Наш благородный предок — что городовой: во всем любил порядок и определенность. Увидит девочку — скажет «девочка», встретит мальчика — так его и обозначит. Не чета нынешнему обывателю, для которого все, что от 12 и до могильной доски, — «девушка» и «молодой человек». С началом очередного этапа жизни дикарь становился другим человеком почти буквально: одевался иначе, стригся на новый манер, а кое-где и менял имя. Это сейчас все мы родом из детства, а тогда, чтобы стать взрослым, с детством приходилось кончать решительно. Взрослый и ребенок — почти разные виды: вот кит, а вот мышь-полевка, вот мальчик, а вот, покрупнее, мужчина. Вождь, шаман, молодой охотник, старец — все разные люди, и логика дикаря никак не допускала плавного перехода. Был мальчик, гонял голубей, и вот теперь старик, сидит на лавочке, шамкает беззубым ртом. Вопрос: куда делся мальчуган?
Ответ: пострелец умер, ушел в мир иной, чтобы дать родиться взрослому. Как зерно, которое даст жизнь, лишь будучи погребенным.
Церемония, отмечающая переход из одного состояния в другое, называется обрядом инициации. В его ходе тот, кому суждено измениться, должен будет, как Данте, посетить загробный мир, чтобы воскреснуть другим.
Смерть и воскресение в Австралии
Мальчику, детство которого прошло в австралийской пустыне среди целомудренной наготы и заунывного пения диджериду, пришла пора взрослеть. Морщинистые и широконосые родственники, нежно любимые мама и бабушка вдруг будто с цепи сорвались — они бросаются на маленького аборигена с факелами и выгоняют его за пределы стоянки. Но так надо — мальчик уходит, чтобы вернуться мужчиной. Пока его словно не существует. Мертвым среди живых делать нечего, и он еще год промается у своего маленького костра за пределами стоянки.
Он видится только с мужчинами — для женского мира он потерян, мать плачет о нем, как о погибшем. Старшие рассказывают неофиту легенды племени, объясняют ему, как устроен аборигенский мир, готовят его к самому важному событию в жизни. Срок настает. Его хватают и несут туда, где будет совершен обряд. Ему запрещено смотреть, нельзя говорить, и ходить он вроде как тоже неспособен — его кладут на носилки или тащат на руках.
В некоторых племенах на мужчин нападают женщины, порой и с копьями — дикарки хотят оставить маленького у себя. Но вот атака отбита, и виновника торжества приносят на площадку, где с помощью подручных средств изображена вселенная, как видят ее наши дикари: два огороженных круга да шест с пучком перьев эму на верхушке. В этот правильный, извечный мир и будет встроен юноша — но пока он не должен смотреть.
Как корягу, прежде чем причислить к домашней утвари, обтачивают, так и человека, чтобы он стал полноценным членом общества, нужно доделать. На ритуальной площадке ведущие церемонии надрезают мальчику пенис — ведь он не какой-нибудь кенгуру, чтобы ходить, как мать родила. Больше того: через надрез из него выходит материнская кровь, чтобы уступить место отцовской. Мужчины обмазывают неофита кровью, пущенной из вен.
Дело почти что сделано, осталось совсем немного. Нужно будет разучить песню, в которой мальчику дается «настоящее» имя, которое ни при женщинах, ни при детях произносить нельзя. Ему еще несколько лет будут рассказывать легенды, а также обучать его ритуалам. Только после этого он сам сможет посвятить какого-нибудь мальчика в мужчины.
Боль на реке Сепик
Надрезание пениса — один из многочисленных вариантов деформации человеческого тела. До чего только не доходила людская фантазия: обрезание крайней плоти у мальчиков и клитора у девочек в исламе, подпиливание клыков в Индонезии и даже ампутация фаланги мизинца в Южной Африке. Один из самых экзотических вариантов некогда придумали папуасы, расселившиеся по реке Сепик, что на северо-востоке Новой Гвинеи.
Что такое тотемизм и встречается ли он где-нибудь за пределами этнографических работ — один из неразрешенных вопросов антропологии. Ясно только, что группы людей по всему миру ассоциируют себя с теми или иными животными. Например, на берегах Сепика целые деревни считают крокодилов, плавающих в реке, за своих.
Зубастые рептилии здесь всюду: их изображениями украшают дома и лодки, череп хищника лежит в центре мужского дома, большой хижины в центре деревни, куда закрыт доступ женщинам и детям. Одна половина деревни почитает за святыню верхнюю челюсть, другая — нижнюю, что изредка служит поводом для ссор среди достопочтенных дикарей.
Крокодилу должен быть подобен и человек, по крайней мере взрослый мужчина. К сожалению, удлинение черепа, редукция верхних и нижних конечностей и отращивание длинного хвоста и до сих пор остается вне человеческой власти. Остается шипастая крокодилова кожа.
