Кем был Александр Михайлович Крымов

после Февральской революции назначен командующим Особой Петроградской армией, созданной для подавления революционных волнений, участник мятежа генерала Корнилова ( 24—31 августа 1917); после провала мятежа Корнилова (и его ареста) под угрозой предания суду за поддержку Корнилова и предстоящего заключения в тюрьму (после разговора с Керенским) покончил с собой (застрелился).

Родился 23 октября 1871 года в дворянской семье, жившей в Варшавской губернии. Окончив Псковский кадетский корпус (1890) и 1-е военное Павловское училище (1892), молодой офицер в чине подпоручика был определен в 6-ю артиллерийскую бригаду. Дослужившись к 1898 г. до звания штабс-капитана, Крымов продолжил свое образование в Николаевской академии Генерального штаба, которую в 1902 г. закончил по первому разряду с чином капитана. Генерал М.Д. Бонч-Бруевич так характеризовал Крымова: «Артиллерийский офицер, он, как и многие артиллеристы, выгодно отличался, от пехотинцев своей образованностью и интеллигентностью, был приятным и учтивым собеседником».

В Русско-японской войне А.М. Крымов принял участие старшим адъютантом при штабе 4-го Сибирского армейского корпуса. Получив за отличия ряд орденов и чин подполковника, Крымов в 1906 г. продолжил службу делопроизводителем мобилизационного отделения Главного штаба, с 1909 года, уже в звании полковника, ‒ мобилизационного отделения Главного управления Главного штаба (ГУГШ), а с 1910 года стал начальником отделения ГУГШ. С 1911 года Крымов командовал 1-м Аргунским полком Забайкальского казачьего войска, а с 1913-го служил исполняющим должность генерала для поручений при командующем войсками Туркестанского военного округа генерале A.В. Самсонове.

С началом Первой мировой войны Крымов продолжил службу под началом генерала Самсонова, назначенного командующим 2-й армией, призванной вместе с 1-й армией генерала П.Ф. Ренненкампфа оттянуть силы немцев с Западного фронта, нанеся им поражение в Восточной Пруссии. После катастрофы, постигшей 2-ю армию, Крымов оказался в числе тех, кому удалось выйти из окружения. С сентября 1914-го генерал командовал бригадой 2-й Кубанской казачьей дивизии, заслужив Георгиевское оружие «за то, что находясь при командующем 1-м армейским корпусом в качестве начальника штаба корпуса, принимал энергичное участие в бою 17-го и 18-го августа 1914 года и, подвергая свою жизнь явной опасности, верной оценкой обстановки содействовал в овладении нашими войсками гор. Нейденбурга».

Получив вскоре звание генерал-майора, Крымов весной 1915 года был назначен начальником Уссурийской конной бригады (позже развернутой в дивизию), справедливо заслужив славу решительного кавалерийского начальника. Военный историк А.А. Керсновский, описывая боевые действия 1915 года, отмечал: «С исключительным блеском действовала Уссурийская конная дивизия генерала Крымова, как в Польше и Литве, так и в Лесистых Карпатах. В ней особенно выделился Приморский драгунский полк (Журоминек, Попеляны, Иоганишкели), уничтоживший разновременно 8 германских кавалерийских полков (с соответственным количеством пехоты)». Генерала Крымова называли «третьей шашкой России» (после графа Ф.А. Келлера, и А.М. Каледина).

«Славным генералом» называл Крымова и А.Г. Шкуро. «…Грубый с виду, резкий на словах, разносивший, не выбирая выражений, своих подчиненных, задиравшийся по всякому поводу с начальством, [он] пользовался, несмотря на все это, безграничным уважением и горячей любовью всех подчиненных, от старшего офицера до младшего казака, ‒ писал Шкуро. ‒ За ним, по первому его слову ‒ все в огонь и в воду. Это был человек железной воли, неукротимой энергии и неустрашимой личной храбрости. Он быстро разбирался в самой запутанной военной обстановке и принимал смелые, но неизменно удачные решения; хорошо изучил своих подчиненных и умел использовать их боевые качества и даже самые их недостатки.

Так, зная склонность казаков держать подле себя коней, дабы в случае неудачи спешно изменить свое местонахождение, Крымов держал коноводов верстах в 50-ти от места боя, благодаря чему его казаки держались в пешем бою крепче самой стойкой пехоты. Зная местность огня, он со своими забайкальцами, природными охотниками, применял такой метод борьбы с наступающим противником: занимал горные вершины отдельными взводами казаков, которые устраивались там по-своему и били на выбор. Никакой огонь артиллерии, никакие атаки баварцев не могли выкурить из горных щелей засевших в них казаков». В июне 1916 года генерал был награжден орденом Святого Георгия 4-й степени за то, что в сражении у местечка Попеляны «атаковал противника во фланг и тыл, и своими смелыми действиями разбил противника и заставил его панически бежать».

