Кем был Николай Константинович Муравьев

председатель Комитета Политического Красного Креста, после Февральской революции председатель Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства 1917 г., комиссия до Октябрьской революции не завершила свою работу, после Октябрьской революции служил юрисконсультом различных учреждений, включая Московский народный банк, Кустарсоюз, Экспорт- хлеб, Наркомпрос и Наркомат внешней торговли.

Николай Константинович Муравьев родился 21 марта 1870 г. в с. Щербинино Тверского уезда (14 верст от Твери), где находилась скромная усадьба Муравьевых. Сын подполковника Константина Гавриловича Муравьёва и Варвары Фёдоровны Лавровой.

В 1887 г. Николай Муравьев окончил 1-ю Московскую гимназию и поступил на медицинский факультет Московского университета, но весной 1891 г. принял участие в студенческих «беспорядках» (а именно в т. н. Шелгуновской демонстрации), был за это исключен из университета и выслан в Казань под негласный надзор полиции. 13 сентября 1891 г. Муравьев был зачислен на медицинский факультет Казанского университета, где проучился год и вновь был замечен агентами в сношениях с неблагонадежными студентами.

К осени 1892 г. он вернулся в Москву, на медицинский факультет Московского университета, через несколько месяцев перешел на юридический факультет, но 28 октября 1894 г. за связь с политическими эмигрантами и за распространение прокламаций с требованием конституции по случаю смерти Александра III был вновь арестован и сослан, на этот раз — в село Щербинино Тверской губернии. Два года высылки он провел на родине, в Щербинине. А диплом о высшем образовании все-таки получил в 1896 г., сдав экстерном экзамены при Казанском университете за юридический факультет.

Осенью того же 1896 г. Муравьев был принят помощником к присяжному поверенному Н.П. Рождественскому — «малоизвестному адвокату, но человеку революционно настроенному, пострадавшему за сношения с революционерами 80-х годов». С 1900 г. он был присяжным поверенным при Московской судебной палате, а в 1910—1916 гг. — бессменным членом Московского совета присяжных поверенных.

Муравьев сразу выдвинулся в ряд инициаторов и лидеров «молодой адвокатуры»: уже в 1896 г. он и четверо его коллег и единомышленников (П.Н. Малянтович, В А. Маклаков, Н.В. Тесленко, М.Ф. Ходасевич — брат поэта Владислава Ходасевича) создали в Москве кружок молодых адвокатов. Эта, как называл ее Муравьев, «московская пятерка» и положила начало первому по времени и самому авторитетному из кружков политической защиты.

Всю свою жизнь Муравьев был связан с Москвой, но в качестве адвоката по уголовным и политическим делам объездил всю Россию. Только за 1900—1905 гг. он выступал на 16 крупных политических процессах — чаще, чем кто-либо из адвокатов, а с 1906 г. таких процессов в его послужном списке стало еще больше. Среди них были дела об антиправительственных демонстрациях в Нижнем Новгороде и Сормове (1902), о восстании моряков в Севастополе (1906) и о подготовке покушения на Николая II (1907), о Петербургском Совете рабочих депутатов (1906) и Выборгском воззвании депутатов I Государственной думы (1907), о вооруженном восстании в Москве на Красной Пресне (1906) и о Московской организации РСДРП (Н.И. Бухарин, А.И. Рыков, М.П. Томский и др.) (1911), об адвокатах (Н.Д. Соколове, А.Ф. Керенском и др.), преданных суду в 1914 г., и о социал-демократической фракции IV Государственной думы (1915). В каждом из них, как, впрочем, и на других процессах, Муравьев проявлял себя не только искусным судебным оратором, но и лидером коллективных защит.

Муравьев в тех случаях, когда защита была коллективной (т. е. каждый адвокат защищал каждого из подсудимых), брал на себя самую трудную, хотя и наименее эффектную часть общей задачи — доказывать юридическую несостоятельность обвинения. Так было на Морозовском процессе в Московской судебной палате 18 — 23 мая 1899 г., когда 90 рабочих-ткачей с фабрики Викулы Морозова забастовали, требуя сокращения 12-часового рабочего дня и повышения расценок, причем оказали «сопротивление властям».

