Борис Анненков: кровавый атаман с садизмом резал и белых, и красных

В 1889 году в семье потомков декабриста Анненкова родился сын Борис. Семейство славилось боевыми традициями, и папа-полковник отдал восьмилетнего сына на воспитание в Одесский кадетский корпус. Отучившись там восемь лет, Борис поступил в Московское Александровское военное училище, и через два года, покинув его стены в звании хорунжего, получил назначение в 1-й Сибирский казачий полк. После нескольких лет службы, Бориса перевели в 4-й казачий полк, стоявший в Кокчетаве. Нравы в полку отличались крутостью, поддерживалась железная дисциплина. Офицеры воспитывали рядовых, в том числе и с помощью рукоприкладства.

В начале лета 1914 года, когда полк находился в учебных лагерях, там вспыхнул бунт. Уставшие от бесчинств казаки убили подъесаула Бородихина и нескольких других офицеров, в том числе и начальника лагеря. Подостыв, бунтовщики выбрали себе новое командование из числа уцелевших офицеров. Своим временным начальником казаки «назначили» хорунжего Анненкова, видимо, относившегося к рядовому составу с сочувствием. Хотя он лично никакого участия в бунте не принимал, именно ему пришлось докладывать наверх о печальных событиях в полку. Началось следствие и военно-полевой суд, под который угодили 80 человек. Восьмерых зачинщиков казнили, двадцать самых активных участников бунта сослали на каторгу. Анненкова обвиняли в «бездействии и укрывательстве восставших», однако суд первой инстанции его оправдал. Вышестоящий суд всё-таки усмотрел в действиях хорунжего состав преступления и приговорил Анненкова к году и 4 месяцам тюрьмы. От заключения молодого офицера спасла начавшаяся Мировая война. Вместо отбытия наказания, его отправили на фронт.

В свой полк, уже находившийся на германском фронте, Анненков вернулся в январе 1915 года, как раз когда начиналось грандиозное сражение в Мазурских болотах. Почти сразу же его часть попала в окружение, где продолжала сражаться с превосходящими силами германцев. Все старшие офицеры погибли, и командование вновь пришлось принять хорунжему. Собрав остатки 4-го Сибирского казачьего полка в ударный кулак, ему удалось прорвать окружение и вывести подчиненных к своим в районе Гродно. После тяжелых боёв в зимних болотах Анненков предложил командованию идею: сформировать из сибирских казаков небольшие партизанские отряды, которые бы действовали в тылу врага, отвлекая на себя силы противника.

Командованию сибирской дивизии рапорт Анненкова показался интересным, и оно поддержало его инициативу. Было сформировано несколько партизанских или, как они назывались официально, рейдовых казачьих отрядов, командование одним из которых поручили Анненкову. Казаки-партизаны отправились в немецкий тыл и начали нападать на небольшие соединения германцев, их тыловые гарнизоны, нарушать коммуникации противника, то есть делать то, что за сто лет до них почти в этих же местах творили партизаны Давыдова и Сеславина. Это затрудняло наступление противника и раздражало немецкое командование, которое объявило солидную награду за голову Анненкова. Его самого это лишь позабавило, и он продолжал действовать в немецком тылу почти два года. Самой крупной из затеянных им операций стала атака на германскую пехотную часть у Барановичей 21 июня 1916 года. Пехотинцы позорно бежали, а отряд есаула Анненкова захватил крупные трофеи. За свои подвиги партизанский командир заслужил не только полное прощение за Кокчетавский бунт, но и множество наград, в том числе золотое георгиевское оружие с гравировкой «За храбрость».

Февральская революция не отвлекла партизан от боевых действий. Третьего марта отряд Анненкова присягнул временному правительству, и вновь отправился в немецкий тыл. Казаки явно не поддавались на разлагавшую всю армию пропаганду большевистских агитаторов. Логично, что после Октябрьского переворота, новое революционное командование обвинило отряд войскового старшины Анненкова в контрреволюционности и отправило его подальше от фронта. Партизаны под командованием своего боевого командира двинулись в Омск, где их подразделение должно было быть расформировано.