Но были и другие оценки боевых действий Крымова. Генерал К. Маннергейм, воевавший вместе с Крымовым на Румынском фронте, вспоминал: «Поздним вечером 2 января 1917 года я получил ошеломляющее известие. До этого мы в течение дня безуспешно пытались связаться с полевыми частями Крымова, и наконец выяснилось, что генерал со всей своей дивизией отошел, не предупредив соседние соединения.

Ни у меня, ни у штаба румынской армии не было свободных сил, чтобы занять эту позицию, а немцы не замедлили захватить участок, который контролировал Крымов, и начать артиллерийский обстрел Фокшан. Генералу Авереску с его штабом пришлось оттуда уйти. Когда через несколько дней наши части перегруппировались для нанесения ответного удара, горная гряда была уже очень сильно укреплена, и потребовалось гораздо больше войск, чтобы вернуть этот участок. Несколько недель спустя я получил разъяснения о странном поведении Крымова. Основанием для приказа об отходе было следующее: «Потеряв всякое доверие к румынской армии, я решил отвести свою дивизию к ближайшему русскому армейскому корпусу и присоединиться к нему». Какое простое решение! Трудно понять, как генерал Крымов, имевший хорошую репутацию, мог так грубо нарушить законы войны. Помимо всего прочего, он оставил позиции без предупреждения, поэтому нечего было даже пытаться исправить нанесенный им вред. И такое преступление этот офицер Генерального штаба совершил совершенно безнаказанно!»

Генерал А.М. Крымов, находившийся в доверительных отношениях с А.И. Гучковым, был среди тех, кто накануне 1917 года планировал дворцовый переворот с целью отстранения императора Николая II от престола. Как отмечает исследовательница российского масонства Н.Н. Берберова, еще задолго до февральской революции Крымов сблизился с представителями либеральной оппозиции и, возможно, даже вступил в масонскую ложу: «Мы знаем теперь, что генералы Алексеев, Рузский, Крымов, Теплов и, может быть, другие были с помощью Гучкова посвящены в масоны. Они немедленно включились в его «заговорщицкие планы». Все эти люди, как это ни странно, возлагали большие надежды на регентство (при малолетнем царевиче Алексее) вел. кн. Михаила Александровича, брата царя». «Незадолго до Февральской революции, ‒ отмечал в своих показаниях НКВД член кадетской партии и масон Н.В. Некрасов, ‒ начались и росли связи с военными кругами. Была нащупана группа оппозиционных царскому правительству генералов и офицеров, сплотившихся вокруг А.И. Гучкова (Крымов, Маниковский и ряд других), и с нею завязалась организационная связь».

«Фактически это было продолжением несостоявшегося «тихого» переворота, который был предотвращен Царем в конце августа 1915 года, когда он принял верховное командование. Как писал Г.М. Катков: «Гучков и его заместитель Коновалов обрабатывали Алексеева в Ставке, а Терещенко, глава киевского военнопромышленного комитета, прилагал все усилия к тому, чтобы повлиять в том же духе на Брусилова, главнокомандующего Юго-Западным фронтом». В январе 1916 года, по приглашению Алексеева, Ставку посещают князь Г.Е. Львов и московский городской голова М.В. Челноков — известные своей оппозиционностью Николаю II. При этом Львов из вагона не выходил, а к нему ходил Алексеев, который имел с ним «с глазу на глаз беседу в течении около часа». Имеется ряд мнений, что с этого времени начинается участие Алексеева в готовящемся заговоре по свержению Николая II. С.П. Мельгунов писал: «К осени 1915 года между новыми «союзниками» (Алексеевым и Львовым — П.М.) была установлена договоренность уже о действиях.