Муравьев опроверг аналогичное обвинение 26 рабочих-металлургов в Мариуполе (на выездной сессии Харьковской судебной палаты 17—22 января 1901 г.). «Каждый отвечает за себя, за свои индивидуальные действия, что бы ни делала толпа, — говорил Николай Константинович. — Если известно только, что толпа шумела, из толпы бросили камнем, но не могут сказать этого про конкретных обвиняемых, они должны выйти отсюда оправданными» по смыслу ст. 1358 Уложения о наказаниях.

И в том и в другом деле защитникам удалось добиться большого числа оправдательных приговоров: 37 — по морозовскому и 19 — по мариупольскому делу.

Муравьев и его коллеги успешно боролись с обвинением на юридической почве и по делам об антиправительственных демонстрациях 1902—1903 гг. — в Сормове, Нижнем Новгороде, Батуми. По сормовскому делу были оправданы 7 человек из 13, по нижегородскому — правда, лишь двое из 9 (защита обжаловала этот приговор в кассационном порядке, но Сенат оставил ее жалобу без последствий), зато по батумскому делу оправданы были все 23 подсудимых.

Но не всегда удавалось адвокатам побудить суд к смягчению приговора. Это зависело и от политической конъюнктуры в стране, и от состава судов. Если, например, старший председатель Московской судебной палаты А.Н. Попов отличался «исключительной мягкостью», то возглавлявший Петербургскую судебную палату Н.С. Крашенинников — «беспощадной, чисто садистской жестокостью». Впервые Муравьев и семеро его коллег не смогли добиться от суда справедливости на процессе по делу об «аграрных беспорядках» с непременным «сопротивлением властям» в Харьковской губернии летом 1902 г.

Процесс вела Харьковская судебная палата на выездной сессии в уездном городе Валки с 18 сентября 1902 г. Председательствовал на суде Н.Н. Крестьянов. Защита установила, что обвиняемые, прежде чем были преданы суду, уже подверглись за участие в «беспорядках» тяжким наказаниям, а именно солдаты, присланные на подавление «беспорядков», избивали их, пороли розгами. Крестьянов, однако, запретил адвокатам развивать эту тему. Тогда все восемь защитников подали в суд коллективное заявление за своими подписями. В нем говорилось: «Защита находит, что по основному положению уголовного права никто не может быть дважды наказан за одно и то же…» Все восемь защитников подали в суд коллективное заявление за своими подписями об отказе от дальнейшего нашего участия в деле в качестве защитников.

Этот демарш адвокатуры взбудоражил общественное мнение страны. Если власти «били на то, чтобы внушить обвиняемым, будто «адвокаты их продали», то вся оппозиционная печать приветствовала адвокатов. Ряд иностранных газет откликнулся на поведение защиты в Валках с явным сочувствием к ней. Консервативная «Таймс» и та 16 октября 1902 г. поддержала акцию протеста «весьма выдающихся московских адвокатов».

Муравьев не избегал и политических обличений суда, прокуратуры, царского режима. Выступал защитником в основном на политических процессах. Среди процессов с участием Муравьева: беспорядки на заводах Брянского общества в Орле и Екатеринославе, дело крестьян Харьковской и Полтавской губерний, процесс сормовских рабочих, процесс Нижегородской демонстрации (П. А. Заломов и др.), процесс вооружённого восстания на Пресне в Москве, дело Петербургского Совета рабочих депутатов (Л. Д. Троцкий и другие), процессы социал-демократических фракций 1-й, 2-й и 3-й Государственных Дум, дело Московской организации РСДРП (М. П. Томский и другие) и т. д.

