Кем был Иван Григорьевич Щегловитов

Был причастен к организации дела Бейлиса, покровительствовал правым организациям, 6 июля 1915 был уволен от должности министра, но не потерял при этом расположения императора Николая II и 1 января 1917 был назначен председателем Государственного совета; в ходе Февральской революции первым из видных государственных деятелей империи, еще вечером 27 февраля, был арестован и стал пленником Министерского павильона Таврического дворца; с 1 марта 1917 по 26 февраля 1918 находился в заключении в Петропавловской крепости, затем перевезен в Москву; расстрелян.

Происходил из родовитой дворянской семьи. В 20-летнем возрасте, окончив с золотой медалью Императорское училище правоведения, начал службу при прокуроре С.-Петербургского окружного суда. Некоторое время занимался расследованием преступлений, а затем стал секретарем прокурора. В 1885 направлен в Нижегородский окружной суд, где занял должность товарища прокурора, а весной 1887 переведен на такую же должность в С.-Петербургский окружной суд. Здесь он прослужил три года.

Одно из самых первых поручений, данных ему в столице, — это присутствие при казни «Первомартовцев» — А. И. Ульянова и его товарищей, приговоренных к повешению за подготовку покушения (1 марта 1887 года, в день годовщины смерти императора Александра II, было совершено покушение на его сына, действующего императора Александра III. Покушение готовилось несколько месяцев, но не состоялось). Позднее Щегловитов рассказывал, что воспринял это поручение как «чрезвычайно тяжелое».

Постепенно И. Г. Щегловитов приобретал опыт и повышался в чинах. В ноябре 1887 стал надворным советником. В эти же годы он активно сотрудничает в газетах и журналах, публикуя статьи на правовые темы. В начале 1890-х Щегловитов появляется за обер-прокурорским столом в Правительствующем сенате, затем заведует отделением в Министерстве юстиции, а в 1893 становится юрисконсультом. В 1894 ему доверяют должность прокурора С.-Петербургского окружного суда, а в следующем году — товарища прокурора С.-Петербургской судебной палаты.Иван Григорьевич был одним из самых эрудированных юристов того времени. С 1889 года он действительный член Юридического общества при Санкт-Петербургском университете.

Вскоре его избрали членом ревизионной комиссии, а затем секретарем общества. Одним из первых Щегловитов понял всю ценность судебной фотографии для расследования преступлений и дал этому научное обоснование. В 1891 году он прочитал в Юридическом обществе доклад «Фотографическая экспертиза документов», и вскоре он был опубликован в третьем номере журнала «Юридическая летопись». На доклад и статью в печати появились многочисленные отклики, в частности, в «Судебной газете». В следующем году Щегловитов печатает в «Северном вестнике» еще одну статью — «Судебная фотография», которую также не обошли своим вниманием критики. Теорию он успешно совмещал с практикой — в бытность свою прокурором в Петербурге учредил там первую судебно-фотографическую лабораторию.

В 1897 году И. Г. Щегловитов становится товарищем обер-прокурора уголовного кассационного департамента Правительствующего сената. С 1900 по 1903 год он последовательно занимает должности вице-директора первого департамента Министерства юстиции и члена консультации при министерстве, выслуживает чин действительного статского советника. Его познания в области уголовного права и судопроизводства были настолько обширны и основательны, что он по праву считался лучшим криминалистом России. Иван Григорьевич участвовал в образованной под председательством министра юстиции Н. В. Муравьева Комиссии по пересмотру Судебных уставов, в многочисленных совещаниях по правовым вопросам, разрабатывал законопроекты по переустройству карательных учреждений Сахалина, об отмене ссылки и прочее. Большую организаторскую работу проделал он по подготовке Конгресса криминалистов в Петербурге в 1902 году, с этой целью посетил Париж и внимательно ознакомился там с деятельностью Центрального союза криминалистов.

Современники отмечали, что в те годы Щегловитов «чтил Судебные уставы и возражал против нажима на суд». Именно по его инициативе министр юстиции издал даже циркуляр о праве присяжных заседателей ходатайствовать об облегчении участи осужденных. В молодости Щегловитов «не чужд был и свободолюбивых речей». И. В. Гессен отмечает такой примечательный факт. 15 апреля 1902 года, в день убийства министра внутренних дел Д. С. Сипягина, он был в театре и в одном из антрактов встретил бывшего тогда вице-директором департамента Министерства юстиции Щегловитова. «Поздоровавшись и не выпуская моей руки, — писал Гессен, — он увлек меня в сторону и спросил: «Ну, что скажете?» Я ответил: «Конечно, это ужасно». Не давая мне окончить фразы, он торопливо перебил: «Ужасно, ужасно! Но поделом вору и мука»».

