Гюстав Кайботт, Камиль Коро и еще 6 художников, с которыми вы захотели бы дружить

begemot

автор

— обновлено в 1 секунду назад

Гюстав Кайботт, Камиль Коро и еще 6 художников, с которыми вы захотели бы дружить

Щедрый Куинджи, надежный Серов, блистательный Рафаэль — среди знаменитых художников было немало таких, о ком можно было сказать: «…и просто хороший человек»

Архип Куинджи

То, как Куинджи писал тени и свет, снискало ему славу непревзойденного колориста. Крамской говорил, что смотреть на его пейзажи «глазу больно», другие пытались разгадать «секретный» состав краски, чтобы повторить успех «Лунной ночи» или «Березовой рощи» — разумеется, тщетно. Зрение Куинджи было другим — его глаза были чувствительнее к цветовым оттенкам (это научно доказал приятель художника — Дмитрий Менделеев). Впрочем, острое зрение было не единственным качеством, отличавшим Архипа Ивановича от других — у него было особенное душевное устройство.

Еще ребенком обычно добродушный Архип делался страшен, если кто-нибудь обижал при нем птицу или щенка — в такие моменты не по годам сильного пацана боялись даже подростки. «Я с детства привык, что сильнее, а потому помогать должен» — говорил Куинджи. Он следовал этому правилу всю свою жизнь.

К 1890-м годам Архип Иванович разбогател (основной доход ему приносила не живопись, а удачные вложения в недвижимость). Жить он продолжал скромно, чувство меры изменяло ему лишь в вопросах благотворительности. Его жене приходилось вести «канцелярию по принятию прошений» — у подъезда художника всегда была очередь. Бедствующие коллеги, уличные попрошайки, вечно голодные студенты, разнокалиберные прохвосты — никто не знал отказа.

Будучи руководителем пейзажной мастерской в Академии художеств, Куинджи был для своих студентов не столько ментором, сколько другом или даже отцом. Его ученик — Николай Рерих — вспоминал: «Ученики в мастерской Куинджи знали только своего учителя, знали, что ради искусства он отстоит их на всех путях, знали, что учитель — их ближайший друг, и сами хотели быть его друзьями». Словом, Куинджи верил, что изменить мир к лучшему может не только высокое искусство, но и простая житейская доброта.

Валентин Серов

При первом знакомстве могло показаться, что Серов суров. Немногословный и неулыбчивый, он никогда не бывал душой общества, не старался очаровать собеседника и, вообще, не заботился о том, какое впечатление производит. Кто-то пошутил, что в компании Серов бывал настолько незаметным, что на него можно было случайно сесть. Шаляпин (впоследствии друживший с художником), на первых порах, его попросту боялся.

Близкие и друзья знали совсем другого Серова. Надежный, основательный, постоянный, он был для них каменной стеной. Тем занятней было обнаружить, что у стены — изрядное чувство юмора. В кругу друзей «мрачный» Серов преображался — он с удовольствием участвовал в домашних спектаклях, азартно играл с детьми и был горазд на дружеские пародии и розыгрыши.

В целом, Валентин Серов — образцовый семьянин, заботливый друг, человек слова и, вообще, цельноположительный персонаж — был полной противоположностью тому, как обыватель представляет себе художника. Его авторитет был огромен, участие Серова прибавляло веса всякому мероприятию. Он трудно сходился с людьми, завоевать его расположение было не просто, а, если уж Серов ссорился, то всерьез и надолго. Но и те, кто разошелся с ним в политических, эстетических или каких-либо еще вопросах, уважали его как прежде. Перефразировав афоризм писателя Алана Мура, можно сказать, что у Серова было много друзей, даже среди врагов.

Рафаэль Санти

Автопортрет Рафаэль Санти 1506

Судя по всему, Рафаэль был кем-то вроде средневекового Брэда Питта. Он был богат и знаменит. Он был хорош собой. Он был любим женщинами, детьми, понтификами, учениками и, разумеется, богами. Современники в один голос описывают его как чрезвычайно обходительного человека. Он был одинаково ласков с вельможами и простолюдинами, никто не слышал от него дурного слова. Среди его учеников всегда царили мир и согласие: источаемая Рафаэлем душевность уничтожала зависть, интриги и нездоровое соперничество.