Активно занялся защитой участников Первой русской революции: в 1905 году выступал защитником 63 долбенкинских крестьян, обвинявшихся в разграблении экономии Великого князя Сергея Александровича, а также семи революционеров, обвинявшихся в принадлежности к Бунду, на процессе в Вильно. В июне 1906 годда вместе с Н. Д. Соколовым возглавил команду «молодой адвокатуры», вызвавшуюся защищать матросов на процессе по делу о Севастопольском восстании Черноморского флота в ноябре 1905 года. Муравьев, А.Н. Андроников и другие адвокаты отправились в Петербург, где I Государственная дума только что приняла законопроект об отмене смертной казни.

Муравьев выступил перед думцами с заявлением от имени защиты моряков, испрашивая амнистию всем участникам Севастопольского восстания. Дума не успела отреагировать на заявление Муравьева. Через день, 8 июля, она была распущена. А военно-морской суд в Севастополе завершил процесс моряков без защиты и вынес обвиняемым жестокий приговор: 4 человека — к смертной казни, 32 — к различным срокам каторги и т. д.

Процесс по делу о покушении на Николая II шел в Петербургском военно-окружном суде при закрытых дверях с 7 по 15 августа 1907 г. Суду были преданы отставной лейтенант флота Б.Н. Никитенко и 18 его сопроцессников. Муравьев защищал сына начальника петергофской дворцовой почтовой конторы В.А. Наумова. Муравьев потребовал обратить дело на доследование и призвал суд блюсти нормы не только законности, но и человечности: «По этому бескровному делу в приговоре не должно быть крови!» «Товарищи и оппозиционные газеты того времени, — вспоминал Николай Константинович, — расхвалили меня за речь, а Николай II, выслушав доклад о деле, спросил: «Разве нашлись адвокаты, которые выступили против меня в защиту моих убийц?»

Вопреки доводам и надеждам адвокатов суд вынес по делу Б.Н. Никитенко и др. приговор: трое подсудимых, в том числе и Наумов, были казнены. Для Муравьева, который, по воспоминаниям одной из первых в России «судебных» журналисток Е.И. Козлининой, «каждым своим нервом переживал особенно тяжелые защиты в Военном суде», казнь его подзащитного стала незаживающей травмой души. Он и в 1917 г., став председателем Чрезвычайной следственной комиссии, пытался на допросах царских сановников выяснить роль провокации в деле 1907 г., погубившем и Никитенко и Наумова.

В конце 1906 года защищал обвиняемых членов Петербургского Совета рабочих депутатов на процессе в Санкт-Петербурге и рабочих Прохоровской мануфактуры на Пресне на процессе в Москве.

Из религиозных дел сам Николай Константинович выделял т. н. «дело Павловских сектантов» на выездной сессии Харьковской судебной палаты в г. Сумы 28 января 1902 г. Крестьяне с. Павловки Сумского уезда под влиянием «богохульных» идей Льва Толстого «отпали от православия» и осенью 1901 г. учинили в местном храме бунт против официальной церкви, повредив алтарь. Власти арестовали и предали суду 68 крестьян. Те обратились за помощью к Толстому. «Через Льва Николаевича, — вспоминал Муравьев, — эта защита поступила к нам». Процесс шел под личным наблюдением одного из царских сановников И.Г. Щегловитова (которого адвокаты называли за глаза Ванька-Каин) и закончился, несмотря на все протесты адвокатов, «назначением обвиняемым каторжных работ».

В 1906 году редактировал и издавал первый журнал профессиональных организаций в Москве — «Рабочий Союз».В 1907 году принял участие в ряде «думских процессов» против оппозиции самодержавию: деле социал-демократической фракции III Государственной думы и деле подписавших «Выборгское воззвание». По своим убеждениям Муравьев, как и его товарищ по московскому кружку П.Н. Малянтович или петербургские звезды «молодой адвокатуры» А.С. Зарудный, Н.Д. Соколов, А.Н. Андроников, стоял «на крайнем левом фланге» политической защиты. «Внефракционный социал-демократ» — так определил в 1905 г. его идейные позиции большевик С.И. Мицкевич. Как демократ широкого диапазона взглядов он сотрудничал и с меньшевиками, эсерами, трудовиками, кадетами, не вступая в их партии.