6 апреля 1903 года Щегловитов занял высокий пост обер-прокурора уголовного кассационного департамента Правительствующего сената. Ему приходилось давать заключения по самым разнообразным делам, причем их содержательная часть всегда отличалась высоким профессионализмом, основательностью и глубиной, что отмечал даже такой требовательный юрист как А. Ф. Кони. Последнему, например, очень понравилось заключение Щегловитова по делу Семенова, в котором обер-прокурор убедительно разъяснил, что в уголовном процессе слова «виновен» и «совершил» не синонимы.

В 1903 году Щегловитов в качестве профессора стал читать лекции в Императорском училище правоведения, сначала по теории и практике уголовного судопроизводства, а позднее — об основных началах судоустройства. По материалам своих лекций он издал двухтомный «Курс русского судоустройства». Будучи обер-прокурором Правительствующего сената, Щегловитов успешно выполнил ряд ответственных поручений первостепенной важности, чем обратил на себя внимание Высочайшего двора. Ему было доверено выполнение прокурорских обязанностей в Особом присутствии Правительствующего сената по так называемому Делу о злодеянии, жертвой коего пал великий князь Сергей Александрович. Расследованием дела занимался судебный следователь по особо важным делам Московского окружного суда Головня. Наблюдал за производством следствия обер-прокурор Щегловитов. Обвинительный акт был составлен Щегловитовым 23 марта 1905 года. Само событие было изложено так: «4 февраля 1905 года в Москве, в то время, когда его императорское высочество великий князь Сергей Александрович проезжал в карете из Николаевского дворца на Тверскую, на Сенатской площади, на расстоянии 55 шагов от Никольских ворот, неизвестный злоумышленник бросил в карету бомбу. Взрывом Сергей Александрович был убит, а сидевшему на козлах кучеру Андрею Рудинкину, который скончался через несколько дней, были причинены многочисленные тяжкие повреждения».Неизвестным злоумышленником оказался И. П. Каляев, член Боевой организации партии социалистов-революционеров.

Вскоре после окончания дела Щегловитов вернулся в Министерство юстиции. Высочайшим указом от 22 апреля 1905 года он назначается директором первого департамента. Иван Григорьевич с восторгом воспринял известие о подписании государем Манифеста от 17 октября 1905 года и искренне приветствовал начавшееся в империи преобразование государственного аппарата, созыв Первой Государственной думы. Он даже участвовал в выработке некоторых законодательных актов, последовавших вслед за Манифестом, — в частности, указа от 21 октября, «даровавшего» облегчение всем государственным преступникам, или, как их стали тогда называть, «пострадавшим за деятельность в предшествующий период».

Однако среди высших царских сановников у него появились явные недоброжелатели. Из них самый опасный и влиятельный — председатель Совета министров С. Ю. Витте. Последний настолько невзлюбил Щегловитова, что однажды даже просил министра юстиции С. С. Манухина не приглашать его на заседания Совета министров. По мнению Витте, новый директор департамента высказывал слишком «трафаретные красные идеи». Поэтому, когда 1 февраля 1906 года новый министр юстиции М. Г. Акимов назначил Ивана Григорьевича своим заместителем, Витте очень удивился и поинтересовался у министра, хорошо ли он знает Щегловитова. Акимов ответил, что не только хорошо знает его, но и ценит как отличного работника.

В апреле 1906 года председатель Совета министров С. Ю. Витте был отправлен в отставку, и кабинет его пал. Вслед за ним оставили свои посты почти все министры, в том числе и М. Г. Акимов.24 апреля 1906 года министром юстиции и генерал-прокурором нового правительства назначается Щегловитов. На этой высокой должности он оставался девять лет, несмотря на частую смену председателей Совета министров. Ему одновременно были вверены посты статс-секретаря императора, члена Государственного совета и сенатора. Назначение Щегловитова вызвало неоднозначную реакцию, у одних сдержанную, у других откровенно враждебную. С. Ю. Витте писал впоследствии: «Это самое ужасное назначение из всех назначений министров после моего ухода, в течение этих последних лет и до настоящего времени. Щегловитов, можно сказать, уничтожил суд».

