Торманс грядущий Ивана Ефремова

«– А из чего оно складывается, ваше счастье?

– Из удобной, спокойной и свободной жизни, с одной стороны. А также из строжайшей самодисциплины, вечной неудовлетворённости, стремления украсить жизнь, расширить познание, раздвинуть пределы мира.

– Но это же противоречит одно другому!

– Напротив, это диалектическое единство, и, следовательно, в нём заключено развитие!»

В этом диалоге из романа «Час Быка» один из величайших советских фантастов Иван Ефремов объяснил суть мировоззрения – своего и своих героев, людей будущего. Диалог вдохновляющий, и, казалось бы, он совершенно соответствует широко пропагандируемой в СССР 60–70-х эстетике великих строек коммунизма: в нём слышно эхо молотков строителей БАМа и шагов комсомольцев, пробирающихся через тайгу. И тем удивительнее, что удивительный, оптимистический роман, из которого взяты эти строки, поставил точку в творческой карьере автора. Опубликованный в «Технике – молодёжи» и переизданный отдельной книгой, он вызвал неожиданное внимание самого шефа КГБ Андропова, направившего в ЦК КПСС записку: «В романе «Час Быка» Ефремов под видом критики общественного строя на фантастической планете Торманс, по существу, клевещет на советскую действительность». Главного редактора издательства «Молодая гвардия» сняли с должности, а книгу начали изымать из библиотек и магазинов. Беседа Ефремова с вызвавшим его секретарём ЦК Демичевым закончилась вроде и благополучно, но эта странная травля романа ускорила конец писателя: в октябре 1972 года он умер прямо за рабочим столом. Через месяц после его смерти КГБ провел в его кабинете ещё и обыск, а уже после распада СССР видный сотрудник органов запутал дело ещё сильнее: рассказал о том, что его коллеги, потратив годы на следствие, поняли, что Ефремов только прикидывался учёным-палеонтологом и писателем, а на самом деле был внедрённым британским агентом… Всё это, разумеется, было чушью, бредом впавшей в маразм организации. И всё же конфликт автора книг, каждая из которых – одухотворённый гимн коммунизму, с советской системой был не случаен. 

Когда читаешь Ефремова, да и вообще любого советского автора, писавшего в 50–60-е годы (страшно подумать – уже намного больше, чем полвека назад), сам поневоле становишься палеонтологом – только не кости откапываешь, а идеи, смыслы, отношения, которые читателям того времени были понятны, а сейчас не очень. Но если даже они сами, современники писателя, не понимали, чем он так насолил партии и правительству, то сумеем ли это мы? 

Шёпот звёзд

Судьба Ивана Ефремова оказалась бы совершенно иной, если бы не революция. Отец Антип Харитонович, купец из старообрядцев, был вполне себе персонажем Островского – имел лесопилку под Гатчиной, по двору у него бегал медведь, которого крепкий хозяин отнял у убитой им матери ещё медвежонком и взрастил себе на потеху. Сыну, впрочем, этот суровый мужик покупал книги. Потому, что в купеческих кругах тогда было принято – дома должны быть модные романы. Вот и читал мальчик Жюля Верна и Джозефа Конрада. Со временем он, скорее всего, забросил бы чтение и унаследовал лесопилку отца, который, взяв курс на культуру, успел переименоваться из дремучего «Антип» в более возвышенное «Антон». 

Помешал 1917 год: родители развелись, мать с детьми перебралась в Херсон, а два года спустя совершила поступок волчицы – по большой страсти вышла замуж за командира Красной армии и, бросив Ивана и его брата на их сводную (от первого брака отца) сестру, уехала с ним. Иван стал сыном полка – прибился к красным и с ними даже участвовал во взятии Перекопа. Во время военных действий судьба его хранила, а вот когда армия отдыхала в Очакове, рядом с ним взорвалась бомба. Взрыв бросил подростка на землю с пожарной лестницы, на которой он мирно читал книгу. Из-за контузии у Ефремова на всю жизнь осталось лёгкое заикание. 