Рафаэль Санти притом отнюдь не был скромником и святошей. Он построил себе дворец, всюду ходил со свитой почитателей, был падок на женщин, любил выпить и, по свидетельствам Джорджо Вазари, «жил, скорее, не как художник, а как князь».
Все это никак не сказывалось на интенсивности народной любви: Рафаэлю прощали то, за что другого забросали бы камнями. Взять, к примеру, историю любви Рафаэля и Форнарины. Если вкратце, по легенде художник купил девушку у ее папы-булочника, и та столь самоотверженно ему позировала, что Рафаэль вконец истощился и умер.

В чьем-нибудь еще исполнении подобная коллизия (пусть даже вымышленная) превратилась бы в скабрезный анекдот. Но Рафаэлю Санти все сошло с рук: через столетия после его смерти этот сюжет трактуется как вполне романтическая лавстори.

Ив Кляйн

Ив Кляйн — спортсмен, полиглот, изобретатель синего цвета — внес особенный вклад в изобразительное искусство. Он нагляднее других продемонстрировал, что процесс создания произведения искусства может быть не только кропотливым трудом, но и увлекательным приключением. Кляйн не хотел, да и, наверное, не умел долго сидеть на одном месте. Он закреплял на крыше автомобиля холст, садился за руль и отправлялся в парижский пригород. Картину за него рисовали ветер, дождь, дорожная пыль — такие работы Кляйн называл «космогониями». Он поливал свои работы водой, если под рукой не было шланга, брался за огнемет, когда заканчивался бензин, отправлялся в Германию — обшивать губкой оперу Гельзенкирхена, а вернувшись, брался перекрасить Париж в синий. Он вечно искал, вдохновляя и заряжая своей неуемной энергией всех вокруг. Процесс поиска обычно был интереснее того, что ему удавалось найти — впрочем, так и было задумано.

Едва ли эксперименты Кляйна были бы столь захватывающими, если бы не его личность. Продавая чистые холсты (а позднее и вовсе «ничто») или обмазывая краской обнаженных моделей, он спровоцировал немало жарких дискуссий. Однако, в отличие от, например, Сальвадора Дали, Кляйн умел эпатировать публику, никого не обижая. Кляйна любили, им увлекались, его выходки критиковали, его самого — никогда. Ив Кляйн был симпатичным и добрым человеком. В ходе самых ожесточенных споров об искусстве он ни разу не сломал никому руку. А ведь у него был пятый дан дзюдо.

Пауль Клее

Можно потратить не один год и все равно не отыскать в биографиях Клее намека на какой-нибудь присущий ему порок. Он был чрезвычайно одарен — талантливый скрипач, художник, неутомимый экспериментатор. Любящий муж и заботливый отец, он пользовался огромным авторитетом у студентов Баухаза (где Клее преподавал в течение 10 лет) — за спокойствие, мудрость и доброту они называли его Буддой и Святым Христофором. По некоторым сведениям, Пауль Клее был настолько просветленной личностью, что умел разговаривать со змеями и кошками. Но, если эти данные требуют уточнения, то умение Клее понимать детей и говорить на их языке, сомнений не вызывает. На изучении детского рисунка была построена немалая часть его преподавательской работы в Баухаузе. И свои детские рисунки он включал в каталоги наравне со «зрелыми» работами, считая, что первозданная детская непосредственность важнее изощренной техники.

Когда к власти в Германии пришли фашисты, они сочли работы Клее мазней, а самого художника — инфантильным. Едва ли можно придумать лучший комплимент.

Лерой Нейман

Когда Нейман умер, в некрологе в «Нью-Йорк Таймс» писали: «Мистер Нейман не был художником, который хоть сколько-нибудь интересовал кого-то в мире серьезного искусства». Критики и снобы не могли простить художнику его внушительных гонораров и его популярности.