Когда после нового правительственного кризиса в июне 1906 года председателем Совета министров стал П. А. Столыпин, Щегловитов сохранил за собой портфель министра юстиции. Известно, что на этой должности Столыпин хотел видеть А. Ф. Кони, блестящего юриста и общественного деятеля, человека безупречной репутации, но тот отказался от такой «чести». Щегловитов же, со слов премьера, нравился государю «легкостью, вразумительностью и точностью своих докладов», и Николай II с таким министром расставаться не захотел. Абсолютное доверие императора помогало ему удерживать свое кресло долгое время.Но если в молодости И. Г. Щегловитов ратовал за судебную независимость, приветствовал демократические преобразования, то теперь он, по словам современников, «круто повернул вправо». Он перестал считаться с принципом несменяемости судей и судебных следователей, зачастую изгонял со своих мест неугодных ему судебных работников и прокуроров, а на руководящие должности подбирал людей «более твердых, более монархически настроенных». Его замашки многим казались диктаторскими. Щегловитов говорил: «Нападки… на меня не смущают, они бледнеют и гаснут перед величием лежащей на мне обязанности охранить тот храм, который именуется храмом правосудия, во всей чистоте».

При нем были учреждены, по инициативе премьер-министра П. А. Столыпина, военно-полевые суды. В своей записке на имя императора от 9 августа 1906 года он высказался отрицательно по проекту создания военно-полевых судов и о казни через 48 часов после совершения преступления. Соблюдая осторожность в выражениях, Щегловитов писал, что весьма затруднительно выявить те случаи, когда до «постановления судебного приговора надлежит считать по делу вполне безусловно доказанным состав преступления, а равно и виновность в оном обвиняемого и когда, следовательно, на упомянутое дело надлежало бы распространить проектируемый порядок». Министр предлагал обсудить этот вопрос на заседании Совета министров. Однако там его не поддержали, и Совет министров полностью согласился с волей императора. Установленные 48 часов для приведения приговора в исполнение остались незыблемыми.

Социалисты-революционеры немедленно дали свой ответ на введение военно-полевых судов. В 1906–1908 годах они объявили настоящую охоту на высших должностных лиц империи и провели ряд террористических актов. Считая Щегловитова главным проводником репрессий в стране, они вынесли ему смертный приговор и готовили покушение, но их попытки не увенчались успехом.

Деятельность Щегловитова подвергалась критике со всех сторон. Резко выступали против него некоторые депутаты Государственной думы, в частности, В. А. Маклаков, который приводил факты того, что прокуроры, подчиненные Щегловитову как генерал-прокурору, часто подминались местной властью. Особенно раздражало либералов то, что на руководящие должности он старался подбирать людей монархически настроенных.

Неприязнь переросла в ненависть, когда Щегловитов не позволил развалить следствие по делу о ритуальном убийстве христианского отрока А. Ющинского. Именно благодаря его твердой позиции расследование было доведено до суда. Это — одна из главных его заслуг в должности министра юстиции. Патологическая неприязнь и ненависть зараженной либерализмом бюрократии объяснялась прежде всего тем, что Щегловитов представлял собой редкий тогда тип искренно верующего русского сановника. К сожалению, и среди лидеров монархического движения встречались люди маловерующие, смотревшие на Православие как на одну из отличительных бытовых особенностей Русского Народа. Лидер фракции правых в Государственной Думе 3-го созыва проф. А. С. Вязигин в письме жене от 19 апр. 1912 рассказал историю о встрече Щегловитова с депутатом Государственной Думы Г. Г. Замысловским. Вязигин, как о деле чрезвычайно редком, говорит о том, что Щегловитов «блюдет посты и перед едой и после громко читает молитвы. Это на Замысловского, человека вовсе не религиозного, произвело большое впечатление».

К И. Г. Щегловитову часто обращались руководители различных центральных ведомств и учреждений с просьбами, касающимися не только правовых вопросов. И он всегда старался помочь. Так, в 1912 году Императорская Академия наук просила принять «возможные меры к сохранению бесценных для науки материалов по истории сектантства в России». Дело в том, что начиная с XVIII века, в империи проводились многочисленные судебные процессы против различных сект. В качестве вещественных доказательств у сектантов зачастую отбирались редкие рукописные книги, такие как «Двуглавые Алфавиты», «Животные Книги», «Псалтырники», «Сионские песенники», «Страды», печатные старинные книги, переписка частных лиц-сектантов и сектантских общин между собой, различные «послания» и «вести», картины, фотографии, предметы культа и прочее. Весь этот ценный материал обычно приобщался к полицейскому дознанию, фигурировал во время предварительного следствия и в судебных процессах, а затем вместе с делом оседал в архивах судебных учреждений. Кроме того, члены сект во время предварительного следствия и на суде давали интересные показания о своей деятельности, иногда даже писали пространные исповеди и т. п.