Когда Гражданская закончилась, Иван приехал в Петербург. Изучив в армии управление автомобилем, он устроился шофёром. Читал по-прежнему много, увлёкся палеонтологией и даже вступил в переписку с одним из корифеев этой науки – Петром Сушкиным. Тот пригласил его к себе в Геологический музей и, прогуливаясь вместе с любознательным юношей между скелетами динозавров, посоветовал ему поступать на биологическое отделение университета. Ефремов совету внял не сразу. Жажда приключений сперва определила его учиться на штурмана при Петроградских мореходных классах, затем закинула на Дальний Восток. Иван, выросший на книгах, увидел во Владивостоке настоящий пиратский город: китайский квартал с тайными курильнями опиума, гейши, ночная поножовщина в порту. Шестнадцатилетний паренёк устроился матросом на парусно-моторную лодку, забиравшую у рыбаков рыбу и привозившую им соль. Во время плавания он побывал в Японии. Спустя годы он напишет: «В этой стране я познакомился с чрезвычайно милой девушкой. Она была моей возлюбленной четыре дня (и ночи), и я буду помнить о ней до конца своих дней». Чуть не потонул во время цунами – судно спас опытный капитан, вовремя сообразивший, что плыть надо не к берегу, а подальше в море. 

«Мы всё время осуждаем. А по-моему, куда интереснее стараться понять, а не осудить» - Иван Ефремов

С этим опытом Ефремов вернулся в Ленинград. Его юношеское любопытство было удовлетворено, настала пора интересоваться более серьёзными предметами. Окончив биологическое отделение университета, он поступил сотрудником в Геологический музей и начал ездить в палеонтологические экспедиции. Копал безрогих носорогов-индрикотериев в Казахстане, древнейших амфибий-стегоцефалов под Астраханью и на реке Шарженьга под Вологдой. Нам, современным людям, довольно трудно понять, в чём была романтика этих походов. Романтика для нас – это солнечные пляжи, пышногрудые красотки, безопасные приключения, которые можно купить за деньги. Дневники Ефремова же сейчас читаются едва ли не как товарная накладная: местные жители рассказали про огромные кости там-то, мы отправились вниз по реке туда-то, костей не нашли, шли пешком к озеру… За этими скупыми, сфокусированными на важных для науки обстоятельствах строками скрываются настоящие скитания дервиша – под палящим солнцем, от одного места, населённого духами доисторических гигантов, к другому. И не зря Ефремов со временем стал ценителем картин Рериха – для него эти скитания были не только научными, но и духовными.

Раскопы дарили новый, удивительный взгляд на мир – лопата и кайло, вскрывавшие слои почвы и горных пород, словно переносили исследователя во времени, показывая одну эпоху за другой, а звёзды над пустыней во время вечернего отдыха открывали ещё одну координату – безбрежности времени соответствовала безбрежность пространства. Якутской зимой Ефремов понял смысл местного выражения «шёпот звёзд»: оказывается, в минус 50 пар изо рта мгновенно превращается в сверкающие льдинки, которые трутся друг о друга хрустя. В низовьях Амура геолог едва не погиб, неделю скитаясь без еды по заснеженной тайге; ослабшего исследователя выходила нанайская семья. Он сделал открытие: какие бы столетия исторического развития ни пролегали между разными народами, в главном – в стремлении к добру, милосердии, умении чувствовать боль других – они одинаковы. Получив степень кандидата, а затем и доктора биологических наук, Ефремов работал в Московском палеонтологическом институте вплоть до начала войны. Затем институт отправили в эвакуацию в Казахстан. Здесь учёный написал труд, который принёс ему славу в научных кругах, – «Тафономия». Ефремов заложил основы целой палеонтологической дисциплины, изучавшей, как образуются «кладбища» ископаемых животных. 

Мечта о будущем

К тому моменту, когда Ефремов начал писать художественные книги, он уже был известным палеонтологом. Его первые писательские опыты – рассказы об учёных и путешественниках – друзья и коллеги воспринимали как милую блажь учёного, который хочет привить юношеству любовь к экспедициям. И даже роман «На краю Ойкумены», где три друга, три жителя догомеровской эпохи – грек, этруск и негр, – спасались от врагов в Африке, общего мнения о писательстве Ефремова не изменил. А вот «Туманность Андромеды» заставила заговорить о новом корифее фантастики всю страну. 