Не случайно авторитетнейший идеолог самодержавия К.П. Победоносцев говорил о Муравьеве и его товарищах из «молодой адвокатуры»: «Их надо повесить». Кстати, московский генерал-губернатор Ф.В. Дубасов после очередного (четвертого!) ареста Муравьева в первую ночь декабрьского 1905 г. восстания в Москве собирался его расстрелять, но I Государственная дума освободила его «с высылкой в Тверь».

Душеприказчик Льва Толстого

С Горьким и В.Г. Короленко он познакомился еще студентом, в начале 1890-х годов, и в дальнейшем десятилетиями поддерживал с ними деловые связи. После суда над «Павловскими сектантами» на него обратил внимание Л.Н. Толстой. По его приглашению Муравьев впервые побывал у него в Ясной Поляне. Затем «от времени до времени, — читаем в автобиографии Муравьева, — Лев Николаевич направлял ко мне лиц, нуждавшихся в юридической помощи и защите, главным образом по религиозным и крестьянским делам». Таковы, к примеру, были дела толстовцев А.Н. Агеева (1903) и В. А. Молочникова (1910), обвиненных в распространении «недозволенных» сочинений Толстого. После того как Муравьев добился оправдания Молочникова, Толстой написал Николаю Константиновичу (за два месяца до своей смерти): «Мне кажется, что я уже так надоел Вам своими поручениями, что Вы должны бы давно отказывать мне, а вместо этого Вы все продолжаете делать мне доброе и приятное».

В годы правления Столыпина Муравьев ездил к Толстому в Ясную Поляну «рассказать про политические суды», и под впечатлением его рассказов Толстой написал в 1908 г. всемирно знаменитую статью «Не могу молчать», где заклеймил «преступность и глупость» виселичных оргий П.А. Столыпина. Секретарь Толстого Д.П. Маковицкий сделал такую запись: «При Муравьеве-адвокате Л.Н. сказал, что прежде действия революционеров возмущали, а теперь, сравнивая их с теми ужасами, которые Муравьев рассказывал про военные суды, смертные казни, он видит, что революционеры в сравнении с ними — святые люди».

Кстати сказать, Л.Н. Толстой в молодые годы дружил с отцом П.А. Столыпина, Аркадием Дмитриевичем, и малолетнего сына его, Петра, будущего премьер-министра и «Вешателя», нежно «качал на коленях», но когда тот вырос, возглавил царское правительство и разнуздал невиданный ранее в России виселичный террор, Лев Николаевич отнес его к разряду «зверей и палачей».

В этой оценке Столыпина Толстой не был одинок. «Зверем и палачом» считали Петра Аркадьевича не только революционеры, но и такие деятели как В.Г. Короленко, предавший анафеме оргию смертных казней при Столыпине — это «бытовое явление» русской жизни; П.Н. Милюков, который клеймил позором «карательные экспедиции» Столыпина, «заливавшие кровью бессудных расстрелов свой путь», юрист Ф.И. Родичев, который на заседании Государственной думы Российской империи 17 ноября 1907 г. дал хлесткое определение веревке для виселицы: «столыпинский галстук»; граф С.Ю. Витте, осудивший столыпинскую «вакханалию смертных казней».

Именно Н.К. Муравьев составил завещание А.Н. Толстого, согласно которому все написанное Толстым объявлялось «ничьей частной собственностью». Николай Константинович колоритно поведал об этом в своей «Автобиографической заметке»: «Лев Николаевич обратился ко мне через своих близких с просьбой «составить бумагу», которая после его смерти предоставляла всем людям, в какой бы стране они ни жили, т. е. всему человечеству, право безвозмездного перепечатывания его произведений, как это делалось при его жизни». Однако против этого восстала жена писателя Софья Андреевна. Поэтому сношения Льва Николаевича в эту пору со мной происходили втайне. Втайне же, в лесу на одной из полян «засеки», на пне, в присутствии друзей, съехавшихся, как было заранее условлено, в определенное место, чтобы присутствовать при переписи Львом Николаевичем духовного завещания и подписать его в качестве свидетелей, гениальный писатель и властитель дум нескольких поколений изложил свою волю в отношении его литературных произведений». Окончательный вариант завещания был подписан Толстым 22 июля 1910 г.