В связи с ходатайством Академии наук, в целях сохранения для науки всего этого материала, крайне важного для изучения истории религиозных движений в России, И. Г. Щегловитов 21 августа 1912 года направил председателям судебных мест империи специальное циркулярное указание. В нем он предлагал все материалы, связанные с историей сектантства, по истечении десятилетнего срока хранения в архивах судебных мест, направлять в библиотеку Академии наук для вечного хранения в ее Рукописном отделе.

С началом Первой мировой войны забот у министра юстиции и генерал-прокурора Щегловитова прибавилось — надо было ориентировать своих подчиненных на работу в новых условиях. Справедливости ради отметим, что Иван Григорьевич не только негативно относился к вступлению России в войну (он отлично понимал, к каким катастрофическим последствиям это может привести), но даже вместе с министром внутренних дел Н. А. Маклаковым направил императору доклад, в котором указывал на необходимость скорейшего окончания войны и примирения с Германией, родственной России по политическому строю. В связи с военными действиями Щегловитов разослал прокурорам и председателям судебных палат и окружных судов несколько циркулярных указаний.

Зимой 1915, в самый разгар первой мировой войны, чувствуя и понимая, что зреет антимонархический заговор, Щегловитов, воспользовавшись незначительным поводом, встретился с французским послом Морисом Палеологом. Видимо, он намеревался воздействовать через него на масонов-заговорщиков, надеясь на их чувство самосохранения, которое только и могло остановить от попытки сменить власть в России во время войны, что привело бы к общему поражению союзных армий. Палеолог в своих воспоминаниях рассказал о том, что Щегловитов прочел ему целую лекцию по вопросу о том, что такое Россия. Он говорил: «Только бы Русский Народ не был смущен в своих монархических убеждениях — и он вытерпит все, он совершит чудеса героизма и самоотвержения. Не забывайте, что в глазах русских, — я хочу сказать, истинно русских, — Его Императорское Величество олицетворяет не только верховную власть, но еще религию и родину. Поверьте мне: вне царизма нет спасения, потому что нет России… Царь есть помазанник Божий, посланный Богом для того, чтобы быть верховным покровителем Церкви и всемогущим главой Империи. В народной вере он есть даже изображение Христа на земле, Русский Христос. И так как его власть исходит от Бога, он должен отдавать отчет только Богу — божественная сущность Его власти влечет еще то последствие, что Самодержавие и национализм неразлучны… Проклятие безумцам, которые осмеливаются поднять руку на эти догматы. Конституционный либерализм есть скорее религиозная ересь, чем химера или глупость. Национальная жизнь существует только в рамке из Самодержавия и Православия. Если политические реформы необходимы, они могут совершиться только в духе Самодержавия и Православия».

К 1915 году И. Г. Щегловитов стал заметно тяготиться своими обязанностями по руководству Министерством юстиции. К тому же на него и ряд других министров с ярко выраженным правым уклоном продолжались резкие нападки со стороны думских фракций. Чтобы как-то успокоить общественное мнение и разрядить обстановку, император Николай II отправил в отставку министра внутренних дел Н.А. Маклакова, военного министра В. А. Сухомлинова, обер-прокурора Святейшего Синода Саблера и министра юстиции Щегловитова.

Письмо императора Николая II на имя И. Г. Щегловитова

Иван Григорьевич. Глубокие юридические познания и исключительная служебная опытность по ведомству Министерства юстиции побудили Меня вверить вам в 1906 году управление означенным министерством. На этом ответственном посту вы с отличающими вас непоколебимою преданностью делу и неослабною энергиею всемерно способствовали поддержанию на должной высоте авторитета судебной власти, а также прилагали заботы о желательных усовершенствованиях в деле отправления правосудия. Ныне, для восстановления пошатнувшегося здоровья, вы ходатайствуете об увольнении вас от должности министра юстиции.

Удовлетворяя эту просьбу, Я считаю приятным долгом изъявить вам за плодотворные и неустанные труды искреннюю Мою признательность.

Пребываю к вам неизменно благосклонным и благодарным. (Последнее слова император вписал в текст собственноручно. — Авт.)