Серьезной опасности отряд Анненкова не представлял — он насчитывал не более тридцати человек. Однако даже на пересадочных станциях местные комиссары пролетарским чутьем ощущали что-то враждебное в угрюмых взгядах сибирских казаков. В Орше и в Пензе от них потребовали разоружиться на месте. Дело едва не дошло до вооруженных столкновений, помогли лишь телефонные переговоры с Петроградом. В Самаре Анненкову пришлось схитрить и во главе своих партизан принять участие в красногвардейском параде. К концу января добрались до Омска, где революционный совет предъявил казакам ультиматум: или они в течение трех дней разоружаются, или будут объявлены вне закона. Партизаны на давление не поддались и с оружием в руках ушли в станицу Захламлинскую под Омском.

17 февраля в Омске вспыхнул бунт, вызванный попыткой большевиков конфисковать церковное имущество и арестовать архиепископа Сильвестра. В церквях ударили в набат, прихожане оказали красногвардейцам активное сопротивление. Анненковцы из Захламлинской поспешили в Омск. Под шумок партизаны забрали из Никольского собора казачьи святыни — войсковое знамя в честь 300-летия дома Романовых и одно из знамен Ермака, под которым он, по легенде, воевал с ханом Кучумом. Одни называли это изъятие спасением, другие — похищением. Когда отряд уходил из Омска, произошла перестрелка с красногвардейцами. 18 февраля подчиненные Анненкова впервые стреляли в русских людей.

Бывший партизанский отряд отошел к Кокчетаву, а затем в степь. В марте 1918 года они вернулись под Омск, где организовали антибольшевистское восстание, и даже на какое-то время взяли город, но вскоре были выбиты оттуда превосходящими силами красных. Несмотря на это поражение, отряд Анненкова быстро рос за счет стекавшихся со всех концов восточной Сибири недовольных советской властью. К апрелю его ряды насчитывали 200 шашек, в мае — 500, в июне — тысячу. К концу лета силы Анненкова составляли 1500 человек. Из них он сформировал 4 полка, артдивизион и несколько вспомогательных подразделений. Самого 29-летнего Бориса казаки избрали сперва войсковым атаманом, а затем и войсковым старшиной. Позже он получил от адмирала Колчака генеральское звание, но сам предпочитал называться атаманом.

Восстание белочехов изменило положение дел на Урале и в Сибири. Вместе с восставшими анненковцы выбили красных из Омска. Чуть позже атаман, командуя соединенными отрядами сибирских и уральских казаков, разбил Блюхера и освободил от большевиков Верхнеуральск.

В сентябре 1918 года Анненков, прежде сам бунтовавший против властей, впервые сам подавлял восстание. Крестьяне Славгородского уезда Алтайской губернии поднялись против Сибирского временного правительства. Их делегаты съехались в Славгород. Туда и нагрянули 10 сентября войска атамана. Расправа была страшной. Для начала замучили полтысячи славгородцев, в том числе 87 делегатов съезда. Всех их по личному приказу Анненкова зарубили на главной площади. Казаки изощрялись в издевательствах над полумертвыми крестьянами. У них выкалывали глаза, вырезали языки, срезали кожу со спины. Затем началась карательная экспедиция по окрестным селам. В Черном Доле, где находился штаб восстания, его активистов вешали, привязывали к конским хвостам, закапывали живьем. Не щадили даже крестьянских жен и детей. Молодых девок свозили к эшелону карателей, где их насиловали и убивали. В соседнем Семипалатинске Анненков угрожал казнить каждого пятого жителя. Перепуганные горожане и крестьяне стали собирать деньги на откуп от убийц и уговаривать зачинщиков восстания самим сдаваться, чтобы казаки пощадили невинных. После этих событий Анненкова стали называть чёрным атаманом.

Впечатленный такой эффективностью подавления бунта, Верховный правитель России адмирал Колчак повелел объединить силы Анненкова в единую Партизанскую дивизию и пожаловал её командиру чин генерал-майора. Несмотря на это, атаман не спешил признавать адмирала — он был сам себе голова. Только после обещания промышленников, близких к Колчаку, щедрее спонсировать его казаков, Анненков нехотя признал власть Верховного. Это было чистой формальностью: он и после этого не спешил выполнять приказы Колчака, а чаще всего просто игнорировал их.

Анненков обосновался в Семиречье. Эту область он мечтал сделать независимой казачьей республикой. Под его началом числился уже корпус, а затем и армия. При этом атаман не спешил растрачивать собственные силы. После неоднократных приказов Колчака отправиться на западный фронт, он летом 1919 года отправил под Тобольск лишь несколько полков. Неисполнение приказа полностью атаман мотивировал необходимостью подавлять постоянно вспыхивавшие в Семиречье восстания. Эти мятежи были не столько пробольшевистскими, сколько анти-анненковскими — крестьяне постоянно бунтовали против жестокостей подручных атамана. Самым крупным из этих восстаний был мятеж в Лепсинском уезде, который Анненков не мог подавить целых 14 месяцев.