После Февральской революции

После Февральской революции 1917 г. возглавил Чрезвычайную следственную комиссию Временного правительства по расследованию преступлений царского режима. Уже 3 марта министр юстиции новой России А.Ф. Керенский в разговоре с председателем Петроградского совета присяжных поверенных Н.П. Карабчевским назвал среди задач, «не терпящих ни малейшего отлагательства», создание такой комиссии и предложил кандидатуру Муравьева на должность ее главы. «В прошлые времена трепетали перед Муравьевым — Вешателем, — мрачно пошутил Керенский, — пусть же теперь и наш Муравьев нагонит трепет». Карабчевский не возражал. 5 марта вышло постановление Временного правительства, 12 марта опубликовано «Положение» о комиссии, а 17-го — уже состоялось ее первое заседание. В состав комиссии вошли еще трое адвокатов (Н.Д. Соколов, Ф.И. Родичев, В.А. Жданов), а также академик С.Ф. Ольденбург, будущий академик Е.В. Тарле, П.Е. Щеголев и др. Главным редактором стенографического отчета о делах комиссии был назначен поэт А.А. Блок.

Допросы арестованных царских сановников Муравьев (чаще всего) и члены его комиссии вели в парадном зале Зимнего дворца, где комиссия помещалась, или в канцелярии Трубецкого бастиона Петропавловской крепости, где содержались арестованные. Всего комиссия провела 88 допросов 59 лиц, в том числе — глав царского правительства И.Л. Горемыкина, В.Н. Коковцова, Б.В. Штюрмера, министров А.А. Макарова, Н.А. Маклакова, А.А. Поливанова, А.А. Хвостова, жандармских генералов — С.П. Белецкого, А.В. Герасимова, П.Г. Курлова, А.И. Спиридовича. 26 мая на допросе в этой комиссии давал свидетельские показания о провокаторстве Р.В. Малиновского В.И. Ленин.

16 июня 1917 г. Муравьев выступил с отчетом о работе Чрезвычайной следственной комиссии на I Всероссийском съезде Советов РСД. Муравьев сделал доклад, в к-ром обосновал правовую базу обвинения высших администраторов бывшей Российской империи в нарушениях законов не революционного времени, а законов ими же разработанных и принятых, действовавших до падения самодержавия:

«…мы создаём и ставим процессы, к-рые не могут не иметь мирового значения, с этой точки зрения важна и ценна та позиция, на к-рую нам удалось стать, потому что при иной точке зрения, если бы суд этот положил в свою основу законы какие-нибудь иные. а не существовавшие тогда, их сторонники могли бы перед всем миром сказать: да эти законы ваши, а не наши, это законы вашего времени, мы жили при др. условиях, как же вы хотите карать и наказывать нас за то, что мы сотворили, по законам, установленным уже после того, как вы отогнали нас от власти?.. в высшей степени важно… чтобы они не могли сказать рев. демократии. что их судят за .то. что не было запретным в их времена… вся деятельность правительств. власти старого режима… с точки зрения тогда существовавших законов оказывается нарушающей этот закон… Есть целые ведомства, к-рые ни одного дня не могли прожить без преступления…» («1-й съезд Советов», т. 2, с. 46-47).

Комиссия до Октябрьской революции не завершила свою работу, её стенографические отчёты опубликованы в 7 томах в 1924-1927 под названием «Падение царского режима». Довести работу комиссии до логического конца не удалось — новая, Октябрьская революция ее упразднила.