Николай. В Царском Селе, 6 июля 1915 года.

Новым министром юстиции и генерал-прокурором стал «убежденный законник», «умный и честный человек» (по отзывам современников) А. А. Хвостов. Сам он рассказывал об этом следующее: Я жил деревне, когда получил из Вильно от возвращавшегося из Ставки И. Л. Горемыкина (в то время — председатель Совета министров. — Авт.) телеграмму, с просьбой приехать в Петербург. Из телеграммы я понял, что меня желают экстренно привлечь в ряды, так сказать, действующей армии, и, думая, что Горемыкин хочет это сделать исключительно по своей инициативе, поехал в Петербург с определенной целью отказаться. По приезде я видел Горемыкина, предложившего мне, как единственному, по его словам, кандидату государя, пост министра юстиции. Считая себя обязанным исполнить Высочайшую волю, я хотя и доложил государю, что болен, но сказал, что опасности в том, что через две недели принужден буду выбыть из строя — нет, и государю угодно было меня назначить министром юстиции. Чем была вызвана отставка моего предместника я не знаю. Почему государь остановился на мне — думаю, что по представлению И. Л. Горемыкина, с которым я знаком еще со времен ревизии сенатором Шамшиным Самарской и Саратовской губерний».

Выйдя в отставку, Щегловитов в 1915—16 начал активно участвовать в деятельности монархических организаций, пытаясь активизировать их работу. Участвовал в работе Совещания монархистов 21—23 нояб. 1915 в Петрограде (Петроградское Совещание), на котором единогласно был избран председателем. Обращаясь с приветственной речью к участникам Совещания, Щегловитов дал очень меткое определение тогдашней интеллигенции, состоящей из «мыслителей без мысли, ученых без науки, политиков инородческого, не национального пошиба». В этой речи он четко сформулировал кредо монархистов: «Для нас Монарх Самодержец не пустой звук, а живая благодетельная сила, не только озаряющая нас с высоты престола, но и дающая, подобно солнцу в природе, жизнь и счастье стране. Монарх есть Самодержец и в этом слове все беспредельное содержание Его благодетельной власти. Таково истиннорусское понимание монархистов». На Совещании монархистов он был избран председателем Совета Монархических Съездов. В к. 1916 рассматривался монархистами как один из руководителей несостоявшегося Консервативного блока депутатов Государственной Думы и членов Государственного Совета. В нояб. 1916 сложил с себя полномочия председателя Совета, ввиду того, что ему было намечено Государем иное поприще. В к. 1916 Государь начал осуществлять, видимо, давно продуманный Им план государственных преобразований, призванный восстановить Неограниченное Самодержавие. Ключевым пунктом этого плана являлось изменение Основных Законов Российской Империи. Оно было невозможно без полной лояльности Государственного Совета. Для начала нужно было поставить во главе Госсовета деятельного человека твердых монархических взглядов, преданного своему Государю. Выбор Императора пал на Щегловитова

В декабре 1916 года его вдруг приглашает Николай II и предлагает должность председателя Государственного совета. Указ об этом назначении опубликован 1 января 1917 года. Одновременно с этим назначением он получил и орден Святого Александра Невского. Однако Щегловитов успел провести всего только 2 заседания.

Сдача власти

1 марта над Зимним Дворцом, Главной Резиденцией Императора Всероссийского, был поднят красный флаг(29). С ликвидацией последнего верного Государю Императору военного отряда в Петрограде, по словам одного из видных заговорщиков, «в распоряжении правительства не оставалось вооруженных сил — ни в Петрограде, ни в Гатчине, ни в Петергофе, ни в Царском». Но без вооруженных сил снималась последняя ограда «окружения»: революция становилась лицом к лицу с Династией.

«Борьба за власть, — подводил итог виденному и пережитому в те дни очевидец, — вышла на улицу и перешла во Всероссийский погром, т. е. в открытое насилие над личностью имуществом… […] Многие выражали открыто свой восторг путем взаимного целования. Красный бант — символ грядущего, неслыханного доселе в истории, кровопролития — украшал большинство грудей. […] Созерцание поголовного затемнения рассудка было нравственно мучительно. […] Член Думы Г. А. Вишневский сообщил мне, без комментариев, что теперь Россия будет республикою. В подробности он не вдавался, но, увидев сияющую фигуру В. В. Шульгина, окруженного жадною толпою слушателей и услыхав отрывки из его рассказа о поездке к Царю и о Царском отречении, я понял всем сердцем, всем существом своим понял, что теперь уже окончательно «свершилось» то ужасное, то непоправимое, то неслыханное в истории преступление, которое называется изменою своему законному Монарху и своей родине во время войны и что главным подстрекателем и виновником в этом преступлении является четвертая Государственная дума — четвертая Преступнейшая Государственная дума…»(30)