Иван Антонович писал роман в посёлке Мозжинка на берегу Москвы-реки, где жил с гражданской женой – своей секретаршей Тасей Юхневской. «Туманность» родилась в прогулках по ночным садам. Ефремов, решивший написать роман о далёком будущем, смотрел на звёзды и придумывал книгу, как кинофильм, – сперва «рассматривал» каждую сцену, потом, когда начинал видеть её во всех деталях, записывал. Когда роман вышел в журнале «Техника – молодёжи», он восхитил как рядовых читателей, так и людей, давно уже задумавшихся о звёздном небе над головой и нравственном законе внутри, – от Юрия Гагарина до братьев Стругацких. 

«Одно из самых тяжёлых заболеваний человека - это приступы равнодушия к работе и жизни» - Иван Ефремов

Чем эта книга так зацепила читателей? Конечно, во многом авантюрным сюжетом, в котором нашлось место и зловещей планете, на которой в полной темноте покоился загадочный корабль-спираллодиск пришельцев, окружённый копошащимися электрическими медузами, и рискованному научному эксперименту, в ходе которого погиб учёный, искавший путь к отдалённым звёздам через нуль-пространство. Но не только этим. В советской фантастике до Ефремова уже было несколько романов про общество будущего, где наконец-то построили коммунизм, но ни одного, где бы оно выглядело симпатичным. Например, в «Красной звезде» Богданова марсианские макроцефалы-гении вызывают восхищение разве что технологиями, в остальном же эти обитатели марксистского рая – скучные, зацикленные на промышленном производстве прорабы. Деталь, которая обращает на себя внимание, – в советских романах мир победившего коммунизма обычно показан глазами «попаданца», обычного современного человека, который очутился в будущем. Он чувствует себя в этом идеальном обществе не в своей тарелке. Этого не смог скрыть даже правовернейший автор «Каллисто» Георгий Мартынов, в одной из книг которого советский инженер, погибший от рака в наше время и воскрешённый жителями счастливого века восемнадцать столетий спустя, ощущает себя в компании населивших планету полубогов настолько лишним, что решает погрузиться в небытие ещё на столетия. 

Ни у кого из авторов не получалось изобразить общество будущего изнутри – показать, чем живут эти люди: они настолько непохожи на нас, что об их чувствах и мотивах нельзя рассказать понятным читателю языком. Здесь становилась видна не только фальшь самих этих романов, но и всей советской идеологии: общество, построенное по канонам марксизма-ленинизма, на бумаге выходило очевидно скучным, неживым, нереальным.

Ефремов вошёл в историю фантастики именно потому, что первым сумел сделать то, что не удавалось его предшественникам. Его герои – абсолютно живые: они влюбляются, ревнуют, страдают от скуки и пускаются в авантюры. И вместе с тем это настоящие люди будущего: все их чувства возвышенны и могучи, как ураган, в них нет ни мелочности, ни подлости. Они не фальшивы, поскольку автору были хорошо знакомы и отважное любопытство учёного, и готовность к самопожертвованию. И тем ценнее была эта правда, что читатели хорошо знали, через что её должен был пронести автор. Ефремов не мог не замечать, что происходило со многими коллегами: погиб в пути по этапу руководитель его первой экспедиции Михаил Баярунас, из-за бушевавшей в биологических науках лысенковщины закрывались лаборатории и целые институты. Сам Иван Антонович в 1937 году сжёг свои дневники и письма, чтобы неосторожным словом не подвести под удар знакомых. Судьба то и дело сталкивала его с людьми, вернувшимися из лагерей. Так, он стал первым рецензентом рукописи «Наследника из Калькутты» Штильмарка, написанной талантливым «политическим» на строительстве Трансполярной магистрали. 

