речи о рангах или званиях, никто и не вспоминал о своем положении, было ли оно значительным или незначительным; тут просто люди беседовали между собой, и в спорах веские доводы одерживали верх над более слабыми - вот и все".

Аиссе, воспитанница брата зятя мадам де Тансен, писала, что находится "с госпожой де Тансен в состоянии открытой войны", считая, что та принуждает ее раболепствовать и унижаться, как и всех остальных, кто у нее бывает. Ее окружение, в котором лишь ученые и священники, Аиссе считает скучным. Но это достаточно субъективное мнение можно объяснить личной неприязнью Аиссе к мадам де Тансен.

Однако, в основном, в эту эпоху преобладали так называемые "галантные салоны", где помимо бесед на философские и литературные темы, играли в шарады, устраивали маленькие театральные представления, танцы, маскарады, зачастую имевшие фривольный подтекст. Хотя вполне возможно, что эта свобода нравов, иногда доходящая до крайностей, являлась во многом лишь реакцией на ханжество, царившее в обществе в последние годы правления Людовика XIV.

Для французского общества первой половины XVIII века мир – это салон, где всего намешано понемногу: искусства и философии, науки и поэзии, политики и сплетен, но надо всем этим стоит любовь, и все подчинено той своеобразной игре, которую с удовольствием ведут люди, включенные в этот мир. Их мир закрыт от внешних влияний, подчинен определенным правилам и ритуалам. Салон – это не просто общественный институт, это модель общества, модель Парижа, модель всей Франции этой эпохи.