Во время обряда инициации мальчиков сопровождают их «крестные» — как правило, дяди по материнской линии. По пути к месту священнодействия они прикрывают племянников своими телами от палок соплеменников — мертвецов изгоняют из деревни. После их умоют водой и начнется то, ради чего все и затевалось. На мальчишеские спины будут наноситься шрамы, которые позже разбухнут и станут напоминать бугры на спине столь почитаемой в этих краях рептилии. Боль, которую испытывают мальчики, — еще и испытание, ведь мужеское звание нужно заслужить. Единственный способ хоть как-то укротить боль для подростка — жевать выданный заранее имбирь. Многие теряют сознание.
Дети, прошедшие испытание, обживаются в своем новом статусе. Первое время уходит на выздоровление — раны обмазывают целебными маслами и натирают листьями, чтобы они могли достаточно разбухнуть. Когда взрослые сочтут схожесть юноши с крокодилом достаточной, он с полным правом входит в число мужчин.
Унижение в Северной Родезии
Прохождение инициаций, постоянная смерть и постоянное воскрешение — удел не только мальчиков и девочек, которым повезло родиться среди первобытно-общинного строя. У народа ндембу, живущего в Замбии, желающий стать вождем (канонгеш на местном наречии) должен пройти ряд неприятных процедур. Только после этого ему будет позволено надеть главную регалию вождя — лукану, браслет, сплетенный из человеческих гениталий и сухожилий и вымоченный в крови рабов и рабынь.
Когда становится ясно, кто займет место правителя, в миле от столичной деревни строится небольшое укрытие из листьев. Название шалаша — кафу, слово, производное от «куфва», что на языке ндембу означает «смерть». Здесь умрет рядовой член общины и родится вождь. Вместе с ним в хижину отправляется его старшая жена или рабыня. Оба одеты только в набедренные повязки — в одежде не должен читаться ни пол, ни статус. По зову они заходят в шалаш и садятся там на корточки — поза эта, по замбийским понятиям, выражает смирение. В хижине разводится костер. Дрова для него нельзя рубить топором, можно только ломать. Топор оттуда, из мира живых, здесь ему не место. Сидящих в хижине омывают водой из священной реки. Будущему вождю делают надрез на левой руке, там, где он будет носить свой экзотический браслет. Начинается поношение вождя.
Избранному устраивают гневную отповедь: «Молчи! Ты жалкий себялюбивый дурак со скверным характером! Ты не любишь своих друзей, а лишь гневаешься на них! Подлость и покража — вот все, чем ты владеешь! И все же мы призвали тебя и говорим, что ты должен наследовать вождю». После каждый из членов общины может подойти и высказать своему правителю все накопившиеся за годы общения претензии — вождь должен слушать со смирением. Ситуация для инициируемого усугубляется тем, что, пока звучит брань, его больно бьют по ягодицам. Приступить к своим обязанностям он сможет лишь вытерпев все эти неприятности.
Пережитки в России и по всему цивилизованному миру
В семье исторических народов ритуалы инициации развиты слабо: покрестят, обстригут крестом первые волосики — вот и весь обряд перехода. Вероятно, так было не всегда, и память о церемониях до сих пор хранится в текстах европейской культуры.
В 1946 году в Ленинграде в свет выходит книга профессора ЛГУ Владимира Яковлевича Проппа «Исторические корни волшебной сказки». Это уже вторая работа Проппа на сказочную тему — в 1928 году он издает «Морфологию сказки», труд, без которого европейская гуманитарная мысль XX века была бы другой. В «Морфологии» были подсчитаны и классифицированы все сказочные сюжеты. Оказалось, что их не так много, и любая волшебная сказка строится по одной и той же схеме. В «Исторических корнях» ученый идет еще дальше: создает схему инициации.
Всегда почти одно и то же: молодой человек, часто младший сын, отправляется за тридевять земель за какой-нибудь надобностью. Младший — потому что есть куда расти, старшему не нужно взрослеть, он и так старший. Отец посылает младшего на верную гибель, и наш герой непременно оказывается на границе темного леса. Лес, будь он и не лес вовсе, а например, буш, как в Австралии, — непременный атрибут наших обрядов. Неофиты всегда покидают деревню. Лес для них — мир смерти.
На границе леса герою встречается избушка на курьих ножках. Без дверей и окон, словно гроб, и войти в нее можно, только если она встанет к человеку передом, а к лесу — задом. Почему бы ее, собственно, не обойти? Она кажется связующим звеном, только пройдя через которое и можно попасть в этот дремучий, загробный лес. Здесь встречает его Баба-яга, которая, как Вергилий, проведет его по миру мертвых. Она сама принадлежит к этому миру — чего стоит костяная нога. После долгих перипетий герой возвращается домой победителем. Он уже взрослый, он вернулся из небытия — можно играть свадьбу.
Неясно, представляет ли сказка воспоминания о далеких временах или просто универсальную психологическую модель: взросление через умирание. Эта модель актуальна до сих пор: разве не в армии, где стираются всякие знаки различия, делают, по расхожему представлению, мальчиков мужчинами?