Партизанская армия была неоднородна. В ней служили казаки, мобилизованные крестьяне, части, состоявшие из местных киргизов, а также так называемые «национальные добровольцы»: афганцы, китайцы и уйгуры. Наибольший страх на население Семиречья наводили именно эти добровольцы, с воодушевлением грабившие и убивавшие всех подряд. Анненковских добровольцев презирали и боялись даже их сослуживцы. В докладе Особой канцелярии штаба 2 Отдельного Степного корпуса верховному командованию говорилось: «Среди кадровых частей замечается нежелание служить в частях дивизии атамана Анненкова, так как они думают, что большевики сочтут их за добровольцев и обязательно убьют».

Окруженный личной гвардией Анненков чувствовал себя в Семиречье полновластным хозяином. Он поднял над своей армией собственное знамя — черное с черепом, костями и девизом «С нами бог». Многие приближенные атамана делали себе татуировки в виде этого символа, а бойцы его личной охраны даже выжигали у себя на теле такие же клейма. В составе его армии числились не только боевые части, но и личная парикмахерская атамана, личный ансамбль песни и пляски атамана, личная кухня атамана, а так же персонал, обслуживавший личные табун, зверинец и гараж атамана. Особо охранялась личная атаманская казна. При этом сам Анненков постоянно подчеркивал свою неприхотливость. «Мы, соратники знали его как человека не курившего и не потреблявшего спиртных напитков, но много уничтожавшего конфет, — вспоминал адъютант атамана. — Он не имел друзей, чуждался женщин — он был холост… В Киргизии Анненков любил покататься на автомобиле, любил задавить кошку, собаку, курицу, барана… Говорил, что хотелось бы задавить какого-нибудь киргизёнка».

К концу 1919 года под напором красных армия Колчака начала отступать на восток. Снабжение анненковцев резко ухудшилось, и они перешли на самообеспечение, усилив грабеж семиреченских крестьян. Это вызывало новые бунты, которые подавлялись со всё большей жестокостью. В начале 1920 года в армию Анненкова влились остатки Оренбургской армии генерала Дутова. Нельзя сказать, чтобы это усилило атамана: многие дутовцы после тяжелейшего Голодного похода через степь болели тифом. Кроме того, в своих частях Дутов поддерживал дисциплину, и его подчиненные с ужасом смотрели на то, что творили анненковские головорезы. Теперь казакам стал понятен буквальный смысл приказа, увиденного ими в первый день: «Всякий партизан имеет право расстреливать каждого, не служившего в моих частях, без суда и следствия. Анненков».

Дутова Анненков назначил на несерьезную должность генерал-губернатора Семиречья. Командовать оренбуржскими частями стал боевой генерал Андрей Бабич. Впоследствии он вспоминал: «Способ командования и порядки в партизанских частях атамана Анненкова, где не соблюдались основные требования военной службы, отрицались законность и порядок, допускались невероятные бесчинства и грабежи, как по отношению к мирному населению деревень и станиц, а равно и по отношению к чинам моего отряда, вследствие болезни не могущих постоять за себя, вызвало озлобление против партизан генерала Анненкова со стороны чинов моего отряда». Внутренние столкновения становились неизбежными.

К концу 1919 года под черным знаменем Анненкова собралось 18-тысячное войско. При первом же столкновении с регулярными частями Красной армии эта орда, деморализованная мародерством, показала свою полную небоеспособность. Началось стремительное отступление к китайской границе. При этом силы Анненкова таяли на глазах, и вовсе не из-за натиска красных — солдаты атамана стремительно разбегались. В марте 1920-го, когда армия подошла к приграничному перевалу Сельке, взбунтовались Ярушинская бригада, драгунский полк и сербское подразделение. Это восстание было подавлено даже с большей жестокостью, чем карали мятежных крестьян.