В то же время, с марта 1917 г., Муравьев был членом еще одной комиссии — по восстановлению Судебных уставов Александра II — и возглавлял в ней адвокатскую подкомиссию, которая занималась пересмотром накопившихся за 1870—1900-е годы ограничений адвокатуры. Его заместителем в этой подкомиссии был Н.П. Карабчевский, в личных апартаментах которого эта подкомиссия заседала. Быстро сменявшиеся министры юстиции, которых Временное правительство, за исключением одного Ефремова, неизменно черпало из адвокатуры, считали своим долгом являться с визитом к председателю Петроградского совета присяжных поверенных Н.П. Карабчевскому, который обыкновенно приурочивал их прием к заседанию нашей подкомиссии». В ноябре 1917 г. советская власть упразднила и судебную комиссию Временного правительства с ее подкомиссиями, и (до 1922 г.) самый институт адвокатуры.

После Октябрьской революции

В советское время Муравьев служил юрисконсультом различных учреждений, включая Московский народный банк, Кустарсоюз, Экспорт- хлеб, Наркомпрос и Наркомат внешней торговли, куда он был приглашен лично наркомом Л.Б. Красиным — своим близким знакомым с 1905 г. «В 1922 г. по предложению председателя Московского Совета Л.Б. Каменева и тогдашнего [народного] комиссара юстиции Д.И. Курского, — вспоминал Муравьев, — я принял деятельное участие в инициативной группе, имевшей поручение Правительства составить проект положения об адвокатуре. Этот проект с некоторыми изменениями стал потом положением об адвокатуре. Сами названия «Коллегия защитников» и «Президиум коллегии защитников» были предложены мною». В первый состав Президиума Коллегии защитников был избран и Муравьев, но не сразу.

1922 год стал одним из важнейших в жизни и деятельности Муравьева. Помимо участия в разработке статуса новой адвокатуры, летом (8 июня — 7 августа) он взял на себя смелость выступить защитником на судебном процессе лидеров партии социалистов-революционеров в специальном присутствии Верховного революционного трибунала при ВЦИК РСФСР. Протестуя против инспирированного большевистскими властями вмешательства в ход процесса со стороны «делегации трудящихся», Муравьев заявил: «Горе той стране, горе тому народу, которые с неуважением относятся к закону!» Председатель трибунала Г.Л. Пятаков (впоследствии, при Сталине, расстрелянный) прервал его заявление: «Я призываю вас к порядку и делаю вам замечание за оскорбление русского народа!».

После этого Муравьев от имени всей защиты заявил отвод составу Верховного трибунала и, вместе с другими защитниками, отказался от участия в процессе. За это через несколько дней по окончании суда, в августе 1922 г., он был арестован (в первый раз — советской властью, а вообще — в пятый) и выслан в Казань. Там он провел лишь несколько месяцев. Коллегия ОГПУ пересмотрела его дело, сняла с него все обвинения и разрешила вернуться в Москву — по инициативе Ф.Э. Дзержинского, который (цитирую «Автобиографическую заметку» Муравьева) «по-видимому, убедился, что я своим выступлением в процессе ЦК правых с.-р. не преследовал никаких политических целей, но исполнял лишь долг защитника».

Правда, в марте 1924 г. Муравьев был арестован вторично при Советах (а всего — в шестой раз), но лишь на трое суток и, как выяснилось, «по недоразумению». Только после этого, осенью 1924 г., он был избран членом Президиума Коллегии защитников.

Наряду с хлопотами юрисконсульта и адвоката Муравьев в те же годы — вместе с В.Н. Фигнер и Е.П. Пешковой (первой женой AM Горького) — возглавлял Политический Красный Крест, воссозданный в январе 1917 г. С 1918 г. был председателем Комитета Московского общества ПКК, В.Н. Фигнер — председателем Совета Общества, В.Г. Короленко — почетным председателем Общества, а П.А. Кропоткин и В.И. Засулич — его почетными членами.

Когда был образован (2 июля 1928 г.) «Комитет по исполнению воли Л.Н. Толстого в отношении его писаний» (к 100-летию со дня рождения писателя), Муравьев стал членом комитета, вместе с близкими друзьями Толстого В.Г. Чертковым, А.Б. Гольденвейзером и его секретарем Н.Н. Гусевым.

