Иосиф Рапопорт: как ученый становился бесстрашным бойцом и блестящим офицером, стратегическим талантам которого завидовали профессиональные военные

Он родился в Чернигове в марте 1912 года. После окончания школы поступил в Ленинградский государственный университет, аспирантуру проходил и заканчивал в лаборатории Института экспериментальной биологии АН СССР, специализирующейся на генетике, под руководством Николая Кольцова. Знал несколько языков, что позволяло быть в курсе всех актуальных мировых научных достижений. Был главным и самым перспективным учеником Кольцова, уже в 1938 году состоял в родном институте старшим научным сотрудником. Ему удалось обнаружить сильные химические мутагены, по своей эффективности не уступавшие действию ионизирующей радиации. Кольцов писал, что к работе он относился с ненасытным любопытством и смелостью, в день закладывал от 500 до 700 опытов – его коллеги ограничивались максимум двумя сотнями.

Диссертация по результатам его исследований намечалась в стенах биофака МГУ на последние числа июня 1941 года, но 22-го планы многих в СССР резко изменились. Иосиф Рапопорт отложил в сторону блестящую научную карьеру, отказавшись от брони, настоял на призыве и 27 июня был зачислен на фронт командиром стрелкового взвода в звании младшего лейтенанта. «Такого просто не бывает, понимаете?!» – с восхищением говорил о Рапопорте генерал-майор запаса Александр Кириллин, занимавшийся в России увековечиванием памяти защитников Отечества.

В 1941 году Рапопорт командовал батальоном 476-го стрелкового полка 320-й стрелковой дивизии, в следующем году в звании старшего лейтенанта на Закавказском фронте командовал сначала ротой, а затем батальоном в 28-м стрелковом полку 75-й стрелковой дивизии. С декабря 1942 года по июль 1943-го, подлечившись после одного из ранений, стал слушателем ускоренного курса начальников штабов полков Военной академии им. Фрунзе. Узнав, что Рапопорт в Москве, профессор Сербский пригласил его в МГУ, где на стенах в одной из аудиторий биофака всё ещё висели таблицы, подготовленные к его защите. Так в июне 1943 года Рапопорт защитил докторскую диссертацию, написанную ещё до войны, став доктором биологических наук. Сразу после поступили два предложения: от секретаря президиума Академии наук СССР, советского физиолога Леона Орбели и из Академии им. Фрунзе – оба касались продолжения научной деятельности. Отказавшись, Рапопорт вернулся на фронт.

Сослуживцы рассказывали, что он ел с солдатами из одного котелка, собственноручно писал похоронки и письма родным погибших и раненых, лично контролировал захоронения павших бойцов или отправку раненых в госпиталь, не стеснялся ввязываться в скандалы с начальством и «принципиальничать», когда дело касалось жизни солдат.

Генерал Николай Бирюков, принимавший участие в Битве за Днепр в сентябре 1943 года, писал, что переправа советских войск через реку в районе Черкассы-Мишурин Рог должна была обернуться огромными человеческими потерями:немцы стояли на противоположном берегу стеной. Но накануне переправы Рапопорт провел дополнительную разведку близлежащих территорий и внезапно обнаружил «прогалинку» в защите немцев недалеко от села Солошино. Согласовать новый маршрут переправы с руководством фронта было уже невозможно: приказ был дан, обсуждению не подлежал. Рискуя попасть под трибунал, в ночь с 27 на 28 сентября Рапопорт все-таки переправил своих солдат на другой берег не там, где было приказано. И мало того что не потерял почти никого из своих бойцов, так еще и разогнал своей внезапной атакой всех немцев, наступив на них с тыла. Это существенно облегчило переправу остальным подразделениям 62-й дивизии, да и отвоёванный тогда у немцев кусок земли стал одним из крупнейших Мишуринских плацдармов.

Правда, сразу после этого отступившие немцы попытались спасти положение и направили в расположение советских войск элитные части СС. Теперь красноармейцам пришлось отступать, многие отбились от своих частей и попали в окружение. Рапопорт вывел порядка 300 человек живыми и невредимыми. Он пошёл во главе колонны, взвалив на себя станковый пулемёт «Максим». И нёс его всю дорогу. Бронебойщик Александр Белоусов рассказывал после, что за ним шла колонна, нагруженная оружием, но шла молча и безропотно, несмотря на усталость и голод. Разговаривать было нельзя, курить тоже, привал запрещался – в любую минуту мог завязаться бой. Многие из тех, кого не было в колонне Рапопорта, так и не вышли из окружения и попали в плен.