3-го марта Исполком [Петросовета] постановил арестовать Династию Романовых, предложив Временному правительству провести этот арест совместно с Советом. […] В постановлении этом нашла отражение правильная оценка значения отдельных «Высочайших Особ» — в возможной политической игре монархистов — конституционных и самодержавных […] Правительство приняло предложение Исполкома […] Постановление Временного правительства состоялось вечером 5 марта, но самые аресты произведены были только 8 марта…»(31)

«В настоящее время, — говорил, выступая 7 марта на заседании совета офицерских и солдатских депутатов в московском кинотеатре «Арс», А. Ф. Керенский, — со стороны старой Династии нам не грозит никакой опасности. Каждый из Них находится под неослабным надзором. […] Скоро Временное правительство сделает специальное заявление о Династии. Во всяком случае, заверяю вас, что аппарат Династии обезврежен. Династия будет поставлена в такие условия, что раз навсегда исчезнет из России. Создавайте новый народ и новую армию, а все, что оставалось позади, отдайте мне, министру юстиции, и Временному правительству»(32).

Императору Николаю II объявил об аресте в Ставке Его «косоглазый друг», начальник штаба ген. М. В. Алексеев под присмотром приехавших комиссаров Временного правительства А. А. Бубликова, С. Т. Грибунова и И. И. Калинина(34). Государыне с тяжко больными Наследником и Великими Княжнами в Царском Селе объявил об этом революционный главнокомандующий войсками Петроградского военного округа генерал-майор Л. Г. Корнилов под присмотром личного врага Государя заговорщика А. И. Гучкова(35). При этом «всячески старались подчеркнуть, что арест производится в интересах самих же арестуемых»(36).

В штабе переворота

Важным источником фактологии событий тех дней служат воспоминания коменданта Таврического дворца полковника Г. Г. Перетца, первого тюремщика деятелей старого режима, к тому же участвовавшего в целом ряде таких арестов. Вышли они в 1917 г., еще до октябрьского переворота; основаны, по всей вероятности, на поденных записях. Именно они дают нам представления о подлинных масштабах арестов.

«…В условиях, когда еще был неясен исход февральских событий, — справедливо пишет автор первой биографической справки о Перетце, историк А. В. Островский, — занять этот пост мог лишь человек, разделявший идеи, под знаменем которых осуществлялся переворот; а его руководители могли доверить свой штаб — Таврический дворец — лицу хорошо им знакомому и надежному»(37).

Как бы то ни было, после февральского переворота 1917 г. полк. Г. Г. Перетц явился в революционную Думу в качестве сотрудника газеты «Речь» и практически сразу же был назначен комендантом Таврического дворца (1 марта). Арестованные царские сановники принимались лично комендантом, минуя думские комиссии, и затем передавались в ведение министра юстиции(40). Помощником Г. Г. Перетца был также еврей Юлий Савельевич Гессен. «…Состав комендатуры подобрался исключительно выдающийся…», — с легко узнаваемой интонацией писал Перетц, перечисляя своих сотрудников далее пофамильно: Н. К. Тямковский, Ю. С. Гессен, ст. лейт. Филипповский, подпоручик Вульфиус, прапорщик Алеев, студент Кириллов, прапорщик Знаменский, шт.-капитан Вержбицкий и Пестов(41).

За подписью Г. Г. Перетца были опубликованы «Правила законного порядка производства арестов и обысков»(42). Г. Г. Перетц оставил свой пост коменданта Таврического дворца 6 апреля, когда принимаемые им высокие арестанты были отправлены под замок.

Ключевой арест

Еще вечером 27 февраля Керенский заявил, что, прежде всего, необходимо арестовать председателя Государственного Совета, бывшего министра юстиции Щегловитова. В прессе особо отмечалось, что Керенский специально «отрядил взвод солдат для ареста и доставки в Таврический дворец» И. Г. Щегловитова(43). Произошло это в 17 часов 30 минут.