А.Ф. Керенский, который впоследствии о намечавшихся планах мог знать непосредственно от Львова, во французском издании своих воспоминаний говорит, что план заключался в аресте Царицы, ссылке ее в Крым и в принуждении Царя пойти на некоторые реформы, то есть, очевидно, согласиться на министерство «доверия» во главе со Львовым.»(П.Мультатули)

Приехав в январе 1917 года с Румынского фронта в Петроград, Крымов стал активно агитировать за скорейший государственный переворот. Жандармский генерал А.И. Спиридович, вспоминая январские дни 1917 года, писал: «Приехавший из Киева Терещенко, член Г. Думы Шидловский и генерал Крымов доказывали необходимость свержения монарха». А.Ф. Керенский вспоминал: «В начале января в Петроград прибыл вместе с группой офицеров популярный генерал А.М. Крымов (…). Родзянко договорился с ними о встрече на своей квартире, на которую были приглашены и лидеры «Прогрессивного блока». На этой встрече генерал Крымов от имени армии призвал Думу совершить без всякого промедления переворот, заявив, что в противном случае у России нет шансов на победу в войне.

Все присутствовавшие поддержали точку зрения Крымова, а некоторые позволили себе говорить о государе в таких выражениях, что Родзянко вынужден был попросить их не прибегать к подобному языку в доме Председателя Думы».

По воспоминаниям председателя Государственной думы М.В. Родзянко, генерал выступил перед группой оппозиционно настроенных думцев, пообещав поддержку армии в совершении государственного переворота. «Настроение в армии такое, ‒ говорил генерал, ‒ что все с радостью будут приветствовать известие о перевороте. Переворот неизбежен и на фронте это чувствуют. Если вы решитесь на эту крайнюю меру, то мы вас поддержим. Очевидно, иных средств нет. Все было испробовано как вами, так и многими другими, но вредное влияние жены сильнее честных слов, сказанных царю. Времени терять нельзя». Думцы же, по словам Родзянко, «с волнением слушали доклад боевого генерала.

Грустной и жуткой была его исповедь. Крымов говорил, что пока не прояснится и не очистится политический горизонт, прока правительство не примет курса, пока не будет другого правительства, которому бы там, в армии, поверили, ‒ не может быть надежд на победу. Войне определенно мешают в тылу, и временные успехи сводятся к нулю». Выступление генерала встретило полную поддержку думских оппозиционеров, общее настроение которых вполне можно выразить словами кадета А.И. Шингарева, сказанного после речи Крымова: «Генерал прав ‒ переворот необходим… Но кто на него решится?»

По свидетельству кадетского лидера П.Н. Милюкова, «самоотверженный патриот» Крымов, в начале 1917 года не только говорил перед либералами соответствующие речи, но и «обсуждал в тесном кружке подробности предстоящего переворота», намеченного на февраль. «Я не могу не вспомнить последних месяцев перед революцией, когда генерал Крымов оказался тем единственным генералом, который из великой любви к родине не побоялся вступить в ряды той небольшой группы лиц, которая решилась сделать государственный переворот, ‒ вспоминал близкий знакомый Крымова миллионер М.И. Терещенко, вскоре ставший министром финансов Временного правительства. ‒ Генерал Крымов неоднократно приезжал в Петербург и пытался убедить сомневающихся, что медлить больше нельзя. Он и его друзья сознавали, что если не взять на себя руководство дворцовым переворотом, его сделают народные массы, и прекрасно понимали, какими последствиями и какой гибельной анархией это может грозить. Наконец, мудрые слова искушенных политиков перестали нас убеждать, и тем условным языком, которым мы между собой сносились, генерал Крымов в первых числах марта был вызван в Петроград из Румынии, но оказалось уже поздно». Об этом же свидетельствует и генерал А.И. Деникин, по словам которого, «Крымов был вызван своими единомышленниками с фронта в Петроград к 1-му марта, но петроградское восстание изменило ход событий». Ходили разговоры, что решительный генерал Крымов «предлагал осуществить убийство царя на военном смотру в марте 1917 года»…

Принять активное участие в февральских событиях 1917 года Крымову не пришлось, так как в эти трагические для страны дни он находился в Кишиневе. Общавшийся с Крымовым на следующий день после отречения Императора П.Н. Врангель вспоминал: «Я застал его (Крымова. ‒ А.И.) в настроении приподнятом, он был весьма оптимистически настроен. Несмотря на то, что в городе повсеместно уже шли митинги и по улицам проходили какие-то демонстрировавшие толпы с красными флагами, где уже попадались отдельные солдаты из местного запасного батальона, он не придавал этому никакого значения; он искренне продолжал верить, что это переворот, а не начало всероссийской смуты. Он горячо доказывал, что армия, скованная на фронте, не будет увлечена в политическую борьбу, и «что было бы гораздо хуже, ежели бы все это произошло после войны, а особенно во время демобилизации… Тогда армия просто бы разбежалась домой с оружием в руках и стала бы сама наводить порядки». От него я узнал впервые список членов Временного правительства».