В 1944 году Рапопорт провел ещё несколько успешных операций на территории Венгрии и Австрии. После ранения в конце декабря 1944 года, из-за которого он лишился глаза, его отправили было в госпиталь, но, не долечившись, Рапопорт снова вернулся на фронт и возглавил оперативный штаб своей дивизии, воевавшей в Австрии на венском направлении. Писали о больших потерях: немцы вгрызались в последние шансы. 2 апреля был освобождён город Эйзенштад, после был создан передовой отряд в составе первого батальона 29-го полка восьмого самоходного артиллерийского дивизиона и взвода саперов – командиром назначен Рапопорт. Был жёсткий бой у небольшого местечка Шютцен, где немцы расположили мощно оборудованные оборонительные рубежи. Дальше Поттендорф. Уже накануне победы 8 мая передовой отряд взял Амштеттен, где наши десантники встретились с разведгруппой 41-го полка 11-й танковой дивизии 3-й американской армии. Заслуги этого боя некоторые военные историки ставят под сомнение, но американцы наградили Рапопорта орденом Достойного Легиона (Legion of Merit).Своим командованием он был награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом Суворова III степени, двумя орденами Отечественной войны I степени и орденом Отечественной войны II степени. После войны за военные действия на территории Венгрии – орденом Красной Звезды ВНР. На его панихиде однополчане рассказывали, что Рапопорт был трижды представлен к званию Героя Советского Союза, но почему-то ни разу его не получил.

Опять наука

Но вот война наконец закончена, можно было заняться любимым делом. Рапопорт продолжил работу в Институте цитологии, гистологии и эмбриологии АН СССР, в который перед войной был преобразован Институт экспериментальной биологии, имевший статус научного центра мирового уровня. Российскую генетику начала XX века вообще все исследователи называли передовой, отмечая нобелевских лауреатов Павлова (1904 год) и Мечникова (1908 год). Николай Кольцов «насаждал» в своём экспериментальном институте дух свободы научной мысли, высокую требовательность к исследователям и результатам их работы. Выдвинутая им в 1927 году гипотеза о матричном воспроизведении жизни, о существовании молекул наследственности позднее стала основой молекулярной биологии. Кольцов, Павлов и Вавилов пользовались поддержкой советских властей. Ни террор, ни Гражданская война с её голодом и разрухой, ни Вторая мировая не смогли нарушить ход развития русской генетики.

Первая послевоенная статья Рапопорта – «Карбонильные соединения и химический механизм мутаций» – появилась в «Докладах Академии наук» в 1946 году. Однако в это время стала ярче светить звезда академика Трофима Лысенко, зажегшаяся ещё накануне войны. Лысенко, сам будучи основателем псевдонаучного направления в биологии – мичуринской агробиологии, называл генетику «буржуазной наукой». Его поддерживал лично Сталин, хотя и критиковал некоторые его выводы, в том числе «о буржуазном происхождении наук». Тем не менее козырять «пролетарскостью» открытий стало полезно. Ну, а перевод научных достижений в политическую плоскость оказался эффективным инструментом в подавлении научных конкурентов. Знаменитая августовская сессия ВАСХНИЛ 1948 года, где Лысенко прочитал доклад, «разоблачающий» генетиков, свернула достижения российской и советской науки в этой области.

Рапопорт, которого никто не приглашал на заседание, всё же на нём появился, и это явление окутано множеством самых героических легенд. Как бы там ни было, он оказался единственным, кто тогда защищал и своих коллег, и научную истину. За что был изгнан из Академии наук без права поступления на работу – вместе с остальными коллегами. Большинство оппонентов Лысенко после покаялись и призывали к тому же Рапопорта, упирая на Молотова, который поддерживал Лысенко.

«Дело в том, что я разбираюсь в генетике лучше товарища Молотова», – за этот простой и очевидный ответ Рапопорта изгнали из партии, в которую он вступил во время войны. Он пытался устроиться на строительство метро, лаборантом в геологические конторы, подрабатывал под чужой фамилией в Институте научной и технической информации внештатно вплоть до конца 1957 года – словом, как-то выживал.

В 1956 году Нобелевскую премию по химии получил представитель химической физики Николай Семёнов. Сирил Хиншелвуд, разделивший с ним тогда признание, рассказал ему о работах Рапопорта, широко известных в научном сообществе на Западе. По возвращении в СССР Семёнов разыскал безработного генетика и пригласил в свой Институт химической физики. При его участии было создано около 400 новых сельскохозяйственных сортов, и больше четверти из них Рапопорт успел увидеть на полях, и это не считая создания высокопродуктивных штаммов промышленных микроорганизмов, дающих антибиотики.

В 1962 году Нобелевский комитет заявил советским властям, что за открытие химического мутагенеза готов присудить Нобелевскую премию Рапопорту и британскому генетику Шарлотте Ауэрбах. ЦК предложил Рапопорту подать заявление о повторном вступлении в партию.

Но и тут упрямство Иосифа Рапопорта шокировало партийных чиновников. Он снова заявил очевидное: из партии был исключён незаконно, потому либо восстанавливайте, либо плевать я хотел на Нобелевку. Пока ЦК КПСС ковырялась в партийной истине, нехотя восстанавливая Рапопорта, Нобелевский комитет отложил премию, всё же закрепив право на открытие мутагенеза за Рапопортом и Ауэрбах. В 1984 году Рапопорт получил Ленинскую премию, с которой снова поступил нестандартно – раздал коллегам по лаборатории. Словом, вот такой вот был ученый.