Ариадна Эфрон: дочь Марины Цветаевой дважды отсидела в лагерях и умерла на казенной койке

Её детство прошло в изящном обрамлении поэтической богемы, в Москве и Коктебеле, среди удивительных людей, совсем не таких, как прочие. Крестила Алю Елена Волошина – мать знаменитого поэта. Бескомпромиссная женщина передовых взглядов, она носила короткую стрижку и просторные одеяния – в день крестин была одета в татарский кафтан собственного шитья, украшенный бисером. Священник принял её за мужчину и не хотел допускать к обряду в качестве крёстной матери. Недоразумение удалось уладить профессору Ивану Цветаеву – дедушке Ариадны. Почтенный директор Музея изящных искусств, одетый в парадный генеральский мундир, проявил немалую выдержку, убеждая служителя культа принять крёстную, как есть.

В московском доме, который её родители купили вскоре после женитьбы, у Али была просторная детская. Куклы, серая волчья шкура на полу возле ажурной кроватки, книжки, принадлежавшие ещё бабушке Ариадны – пианистке Марии Мейн, второй жене её значительного дедушки. Аля любила Шарля Перро и «Священную историю в иллюстрациях Гюстава Доре». Но центром вселенной для нее в детстве была, конечно же, Марина. Внимания со стороны матери было мало, но все это из-за того, думала Аля, что «Марина пишет стихи». «Ты будешь невинной, тонкой. Прелестной – и всем чужой. Пленительной амазонкой. Стремительной госпожой...» – написала Цветаева, когда девочке исполнилось два года. Их отношения с самого начала складывались как дружеские, партнёрские. Точнее, такими их складывала с момента рождения дочери сама Цветаева.

К 1918 году счастливое детство обратилось нуждой и скитаниями. Шла Гражданская война, отец сражался в добровольческой армии где-то на юге России. Але было шесть лет, её младшей сестре Ире – чуть меньше трёх, они жили с матерью в чердачной комнате в Борисоглебском переулке в Москве. В городе практически невозможно было найти продукты, дома из всей еды под столом – початый мешок картошки, и он скоро кончится. Цветаева не получала паек, хотя служила при комитете по делам национальностей. Положение было отчаянным. Обессиленные дети, открытые любым болезням, всё время просили есть. Кто-то подсказал, что можно пристроить девочек в приют в Кунцево – правда, для этого нужно выдать их за приёмных. Это чудовищно, безусловно, но там была еда, и после мучительных раздумий Цветаева отвезла девочек.

В конторе приюта Аля называла маму «крёстная». Через два месяца она заболела воспалением лёгких – при малярии и чесотке. Марина была рядом, сидела у кровати и кормила сахаром, чтобы не видел никто, даже алчущие глазки маленькой Ирины. Температура не спадала несколько дней, и мать забрала Алю домой – был январь 1920-го. Младшую оставила в приюте, и она умерла в следующем феврале. Цветаева узнала об этом, стоя в какой-то голодной московской очереди, ей никто не прислал извещения. Из-за болезни Али она не могла отлучаться к Ире, потом раскаивалась, винила себя в её смерти. Но когда Аля подросла, Марина сказала, что ради её, Алиного спасения она сделала этот страшный выбор, в те дни он бывал и похлеще. И попросила её об этом помнить, словно есть способ забыть о таком.

Сергей Эфрон отступил с остатками белогвардейцев и осел в Европе. Учился на философском факультете Пражского университета. Вместе с матерью Ариадна уехала к нему в 1922 году. Жили на его стипендию, Цветаева пыталась издаваться – сначала вроде бы с успехом, но потом стало совсем тихо. Быт и нищета продолжали гнести, зато в душе запели птицы. Константин Родзевич изучал право в Карловом университете и был приятелем Эфрона. Его роман с Мариной развивался бурно, на глазах всей эмигрантской тусовки: унижать враньём Эфрона она, конечно же, снова не стала, как и в прошлые свои любовные истории. В 1925-м у Марины родился сын Георгий, записанный как Эфрон. Она была счастлива, несмотря на все последующие тяготы, давно мечтала о мальчике. Они с Сергеем вместе об этом мечтали – так она и подала ему ребёнка. Родзевич отказался от отцовства, Эфроны переехали в Париж. В доме малыша называли Мур, Цветаева над ним порхала и ужасно гордилась. От всех хотела влюблённости в него – не все торопились отвечать, и Марина с усердием это компенсировала. Сестра Цветаевой, Анастасия, считала, что мальчик вырос колоссальным эгоцентриком, и вспоминала, что всю жизнь он вызывал у нее настороженность.