Этот арест имел ключевое, знаковое значение. Одна из значительных фигур переворота, член Государственной думы А. А. Бубликов так высказался по поводу известия об аресте И. Г. Щегловитова: «…Половина сделана: из правительства вынуты мозги». Арестованный, по мнению думца, «был несомненно не только вреднейший, но и умнейший советник» Царя(44). «Керенский знал, что делал, — писал по этому поводу монархист Н. Д. Тальберг. — Теряя Щегловитова, Монархия теряла крупного и опытного руководителя»(45). Не произойди переворота, писал он далее, «нет сомнения, что Щегловитов был бы скоро назначен Председателем Совета Министров»(46). Эта же позиция просматривается и в словах А. Ф. Керенского, сказанных при аресте Ивану Григорьевичу: «Мы не желаем вредить Вам, но Вы опасны для новой России как реакционер. Вы должны будете остаться здесь»(47).

Исследователи также полагают, что за приказом Керенского об аресте Щегловитова «скрывалось намерение захватить здание Мариинского дворца, где заседал Государственный Совет и тем самым перевести вторую законодательную палату на сторону революции»(48).

Там же, в Мариинском дворце, заседал в то время и Совет Министров, о чем был также извещен Керенский. А потому, по его словам, «туда немедленно был отряжен отряд в сопровождении броневиков с приказом арестовать всех членов кабинета»(49).

Однако пробраться в тот день к Мариинскому дворцу заговорщики не смогли. И. Г. Щегловитов был арестован на квартире. По словам очевидца, «при аресте Щегловитова встревоженной семье сказали: «Даем честное слово, что без суда с ним ничего не будет»(50).

«Я находился в зале Таврического дворца, — припоминал занимавший впоследствии высокие должности в Министерстве юстиции А. А. Демьянов, — когда туда привели арестованного министра юстиции Щегловитова. Беднягу привели в том виде, в каком застали при аресте, то есть в сюртуке, без пальто и шубы. И провезли так по улицам в изрядный мороз. Щегловитов от холода, а может быть и от волнения, был красен. Сконфуженный и похожий на затравленного зверя, огромный, он сел на предложенный ему стул. Кто-то дал ему папиросу, которую он закурил. Толпа с любопытством на него глазела. Зрелище несомненно было очень любопытное. Вдруг раздались голоса: «Родзянко, Родзянко идет». Председатель Государственной думы действительно прибыл и приветливо обратился к Щегловитову, назвав его «Иван Григорьевич». Однако руки ему не подал. Он обнял его за талию и сказал: «Пройдемте ко мне в кабинет». Но арестовавшие Щегловитова солдаты, а может быть и матросы, и частные лица запротестовали. Они-де не имеют права его отпускать без приказа Керенского»(51).

Керенский вспоминал: «…Когда Временный комитет заседал в кабинете Родзянко, мне сообщили о доставке в Думу арестованного Щегловитова. Новость произвела сильное впечатление на депутатов и публику. Всесильный имперский сановник Щегловитов под арестом! Депутаты пришли в сильное возбуждение. Умеренные обратились к Родзянко с просьбой отменить арест.

— Мы требуем, чтобы его отпустили, — настаивали они. — Даже Государственной думе непозволительно арестовывать председателя Государственного совета. Где же неприкосновенность представителей законодательной власти?

Бросились ко мне. Я ответил, что не могу освободить Щегловитова.- Как, — раздался негодующий крик, — неужели вам хочется превратить Думу в тюрьму?»(52)Ловкий адвокат немедленно выдвинул безотказный аргумент: «Освобождение Щегловитова толкнуло бы разъяренную толпу на самосуд и вдобавок внушило бы массам глубокую враждебность к Думе»(53).

«Прошу вас следовать за мной. Вы арестованы, — заявил Щегловитову Керенский и не без напыщенности прибавил. — Ничего не бойтесь, я лично гарантирую вам безопасность.Все покорно расступились перед нами. Слегка растерянный Родзянко с друзьями удалился к себе, а я препроводил Щегловитова в министерские кабинеты так называемого «правительственного павильона»(54).

Керенский вспоминал: «Я обратился к Щегловитову и сказал ему, что если у него есть остаток любви к родине, пусть он позвонит туда, куда следует, и предложит сдаться, но он этого не сделал. Он вел себя с достоинством. Не растерялся. Не был трусом»(55).

«Керенский, — читаем далее в воспоминаниях А. А. Демьянова, — подошел и сказал Щегловитову, что он арестован революционной властью. Впервые было тогда сказано это слово, сказано, что существует революционная власть и что приходится с этой властью считаться и даже ей подчиниться»(56).