Эту закономерность – обратный отбор, при котором жестокое и глупое общество уничтожает самых лучших, самых талантливых, – писатель позже назовёт Стрелой Аримана – разящим орудием злого бога зороастрийцев. Уже после выхода «Туманности» погиб любимый ученик Ефремова – молодой учёный Борис Вьюшков. Мужчина разнимал дерущихся в кафе, подъехавшая милиция, недолго думая, забрала всех – и собиралась включить «драчуна» в протокол, который неминуемо повлёк бы товарищеский суд над ним в институте. Вьюшков не то сам бросился в лестничный пролёт в отчаянии от этого, не то заспорил с милицией и его туда столкнули. Как всё это было далеко от прекрасного и яростного мира, о котором повествовал Ефремов! Но Иван Антонович верил, что дорога хоть и трудна, но ведёт в верном направлении. И хотя его огорчала завистливая реакция многих коллег, которые, прочтя роман, принялись выдумывать пародийные имена людей будущего – Лик Без, Блин Ком, Нёс Вздор, – он видел, что его книги нужны, что они делают людей лучше. 

Бегущий по лезвию

В подмосковном Абрамцеве, где Иван Антонович арендовал у Академии наук огромную, из шести комнат, дачу, он напишет свой следующий крупный роман – «Лезвие бритвы». Однако между «Туманностью» и «Лезвием» в его жизни произойдёт многое. Прежде всего, даст о себе знать болезнь – учёный, посадивший сердце во время экспедиций, порой ослабевал настолько, что неделями не мог передвигаться самостоятельно. 

«Лезвие бритвы» удивляет сразу многим. Понимаешь, что постмодернистские игры с сюжетом-матрёшкой, где несколько линий сводятся в одну при помощи индуистской концепции реинкарнации, были изобретены задолго до наделавшего шуму в начале нынешнего столетия «Облачного атласа». Связав воедино несколько историй – похождения итальянских искателей приключений, терзания ревнивого индийца, влюблённого в танцовщицу, и находку таинственной чёрной короны, которая когда-то изменила судьбы мира, – он распутывает хитросплетения руками русского медика Гирина, который с помощью современной науки понял, что карма, о которой повествовали древние индусы, не выдумка, а закон, определяющий судьбу человечества. 

Читательницы восхищались описанной в книге красивой, целомудренной любовью героя и героини. И снова Ефремов не лгал. Женщины в жизни писателя, да что там – в его мире, занимали едва ли не центральное место. Первый его брак, как сейчас бы сказали, студенческий, распался из-за многочисленных экспедиций. Тщетно Иван приводил супруге в пример отцовского медведя: «Пойми, медведь не должен сидеть на цепи!» Второй женой учёного стала биолог Елена Конжукова, подарившая ему сына (его Иван назвал Алланом – в честь любимого героя детства, несгибаемого охотника Квотермейна из романов Хаггарда). С этой умной и талантливой женщиной, которую он за сложный характер в шутку называл Ежом, Ефремов прожил четверть века. Их не разлучила даже новая, последняя любовь писателя. Он взял к себе секретаршей Тасю Юхневскую – пожалел бывшую детдомовку, которая была младше его на двадцать с лишним лет. Тася, ждавшая его из экспедиций, в какой-то момент оказалась нужнее и важнее Конжуковой. Но и здесь, как показали дальнейшие события, не было места грязи. Когда законная жена слегла от неизлечимой болезни, Иван Антонович и Тася ухаживали за ней вместе, до самой её смерти. Тася спасла и самого писателя, и с этих пор женщины стали осью того мира, в котором он жил: в его книгах женщины – высшие существа, хранительницы гармонии, спасительницы погибающих от опасностей и моральных терзаний мужчин. За несколько лет до смерти он посвятит новой жене роман «Таис Афинская», где мудрая и отважная греческая гетера будет вершить судьбы человечества. 