Но Февральская революция оказалась мало похожей на верхушечный дворцовый переворот и развивалась отнюдь не по замыслам заговорщиков, а по своим собственным законам. Уже спустя несколько дней, вспоминал Врангель, Крымов неожиданно вызвал его к себе: «Я застал генерала Крымова за письмом. В красных чакчирах, сбросив китель, oн сидел за письменным столом, вокруг него на столе, креслах и полу лежал ряд скомканных газет. «Смотрите», ‒ ткнув пальцем в какую-то газету, заговорил он, ‒ «они с ума сошли, там черт знает, что делается. Я не узнаю Александра Ивановича (Гучкова), как он допускает этих господ залезать в армию. Я пишу ему. (…) Он стал читать мне письмо. В горячих, дышащих глубокой болью и негодованием строках, он писал об опасности, которая грозит армии, а с нею и всей России. О том, что армия должна быть вне политики, о том, что те, кто трогают эту армию, творят перед родиной преступление… Среди чтения письма он вдруг, схватив голову обеими руками, разрыдался…» Вспомнил ли тогда генерал, насколько «вне политики» был он сам накануне свержения самодержавия?

В Петроград А.М. Крымов приехал лишь 14 марта, чтобы провести переговоры с Гучковым и, по свидетельству Врангеля, вернулся на фронт несколько успокоившись, поверив в то, что «Временное правительство, несмотря на кажущуюся слабость, было достаточно сильно, чтобы взять движение в свои руки». После того как знаменитый генерал граф Ф.А. Келлер отказался приводить к присяге Временному правительству находившийся под его командованием 3-й конный корпус, на его место был назначен А.М. Крымов, вскоре произведенный в генерал-лейтенанты.

Довольно скоро разочаровавшись в способностях Временного правительства, с каждым днем погружавшего страну во все более глубокий кризис, Крымов поддержал планы генерала Л.Г. Корнилова по установлению в стране военной диктатуры. Как вспоминал генерал А.И. Деникин, Крымов, возмущаясь двоевластием, говорил: «Разве можно при таких условиях вести дело, когда правительству шагу не дают ступить совдеп и разнузданная солдатня. Я предлагал им в два дня расчистить Петроград одной дивизией ‒ конечно, не без кровопролития… Ни за что: Гучков не согласен, Львов за голову хватается: «помилуйте, это вызвало бы такие потрясения!» Будет хуже».

На Юго-западном фронте по инициативе Крымова возникла офицерская организация, охватившая, как писал Деникин, «главным образом части 3 конного корпуса и Киевский гарнизон (полки гвардейской кавалерии, училища, технические школы и т. д.)», и имевшая первоначальной целью «создание из Киева центра будущей военной борьбы». «Генерал Крымов считал фронт конченным, и полное разложение армии ‒ вопросом даже не месяцев, а недель, ‒ писал Деникин. ‒ План его, по-видимому, заключался в том, чтобы, в случае падения фронта, идти со своим корпусом форсированными маршами к Киеву, занять этот город и, утвердившись в нем, «кликнуть клич». Все лучшее, все, не утратившее еще чувства патриотизма, должно было отозваться, и прежде всего офицерство, которое, таким образом, могло избегнуть опасности быть раздавленным солдатской волной. В дальнейшем возможно было продолжение европейской войны хотя и не сплошным фронтом, но сильными отборными частями, которые, и отступая вглубь страны, отвлекали бы на себя большие силы австро-германцев. «Что касается форм верховной власти, ‒ говорил Крымов одному из своих сотрудников, ‒ это вопрос будущего; но лично я никакой нежности к династии не питаю»».

Но осуществиться этим планам было не суждено, так как события развивались слишком стремительно. В августе 1917-го, во время «корниловского мятежа», который Крымов полностью поддержал, генерал получил от Корнилова назначение главнокомандующим отдельной Петроградской армией, в задачу которой входило занять столицу. «Большой патриот, смелый, решительный, не останавливавшийся перед огромным риском, разочарованный в людях еще со времени подготовки мартовского переворота, не любивший делиться своими планами с окружающими и рассчитывавший преимущественно на свои собственные силы, ‒ писал о Крымове Деникин, ‒ он внес известные индивидуальна особенности во все направление последующей конспиративной деятельности, исходившей из Могилева.