Вскоре произошло еще одно событие, отделившее анненковских партизан от оренбургских казаков. В обозе последних двигались к китайской границе и офицерские семьи. Под каким-то предлогом атаман приказал направить казачий обоз в лагерь своей личной охраны. Там всех стариков и подростков сразу же зарубили, а женщин и девушек старше десяти лет зверски изнасиловали, а после — жестоко убили. Спастись удалось только дочери вахмистра Петрова-Оренбуржца. Изнасилованная, с отрубленной рукой она добралась до казачьего лагеря и рассказала о надругательствах над офицерскими семьями. Казачий полк тут же поднялся в ружье и двинулся к ставке атамана. Полковник Завершенский приставил револьвер к голове Анненкова и потребовал выдать виновных. Вся лихость с атамана тут же слетела. Он приказал привести главных злодеев, которых перед строем партизанского отряда зарубили добровольцы из казаков. После этого оренбургский полк самостоятельно двинулся к китайской границе. Ему вслед анненковцы дали несколько орудийных залпов, но ни разу не попали — даже стрелять из пушек они разучились.

В середине апреля у Анненкова осталось менее пяти тысяч человек. Он обратился к ним с воззванием, предлагая каждому выбрать, отправится ли он с атаманом на чужбину или на свой страх и риск останется в красной России. Большинство предпочло остаться на родине. Атаман не стал их отговаривать. Он даже сделал отколовшейся части подарок: объявил, что неподалеку, в городе Карагач для них уже приготовлены подводы с припасами на дорогу. Когда 3800 казаков и солдат отправились в этот Карагач, вместо телег и продовольствия они обнаружили пять заранее вырытых огромных рвов и пулеметы. Все «предавшие атамана» были раздеты догола, расстреляны и закопаны недалеко от озера Алаколь.

28 апреля в Китай под черным знаменем ушли всего 700 человек. В их обозе двигались автомобили атомана, нагруженные золотом и драгоценностями. Анненковцы продолжали привычно бесчинствовать и на китайской территории. Местные власти несколько раз безуспешно просили атамана укротить его людей. В марте 1921 года его арестовали и посадили в тюрьму города Урумчи, где он провел три года. Вышел он на свободу лишь в 1924 году, когда в его дело вмешался английский консул. Англичане хотели, чтобы атаман возглавил боевое крыло русской эмиграции, но он отказался, предпочтя заняться разведением породистых лошадей.

7 апреля 1926 года Анненкова увели солдаты коммунистического генерала Фэн Юйсяна, который сразу же передал его сотрудникам ОГПУ. Вместе с ним был похищен начальник штаба Партизанской армии генерал Николай Денисов, боевой соратник Анненкова ещё с Мировой войны. Через Монголию обоих переправили в СССР. Чтобы замаскировать свои действия на территории другого государства, чекисты объявили, что Анненков добровольно перешёл советскую границу и сдался властям. ТАСС распространил «заявление атамана Анненкова»: «Белое движение немыслимо и не нужно… Советская власть признана всеми народами Советского Союза… Я вернулся добровольно и сейчас твердо стою на платформе Советской власти…»

25 июля 1927 года в Семипалатинском театре имени Луначарского начался открытый суд над Анненковым и Денисовым. Зрители холодели от показаний ста четырёх свидетелей о зверствах, творимых анненковцами. Прежде под сводами этого театра никогда не звучало ничего подобного: «Как сейчас вижу — лежит голая мертвая женщина. Груди и правая рука у нее отрублены. Левый глаз вынут заостренною палкой. Палка с этим же глазом воткнута в землю. Недалеко от убитой всажен кол в землю. На колу — грудной младенец. Изо рта младенца торчит грудь, отрубленная у его матери». Позже говорили, что прокурор, читая обвинения, якобы поседел. Вряд ли: сотрудники советских органов правопорядка отличались крепкими нервами и были свидетелями, если не участниками, еще и не таких жестокостей.

Подсудимые держались скромно и сильно не отпирались от предъявленных им обвинений. Видимо, следователи обещали им, что при таком поведении их помилуют. Ничем иным нельзя объяснить надежду, звучавшую в последнем слове Анненкова: «Я думал, что когда-нибудь Советское правительство даст мне возможность загладить мою глубокую вину своей верной и преданной службой ему и отдать себя целиком и полностью на служение ему. После речей обвинения я понял, что я не нужен советскому правительству, я понял, что мне не может быть никакой пощады, мне не может быть никакого снисхождения за мою прошлую борьбу… Я ухожу из этой жизни раскаявшимся преступником, и я хочу думать, что я уйду из жизни со снятым проклятием с моего имени и фамилии».

12 августа обоим подсудимым был вынесен смертный приговор. Оба подали прошение о помиловании, которое не было удовлетворено. Анненкова и Денисова расстреляли 25 августа 1927 года.