«Человек глуп, потому что он тянется к звёздному небу, забыв, что сама Земля есть звезда» - Иван Ефремов

Словом, новый роман писал уже другой Ефремов, тот, что развеял прах дорогого человека над коктебельской бухтой, где жила друг их семьи – вдова известного поэта Мария Волошина. Да и сам еле выкарабкался с того света. После «Лезвия бритвы» слава Ефремова заиграла новыми красками – книгу читала уже не мечтающая о космосе молодёжь, а широкие слои граждан, интересующихся сверхъестественным. Писатель вынужден был на два месяца спрятаться на даче, чтобы не отвечать на шквал звонков из газет и не принимать толпы посетителей, которые видели в нём какого-то восточного гуру – специалиста по йоге, психологическим чудесам и возможностям человеческого организма. И всё равно ему пришлось поставить специальный ящик, в который почтальон почти ежедневно сваливал гору писем со всей страны. 

Почему вдруг гуру? Борьба с религией оставила в груди у советских людей «дыру в форме Бога» – материализм не давал ощущения смысла жизни. Строители коммунизма, конечно, звали в прекрасное далёко – земной рай, где мудрость Ленина наполнит землю, как воды наполняют море, а партийный возляжет рядом с беспартийным под деревом изобилия, но настоящая жизнь была от этого далека. Занятые если и не тяжёлым трудом, то угнетающей рутиной граждане остро ощущали, хотя и не могли этого выразить, оторванность СССР от времени и пространства: им хотелось осознать единство и со всей планетой, спрятанной от них за железным занавесом, и со своими предками, основавшими Русь, создавшими великую державу при Петре и составившими самую образцовую интеллигенцию мира в XIX столетии. Поскольку все эти люди жили до революции и не боролись с царизмом, официальная история снисходительно именовала их либо «феодальными», либо «буржуазными», но обычные люди видели в них совсем иное. Отсюда дикая популярность литературоведческих трудов Лихачёва и полотен Глазунова. Подновлённые идеи индуизма открывали для читателей Ефремова окно в мир. Автор сумел преподнести все эти запретные темы во вполне лояльной, квазинаучной форме. Карма – не что иное, как генетическая память: если тянуться к добру и красоте, потомки вырастут могучими и прекрасными, если погрязать в мелких личных интересах, это скажется в жалкой и несчастливой природе людей будущего. 

Это лишь первая, наиболее очевидная причина, принесшая Ефремову славу духовного учителя. Теперь он даже вёл на страницах «Техники – молодёжи» вызвавшую огромный интерес дискуссию о том, была ли Атлантида. Есть и другая причина, но о ней мы поговорим чуть позже. Как бы то ни было, новой своей всесоюзной славой он тяготился. «А я – какой гуру, всего лишь 60-летний отставной учёный, изрядно больной и порядком усталый, где уж мне! Ни материальных возможностей, ни какого авторитета у власть имущих… Помните, как у поэта? «Сам я и беден, и мал, сам я смертельно устал… Что я могу? Чем помогу?» – жаловался Ефремов в переписке. На даче он писал новый, самый крупный свой роман – «Час Быка».

Туманность Андропова

Деталь, которая меня ещё в детстве заставила задуматься: одного из главных героев «Туманности Андромеды», отважного исследователя, зовут Дар Ветер, а главного антигероя «Звёздных войн» – Дарт Вейдер. Ефремов американской фантастикой интересовался – та же «Туманность» была написана в качестве полемики с книгами корифея космооперы Гамильтона. Ивану Антоновичу было горько от того, что блестящий автор авантюрных романов не мог вообразить мир будущего отличным от капитализма ХХ века: те же войны, та же погоня за властью и деньгами. А вот Лукас, снявший свой фильм двумя десятилетиями позже, вряд ли читал «Туманность», хотя есть некоторые, не сильно обоснованные спекуляции относительно того, что он мог смотреть фильм. Совпадение? Куда интереснее было бы представить, что два прозорливца заглянули в будущее и увидели одного и того же героя с противоположных позиций: для советского фантаста Ветер, он же Вейдер, был несгибаемым строителем коммунизма, а Лукас его вполне логично увидел фанатичным поработителем Галактики.