«Так же картинно распоряжался Керенский арестом по своей воле явившегося 28 февраля в Думу министра юстиции Н. А. Добровольского: «Бывший министр Добровольский, вы имеете честь разговаривать с депутатом Думы, потрудитесь встать»(57).)

По словам члена Государственной думы гр. Э. П. Беннигсена, И. Г. Щегловитов «резко напал» за свой арест на Родзянко. «Что последний безвластен что-либо делать, — прибавляет граф, — Щегловитов видимо себе не представлял»(58). (О последнем обстоятельстве свидетельствует, в частности, записка М. В. Родзянко от 2 марта, адресованная сыну председателя Совета министров М. И. Горемыкину: «Отец Ваш в крепости. Я ничего не могу. Обратитесь к Керенскому. М. Р.»(59). Истины ради скажем, что М. В. Родзянко, кроме измены Государю, был еще и одним из организаторов революционного насилия, в том числе и арестов(60*.

Керенский знал, что делал. «…Полки восстали, сожжена Охранка, арестован Щегловитов, Брусилов прислал телеграмму о поддержке перед Царем заявлений Родзянко, — вот ряд первоочередных мятежных новостей в восприятии современника. — Конечно, телеграмма Брусилова толкуется как его прямой переход на сторону революции, и все от нее в восторге. Радуются и сожжению Охранки, но особенно отмечают арест Щегловитова: это первое падение одного из столпов старого режима произвело на общество сильное впечатление. До сих пор не видали еще ни одного сановника под арестом волей народа. А сколько их увидели через два-три дня!»(61)

У современных исследователей появилось даже понятие «ритуальных арестов Царских сановников в стенах Государственной думы»(62).«Этот эпизод с арестом Щегловитова, — отмечал В. М. Зензинов, — бывшего министра юстиции, мне всегда казался одним из поворотных — тех самых, которые устанавливают историческим событиям вехи. […] Это был первый арест, произведенный революцией и от имени революции — вместе с тем это был один из жестов, определивших ее дальнейшее течение»(63).

«Когда я вбежал в Государственную думу… и очутился в Екатерининском зале, — вспоминал Зензинов, — я натолкнулся на А. Ф. Керенского. Увидев меня, он с торжеством куда-то меня повлек и с многозначительным видом вытащил из кармана ключ… Оказывается, это был ключ, которым он запер только что арестованного министра старой власти И. Г. Щегловитова!»(64)

Такие настроения Керенского подтверждал и другой очевидец: «Он порывисто и весело встал, потянулся весь вверх, словно расправляя застывшие члены и, вдруг, расхохотавшись, задорным мальчишеским жестом хлопнул себя по карману, засунул в него руку и вытащил старинный огромный дверной ключ. — «Вот он где у меня сидит, Штюрмер. Ах, если бы вы только видели их рожи, когда я его запер!»(65).

Место заключения арестованных было избрано не случайное. Историк С. П. Мельгунов подчеркивал: «Для того, чтобы избежать упреков за то, что он Думу превращает в полицейскую кордегардию, Керенский нарочно избрал Министерский павильон, находившийся как бы вне Думы и соединенный с ней крытой галереей»(66).

28 февраля А. Ф. Керенский сам себе выписал удостоверение: «Временный комитет поручает члену Государственной думы Керенскому заведование павильоном министров, где находятся особо важные арестованные лица. Подпись: М. В. Родзянко(67).Таким образом, Керенский фактически получил право не только ареста, допроса и следствия(68), но и содержания в заключении.

По свидетельству студента Петроградского политехнического института Г. М. Мичурина, начиная с вечера 27 февраля, двое суток использовавшегося комендантом «для доверительных поручений ареста представителей верхушки Царской власти», все это время принимал арестованных в Таврическом Дворце лично А. Ф. Керенский(69).

Таким образом И. Г. Щегловитова арестовали одним из первых. Он содержался в Петропавловской крепости. Чрезвычайная следственная комиссия, созданная Временным правительством, предъявила ему обвинения в злоупотреблении служебным положением, превышении власти и других преступлениях. После Октябрьской революции его перевели в Москву и поместили в Бутырскую тюрьму.

5 сентября 1918 по приговору Верховного революционного трибунала И. Г. Щегловитов был расстрелян. Вместе с ним в Петровском парке были расстреляны министр внутренних дел Н. А. Маклаков, А. Н. Хвостов, протоиерей Иоанн Восторгов. Перед смертью держался мужественно и, по воспоминаниям окружающих, «не выказал никакого страха».