Его непоколебимым убеждением было полное отрицание возможности достигнуть благоприятных результатов путем сговора с Керенским и его единомышленниками. В их искренность и в возможность их «обращения» он совершенно не верил… (…) Крымов добровольно стал орудием, «мечом» корниловского движения; но орудием сознательным, быть может направлявшим иногда… руку, его поднявшую. «Меч» хотел разить, утратив веру в целебность напрасных словопрений, и, исходя из взгляда, что страна подходит к роковому пределу и что поэтому приемлемо всякое, самое рискованное средство… «Рука» разделяла всецело эти взгляды, но, придавленная огромной тяжестью нравственной ответственности перед страной и армией, несколько колебалась». По справедливому наблюдению Деникина, политическая ситуация к концу августа 1917 года выглядела следующим образом: «Керенский все еще не решался ‒ идти ли с Корниловым против советов или с советами против Корнилова; (…) Корнилов, твердо решив вопрос о необходимости изменения конструкции власти, колебался еще в выборе методов его осуществления. Лишь один Крымов не сомневался и не колебался, считая, что вести с «ними» переговоры или ждать выступления большевиков не следует и что только силою оружия можно разрубить завязавшийся узел».

Как известно, движение Крымова на Петроград захлебнулось, корниловское движение было развалено силами испугавшегося за свою власть Керенского, поспешившего объявить Корнилова изменником, и Советами, выступавшими против «контрреволюции». Сказалась и полная несостоятельность технической подготовки выступления генерала Крымова, и «инертное сопротивление массы, плохо верившей Корнилову». «Конница Крымова разбросалась от Пскова до Луги, дойдя передовыми своими частями до этого города, ‒ пишет А.А. Керсновский. ‒ (…) …Генерал Крымов не сумел воспользоваться столь благоприятно складывавшейся обстановкой. Не получая из Ставки никаких указаний, никакой ориентировки, подобно Корнилову ошеломленный неожиданной провокацией правительства, он задержал 29 августа свои войска у Луги, а сам отправился для выяснения обстановки в Петроград».

Прибыв 31 августа 1917 года к Керенскому для объяснений и получив предложение о сдаче полномочий, Крымов понял, что оказался в ловушке, имевшей целью выманить его и, отделить от верных ему частей. «Когда Керенский упрекнул арестованного Крымова в предательстве и обмане, ‒ пишет историк О.Р. Айрапетов, ‒ тот ответил, что без всякого обмана хотел повесить большинство из столичных политиков».

Осознав, что стал одновременно и участником провокации и ее жертвой, генерал А.М. Крымов, согласно официально версии, застрелился. «Крымов оказался обманутым, ‒ пишет генерал Деникин. ‒ Уйдя от Керенского, выстрелом из револьвера он смертельно ранил себя в грудь. Через несколько часов в Николаевском военном госпитале, под площадную брань и издевательства революционной демократии, в лице госпитальных фельдшеров и прислуги, срывавшей с раненого повязки, Крымов, приходивший изредка в сознание, умер». «Перед тем как выстрелить, ‒ пишет историк Г.З. Иоффе, ‒ Крымов написал две записки: жене и Корнилову. Жене он писал, что кончает с собой, не будучи в силах вынести позора неизбежного суда. Содержание пространной записки Корнилову, доставленной в Ставку адъютантом Крымова подъесаулом Кульгавовым, не будет известно никогда. Генерал Александр Лукомский вспоминал, что он вошел в кабинет к Корнилову, когда тот только что прочитал крымовскую записку. «Ваше превосходительство, – тихо спросил Лукомский, – что в письме Крымова?» Корнилов долго молчал, потом ответил: «Ничего особенного он не пишет. Я ее порвал»».

Впрочем, бытует и другая версия, согласно которой Крымов был застрелен «адъютантами» Керенского, после того как в порыве гнева поднял на него руку. Как бы то ни было, по ходатайству вдовы генерала Керенский, категорически запретивший публичные похороны Крымова, разрешил похоронить его по христианскому обряду, «но не позже шести часов утра в присутствии не более девяти человек, включая и духовенство».

Как утверждает С.П. Мельгунов, когда Керенский начал кричать на Крымова, угрожая сорвать с него погоны, тот ответил премьеру: «Не ты, мальчишка, мне их дал, не ты и сорвешь». «Может быть, ‒ рассуждает в связи с этим историк О.Р. Айрапетов, ‒ сознание того, что не было сделано, но все же планировалось Крымовым против того, кто дал ему эполеты, ради власти таких, как Керенский и подвело храброго генерала к самоубийству?». Что ж, вполне может быть и так. Ведь от больших надежд, возлагаемых Крымовым на оппозиционных политиков, до желания повесить их прошло каких-то несколько месяцев, и, возможно, смириться с тем, что он стал одной из многих жертв им же поддержанной революции, для генерала оказалось невозможным.