Версия фантастическая, зато она обнажает принципиальную разницу между советской и американской фантастикой, коренящуюся в конфликте между двумя идеологиями. Лукасовские джедаи считают совершенно нормальным, что бок о бок с цивилизованными планетами существуют такие, на которых процветает рабство. Когда юный Дарт Вейдер, сам родившийся рабом, говорит влюблённой в него принцессе, что хочет побороть несправедливость в Галактике, она приходит в ужас. Это же многообразие политических систем, к которым США всегда относились уважительно! Но наш Вейдер, он же Ветер, не может сидеть сложа руки, пока в мире есть неравенство. 

Тема классовой борьбы, перенесённой на другие планеты, в советской фантастике всегда занимала почётное место. У Мартынова угнетённые планетяне восстают без помощи извне, поскольку такова логика исторического материализма; герои идеологически безупречного Алексея Толстого пытаются устроить на Марсе бунт – заведомо провальный, ибо он иллюстрирует тезис Ленина о невозможности экспорта революции; у пессимистов Стругацких социальный прогресс на далёких планетах направляют прогрессоры – земляне, замаскировавшиеся под влиятельных местных. У Ефремова путь строительства коммунизма – свой, отражающий суть его философии. 

Проблеме взаимоотношений общества, достигшего коммунизма, и отсталой планеты посвящён его «Час Быка» – возможно, самое сильное произведение автора, снискавшее славу подозрительного, едва ли не диссидентского. Звездолёт с Земли отыскивает в глубинах космоса планету, населённую потомками американцев и испорченных маоизмом китайцев, отбывших в поисках лучшей доли ещё во времена, когда человечество не было единым. Скитальцы нашли новую родину – и покорили её самым ужасающим образом, превратив цветущую планету в загрязнённый фабричными отходами нужник. Экологический ад дополнен социальным: на планете правит четвёрка олигархов, а население поделено на «долгоживущих» (учёных и инженеров, имеющих право умереть от старости) и «короткоживущих» – дешёвых рабочих, которых государство умерщвляет уже в 25 лет, эффективно экономя на медобслуживании, образовании и пенсиях. Над этой структурой возвышается купающийся во всех благах класс чиновников-«змееносцев». Коррупция и самодурство олигархов таковы, что главный из них – Чойо Чагас – регулярно переименовывает саму планету в честь очередной фаворитки. 

Запугав олигархов с помощью технической мощи и якобы идущего за ними по пятам военного флота, земляне высаживаются на планету и добиваются права общаться с аборигенами. Чойо Чагас – человек с большими талантами и волей, и он не может не видеть, что земляне стали богами по сравнению с его заморённым народом: они прекрасны, мудры, могущественны. Одна из прекрасных землянок во время посольства космонавтов к руководству планеты исполняет танец обнажённой – человечество уже научилось ценить красоту человеческого тела, не сводя отношения к нему как к простой похоти. Диктатор увлекается беседами с командиром экспедиции, обворожительной Фай Родис, и начинает понимать, что путь, по которому идёт его планета, далеко не единственный. 

«Наша жизнь так устроена, что люди всегда ненавидят тех, кого они сами обидели» - Иван Ефремов

В их разговорах раскрывается суть философии Ефремова. У более ранних космистов – Фёдорова, Циолковского – природа была не храмом, а мастерской. Ефремов идёт дальше. Для него, палеонтолога, природа – настоящий ад, и свидетельством тому тысячи костей, прошедших через его руки. Естественный отбор действует вслепую, уничтожая миллионы существ (в том числе людей), чтобы приспособить оставшихся к условиям, в которых они оказались. Этот затратный, безумный механизм, конечно, не может быть творением высшего существа, и люди – вовсе не подобие Божье: их одолевают звериные инстинкты. «Человек – это кульминация трёх миллиардов лет естественного отбора, слепой игры на выживание». Для этой чудовищной природы Ефремов и название подбирает соответствующее – инферно, и Торманс («страдание» на латыни) становится её воплощением. Что может победить её? «Удивление и преклонение перед красотой, уважение, гордость, творческая вера в нравственность, не говоря уже об основе основ – любви». Первый закон будущего содружества планет – Великого Кольца – это свобода информации. Именно свободы информации владыки Торманса и боятся больше всего. 