Известность пришла к Нейману после того как он начал сотрудничать (в качестве иллюстратора и колумниста) с журналом Playboy. Став знаменитостью национального калибра, Лерой Нейман приобрел соответствующие привилегии. Он обзавелся статусными связями, среди его приятелей были знаменитые гангстеры, музыканты, спортсмены, кинозвезды. Одним из самых близких его друзей был Мухаммед Али, а Сильвестр Сталлоне даже устроил ему камео в «Роки». Однако если Лероя Неймана узнавали на улице таксисты, продавцы хот-догов или просто прохожие (а такое происходило довольно часто), он неизменно улыбался в ответ. Был он известен и своей благотворительной деятельностью — одному только Институту искусства в Чикаго он пожертвовал около пяти миллионов.

Лерой Нейман был женат лишь однажды и до самой смерти оставался образчиком моногамии (и это несмотря на близкое знакомство с Хью Хефнером). Он прожил долгую и счастливую жизнь, и за границами «мира серьезного искусства» интересовал многих.

Камиль Коро

В творчестве Камиль Коро, по его собственным словам, предпочитал «точность и аккуратность неорганизованности и спонтанности». И в жизни он был таким же — неторопливым, основательным, тихим человеком, предпочитавшим держаться подальше от революций, женщин и других стихийных бедствий. Всю свою жизнь он старательно открещивался от каких-либо течений. Впрочем, тщетно: папашу Коро считали своим и барбизонцы, и импрессионисты, его уважали и Курбе, и Ренуар.

Дело было не только в очевидном таланте Коро. «Художник без биографии», персонаж, лишенный яркой харизмы, он, тем не менее, был добрым и щедрым человеком, чья компания была приятна любому. Он содержал ясли для сирот, участвовал в благотворительных выставках, помогал бедствующим коллегам. Когда его друг — больной и послуслепой художник Оноре Домье — задолжал за домовладельцу, Коро попросту купил ему весь дом, в котором тот снимал угол. Красноречивее всего Камиля Коро характеризует его отношение к подделкам. Если ему нравилась работа «под Коро», на которую он где-нибудь натыкался, он — в знак одобрения, и, понимая, что так она будет стоить дороже, — тут же подписывал ее. Результатом щедрости художника стал известный анекдот: «Из 2000 картин, написанных Камилем Коро, 3000 находятся в Америке».

Гюстав Кайботт

Гюстав Кайботт — юрист по образованию — учился рисовать в мастерской Леона Бонна. Позднее он поступил в парижскую Школу изящных искусств, где, как говорится, подавал надежды. Разочаровавшись в тамошней системе преподавания, Кайботт вскоре бросил — и школу, и живопись. Но, повстречавшись с Моне, заболел импрессионизмом и взялся за старое.

Талантливый аматор, он трезво (пожалуй, даже слишком трезво) оценивал свои возможности. Кайботт хотел быть достойным того, чтобы его «картины висели в прихожей дома, в гостиной которого будут висеть Ренуар и Сезанн». А вот Эмиль Золя считал его «самым мужественным из всех импрессионистов». «Когда его талант обретет большую гибкость, г-н Кайботт станет одним из самых оригинальных в группе» — писал он.

Было и еще кое-что, отличавшее Кайботта от остальных: он был богат.

Кайботт был натурой энергичной и увлекающейся. Он был не только художником, но и филателистом (одним из самых выдающихся в истории), собирателем живописи, фанатом парусного спорта и кораблестроения, завзятым садоводом. Тем не менее, Гюстав Кайботт рано начал задумываться о смерти: «в нашей семье умирают рано» — повторял он. Ему нужно было все успеть.

Кайботт оплачивал аренду мастерских для своих коллег-импррессионистов. Организовывал для них выставки. Кормил их и поил. Он покупал их картины, причем не те, которые понравились ему, а те, которые не покупали другие. В 28 лет он составил завещание, в котором освободил друзей от каких-либо финансовых обязательств. Некоторым из них он помог не умереть от голода, и это отнюдь не фигура речи.

Он действительно умер, когда ему было всего 46.

Долгое время Кайботт-меценат заслонял для широкой публики Кайботта-художника. Впрочем, и сегодня, когда его картины висят вместе с полотнами Ренуара и Сезанна в музее Орсе или Институте искусств Чикаго, непросто решить, какой из них был важнее.