Аля довольно рано стала помогать матери не только по хозяйству, но и в поиске денег: где-то убирала, кому-то прислуживала. В Париже изучала оформление книги, гравюру и литографию в училище прикладного искусства, училась в высшей школе Лувра. Писала стихи, пробовалась в русскоязычных французских журналах, переводила Маяковского. Ещё когда ей было около 11 лет, мать записала: «Сплошные вёдра и тряпки, где уж тут развиваться. Мне её жаль, потому что она такая благородная и никогда не ропщет, но к 20 годам с такой жизнью она может озлобиться люто». Дома Аля чувствовала, что нужна только в качестве няньки для Мура. Однажды бросила матери: «Ты думала, я служить буду только вам?!» И ушла из семьи – устроилась помощницей к зубному врачу. Он в итоге денег не заплатил – пришлось возвращаться домой. Решила свести с жизнью счёты, даже записку оставила классического содержания. Открыла газовую духовку на кухне, пока дома никого не было, но не повезло – отец вернулся не вовремя.

Эфрон давно советовал Ариадне возвращаться в Советский Союз и сам хотел: за границей жизнь не клеилась, и тоска разъедала душу. Против была Цветаева – она считала, что возвращаться некуда. Страны, которую они любили, больше нет, а то, что есть, любить невозможно. Аля вернулась из эмиграции первой – в марте 1937 года. Ей очень понравилась обновлённая Москва. Она к тому же встретила Самуила Гуревича, ставшего её гражданским мужем. Он был женат, ей было на это плевать. Священная слепота любви. Арестов, шедших один за другим у друзей и соседей, она словно не замечала. Пятнадцать лет эмиграции здорово высушили её память.

Алю арестовали в августе 1939 года. Был обыск, её увезли тюрьму, на допросе сразу же избили. Требовали, чтобы сказала, что её отец принадлежит к французской разведке. Дальше пытали по накатанной, «гуманной» схеме: день арестованный проводит на ногах, а ночь – на допросе. Через месяц на вопрос, почему ваша мать уехала за границу, она всё-таки ответила: «Моя мать враждебно относится к советской власти», что, в общем-то, было чистой правдой. Сообщила, что та принадлежала к белоэмигрантской тусовке и сотрудничала с журналом «Воля России». Оговорила себя и отца. Ей дали в итоге восемь лет исправительно-трудовых лагерей за шпионаж. Поговаривали, что она действительно иногда помогала отцу, который на почве ностальгии по утерянной родине ещё за границей стал сотрудничать с НКВД. Сергея Эфрона арестовали в ноябре 1939 года. В своём последнем слове на суде он заявил: «Я не был шпионом, я был честным агентом советской разведки». Его расстреляли.

В заключении Ариадну спасала переписка с Пастернаком, дружеская, сердечная. Она первая написала подробный и обстоятельный критический разбор романа «Доктор Живаго». Главным событием времён заключения для неё стали вновь потеплевшие отношения с матерью. Марина поддерживала горячо и всецело, утешала как могла, даже веселила её в письмах, хотя сама зарывалась в пучину собственной депрессии всё глубже. Возвращение в несуществующую для неё страну только подкоптило горечь, семью Эфронов было не вернуть. Писать хотелось только о смерти, а ведь она всегда писала о любви. Отношения с Муром разлаживались день ото дня, она чувствовала, что становится ему всё более в тягость. Но его раздражало всё, что окружало, а не только Маринино тщедушное интеллигентство и бесконечная жажда заботы. Однажды он сказал ей, что хочет покончить с собой, и она поняла, что если сделает это сама, то освободит его. И весь грех возьмёт на себя. Перед тем как натянуть на свою шею верёвку в елабужских сенях дома Бродельщикова, она написала три письма: сыну, семейству Асеевых и ссыльным друзьям. Перед сыном извинялась, просила понять, остальных умоляла позаботиться о Муре.

Известие о смерти матери Ариадна получила тоже как-то случайно. И теперь уж точно ощутила, что ей надо во что бы то ни стало жить ради стихов Марины. По освобождении она была арестована повторно, но вскоре выпущена за отсутствием состава преступления. Получила паспорт, запрещающий проживание в крупнейших городах СССР, и только после реабилитации в 1955 году смогла вернуться в Москву. Жила в каморке у друзей, собирала ранее неизвестные тексты Марины, пыталась что-то публиковать, но с малым результатом. Берегла архив Цветаевой до лучших времён, написала собственные рассказы и воспоминания, украшала в них мать, идеализировала её, мистифицировала. Любила, искала способ простить и оправдать.

Всегда и везде, где видела красоту, чувствовала боль, обнаруживала тайну, Ариадна хотела писать. Но всякий раз не оказывалось то сил, то бумаги, то чернил – всё приходилось таскать «на сердце, которое вот-вот лопнет», жаловалась она дневнику. Она умерла в 1975 году от обширного инфаркта. Ей было 63 года. Врачи говорили, что при вскрытии на её натруженном сердце нашли рубцы от инфаркта, перенесённого «на ногах». «Воспоминания дочери» Ариадны Эфрон вышли в свет только через 14 лет после её смерти – в 1989 году.