Другие космонавты, между тем, идут в трущобы и общаются с простыми людьми. Их рассказы о Земле сперва не вызывают отклика – многие короткоживущие даже гордятся своей участью и агрессивно отстаивают привычный порядок, – но постепенно среди жителей планеты начинает пробуждаться недовольство. Земляне читают местным учёным лекции по физике, считая себя обязанными распространять знание. Им не приходит в голову, что неразвитое морально чувство тормансиан легко может обратить знание во зло. Так и происходит: один из самых догадливых учёных, послушав рассказы землян о космических путешествиях, понимает, что они прилетели одни и, случись что, боевой флот за ними явится лишь через сотни лет. Более того, он догадывается, как вскрыть силовое поле, которое надёжно защищает дворец, в котором остановились земляне. Он бежит в местный КГБ, и три трясущихся гэкачеписта, недовольных тем, что их лидер попал под чары землянки, решают уничтожить пришельцев. Силовики врываются во дворец, чтобы взять Фай Родис. Эта сцена – самая драматичная в романе. Землянка беседует по рации с влюблённым в неё капитаном корабля, который спешит к ней; ночную тишину разрывает рёв машины, с помощью которой тормансиане взрезывают силовой щит. Понимая, что шансов спастись нет, Родис прощается с любимым, приказывая землянам немедленно отбыть на родину, а затем взрывает дворец вместе с собой – и пепел её тела, поднявшись в верхние слои атмосферы, вливается в экваториальный воздушный поток, чтобы вечно омывать планету… 

Космонавты и космизм

Что такого подозрительного правящая партия увидела в этом светлом романе? Жители планеты Торманс у Ефремова, потомки американо-китайских эмигрантов (даже тут он оказался удивительно прозорлив, предсказав срастание Китая и США в «Кимерику», о котором сейчас пишут политологи), носят имена, напоминающие китайские. И всё же, читая роман, представляешь в председателе местной кровавой гэбни по имени Ген Ши не азиата, а вполне себе русского, какого-нибудь Геннадия Шипилова. Скорее всего, и Андропов это почувствовал. Но нас, палеонтологов советских угольных слоёв, удивляет не это. Ефремов везде называет общество будущего коммунистическим. Но его романы было бы неверно вписывать в традицию советской фантастики, иначе мы никогда не поймём, почему у него так легко и естественно вышло то, обо что сломали зубы величайшие корифеи этого жанра в СССР: изобразить светлое будущее таким правдивым, написать редкую в ХХ веке утопию. Он принадлежит другой традиции. Преображённая творческим гением природа планеты, человечество, вышедшее из своей колыбели-Земли в космос, – у кого мы всё это видели? У Циолковского, который был не только учёным, но и философом-космистом. Разум, связавший воедино разные планеты? У ещё одного представителя того же философского направления – Вернадского. Итак, Ефремов – не коммунист, а, по сути, последний русский космист. Традиция, которой он принадлежит, гораздо старше: недаром он дружил с вернувшимся из Индии Юрием Рерихом и вдовой Максимилиана Волошина, недаром интересовался историческими концепциями Льва Гумилёва и творчеством его отца, Николая Гумилёва, – его мир вырос не из большевистской идеологии, а из философских поисков, которые русские люди вели ещё до революции.

Это никак не противоречило его искренней вере в марксизм и советский строй. В рассказе «Сердце Змеи» он описывает встречу корабля землян со звездолётом пришельцев. Серые гуманоиды внешне почти неотличимы от людей, но вот беда – их форма жизни строится не на кислороде, а на фторе. И стремящиеся к миру расы не могут даже руки друг другу пожать – воздух, которым дышит каждая раса, ядовит для другой. Пообщавшись через стекло, звёздные странники отправляются каждый в свою сторону. Вот так было и у Ефремова с коммунизмом – идеи разделял, а руку пожать не мог: дышал совсем другим воздухом. Советский Союз вырос не только из отвлечённых теорий Маркса и тактических агиток Ленина – он вырос из русской национальной мечты о справедливости: из легенд о граде Китеже и рассказов о рае сектантов-духоборов. Эта идея нашла одну из вершин в космистах, мечтавших использовать науку для построения мировой гармонии: Циолковский грезил о будущем преобразовании природы, Вернадский – о царстве разума, Фёдоров – даже о физическом бессмертии. Ефремов сумел выразить эту извечную русскую мечту о земном рае – и оттого в его книгах не было фальши. А вот советский строй с этой русской мечтой разошёлся – и граждане, начиная с 60-х, пытались обрести её в оккультизме, в мечтах о космических пришельцах, в чём угодно.