С конца 1920-х годов Муравьев фактически прекращает адвокатскую деятельность. Летом 1928 г. он, по его признанию, «чуть не сделал ошибки участия в Шахтинском деле, но вовремя убрался из этого процесса». Через полтора года, из-за интриг по отношению к адвокатам-ветеранам со стороны новых, «левых» адвокатов, Николай Константинович ушел из адвокатуры (формально отчислен несколько позднее, 13 ноября 1930 г.). К тому времени он уже стал получать от советского правительства персональную пенсию.

В последние годы жизни Муравьев сосредоточился на работе в секции старых политзащитников Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев (группа активистов бывшей «молодой адвокатуры» теперь называлась: «Бригада старой политической защиты»). Он участвовал в обсуждении докладов о политических процессах начала XX в. и сам выступал с такими докладами, побуждал коллег, старых политзащитников писать и собирать воспоминания о прошлом, «пока не вымрут последние из нас».

Когда же с кем-либо из них случалась беда, Муравьев самоотверженно вступался за них перед властями. Так, в 1931 г. он добился освобождения из-под ареста (по обвинению в былой принадлежности к меньшевикам) П.Н. Малянтовича, а в 1935 г. вызволил из тюрьмы одного из защитников лейтенанта П.П. Шмидта А.М. Александрова. Когда умер (30 ноября) А.С. Зарудный, Муравьев ездил в Ленинград на его похороны и выступил там над могилой покойного, а в Москве организовал два вечера его памяти с воспоминаниями П.Н. Малянтовича, С.Е. Кальмановича и других политзащитников.

Николай Константинович Муравьев скончался 31 декабря 1936 г. в больнице Института лечебного питания на Яузском бульваре в Москве и похоронен на Новодевичьем кладбище, а 2 января 1937 г. состоялось заседание Президиума Московской городской коллегии защитников, которое заслушало сообщение о смерти адвоката. Собравшиеся создали комиссию из членов Президиума — Александрова, Левашова и Брауде для принятия дел умершего.

Смерть Муравьева, может быть, спасла его от более горькой участи товарищей по «молодой адвокатуре» начала XX в. П.Н. Малянтовича, Б.Г. Лопатина-Барта, М.Л. Мандельштама (первые двое были расстреляны, а третий замучен в тюрьме НКВД). Его вдова Екатерина Ивановна (1882— 1969), обе дочери — старшая, Ирина (1903—1994), и младшая, Татьяна (1905—1987), — и оба зятя, А.А. Угримов (1906—1981) и Г.А. Волков (1902—1943), были арестованы и оказались в ГУЛАГЕ, а двое внуков (сыновья Татьяны Николаевны Волковой — Иван и Андрей) и внучка (дочь Ирины Николаевны Угримовой Татьяна) отправлены в детские дома. В 2004 г., усилиями внучки Муравьева Т.А. Угримовой и его внука А.Г. Волкова, издан сборник материалов о нем.

Личность Муравьёва

Муравьёв был масоном. Когда военный следователь полковник С. А. Коренев после подробного ознакомления с делом бывшего военного министра генерала М. А. Беляева доложил ЧСК, что «ничего сугубо преступного найти не смог» и предложил его освободить из-под ареста, Муравьёв взорвался:

Как освободить? Да Вы хотите на нас навлечь негодование народа. Да если бы Беляевы даже и совсем были бы невиновны, то теперь нужны жертвы для удовлетворения справедливого негодования общества против прошлого. А за бывшим военным министром все-таки имеется большой грех — его угодливость перед власть предержащими. За это одно его надо сгноить в тюрьме.

Бывший следователь ЧСК В. М. Руднев писал, что в последних числах августа 1917 года подал рапорт об отчислении из комиссии ввиду «попыток со стороны председателя Комиссии Муравьёва понудить… на явно пристрастные действия».