Ефремов имел пророческий дар: в одном рассказе указал локацию найденного через много лет якутского месторождения алмазов, в другом – алтайского скопления ртутных руд. В повести «Звёздные корабли» описал объёмный портрет инопланетянина, и один из читателей, молодой физик Юрий Денисюк, загорелся идеей сделать такой портрет в реальности – и в итоге создал технологию оптической голографии. В «Часе Быка» его талант пророка сумел предсказать всю постсоветскую реальность. В «спортивных образцах» (так называли себя гордые своей участью короткоживущие, качавшие бицепсы и избивавшие прохожих на улицах) узнаёшь будущих «люберов» и «братков». В четырёх руководителях Торманса – олигархов. «Час Быка» – сейчас настолько актуальное произведение, что даже странно, что в современной России его до сих пор не экранизировали (впрочем, зная, как у нас теперь экранизируют классику, пожалуй, стоит порадоваться). 

И снова мы, палеонтологи прошлого, чуть было не прошли мимо углубившейся в почву времени правды. Ефремов всё же не был волшебником, способным взять и заглянуть в будущее. Он видел черты этого будущего в окружавшем его настоящем. Разве о Европе говорит герой «Лезвия бритвы», итальянец: «Три кита современной нашей общественной жизни: зависть, болтовня во всех её видах и покупка бесчисленных вещей»? Нет, это о Советском Союзе – о мире потребления с нищенскими мечтами о польских гарнитурах и венгерских тапочках, мелкими склоками в НИИ и бесконечными речами с трибун. «Некомпетентность, леность и шаловливость «мальчиков» и «девочек» в любом начинании является характерной чертой этого самого времени. Я называю это «взрывом безнравственности», и это, мне кажется, гораздо опаснее ядерной войны» – о ком это? О тех самых мальчиках-мажорах, о которых пел в перестройку Юрий Шевчук, о детях советских «змееносцев»-номенклатурщиков. 

Название романа «Час Быка» отсылает к древнему китайскому названию времени перед рассветом: самый тёмный час ночи – время злого шаманства, но рассвет уже близок. В конце романа режим Торманса сметает революция. В действительности мир ковров с оленями в СССР победил мир людей, искавших правду – в коммунизме ли, в Атлантиде ли. Все, кто был чужд духовных поисков, неплохо устроились в грядущем Тормансе. Остальные в новой реальности оказались не у дел.

Интересно, что будущее в романах Ефремова напоминает ту вполне правдоподобную картину, которую сейчас рисуют американские футурологи и технобизнесмены: роботизация уберёт с планеты мегаполисы, поскольку у людей пропадёт нужда селиться рядом с заводами и они станут жить в домиках на природе; на смену автомобилям придут неспешные пешие прогулки созерцательных людей; умные механизмы лишат людей необходимости трудиться физически, и они смогут посвящать время и силы творчеству, созиданию. Увы, тот самый капиталистический Запад, к которому у советских писателей было множество вопросов, похоже, идёт к будущему, нарисованному Ефремовым, потому что не разменял общие для человечества мечты на медяки. А вот наша страна свернула не там и теперь старается выбраться из инферно. И не летают между звёзд отважные Эрг Ноор и Веда Конг, а сидят в душных офисах отягощённые ипотекой сотрудники Яус Тал и Денег Нет, которых понукают бездушные менеджеры Всехдос Тал и Зай Эбал.