Кем был Николай Павлович Игнатьев

Заключил торговый договор с Бухарой (1858); предотвратив разрушение Пекина во время англо-французской интервенции в Китай (вторая опиумная война), подписал от имени России Пекинский договор (1860 г.), по которому за Россией признавались все земли на левом берегу Амура, а также территория между Уссури и Тихим океаном; крупнейшим достижением стало заключение Сан-Стефанского договора с Турцией в 1878 году, которым признавалась независимость Румынии, Черногории и Сербии, создавалось государство Великая Болгария и в целом укреплялись позиции России на Балканах; в 1881 — 1882 гг. — министр государственных имуществ, затем — внутренних дел.

Сын генерала Павла Николаевича Игнатьева, старший брат Алексея Павловича Игнатьева. С отличием окончил Пажеский корпус; его имя было занесено на почётную мраморную доску. В 1849 году зачислен корнетом в лейб-гвардии гусарский Его Величества полк, продолжая образование. По окончании 7 ноября 1851 года Военной академии, получил большую серебряную медаль, что являлось большой редкостью по тем временам.

На дипломатическую службу вступил в 1856 году в качестве военного атташе в Лондоне. Был отозван из Англии из-за того, что при осмотре военной выставки «по рассеянности» положил в карман ружейный патрон новейшего образца. В начале 1856 года Игнатьев участвовал в составе российской делегации в Парижской мирной конференции. Первым заметным шагом Игнатьева на дипломатическом поприще стало дело о разграничении земель в Бессарабии, рассматривавшееся на конференции: Австрия, поддерживаемая Англией, желала воспользоваться недосмотром наших дипломатов и по возможности отдалить Россию от Дуная и Прута, включив в отходящее к Молдавии пространство Болград, Комрад и как можно более болгарских колоний. Игнатьев доказывал, что граница должна быть проведена по реке Ялпужелю, а не по реке Ялпуху, и что мы можем отстоять Комрад и большую часть болгарских колоний, не отдавая этих переселенцев Турции, откуда они разновременно бежали под защиту России.

Игнатьеву поручено было непосредственное участие в переговорах по начертанию новой границы России, и, благодаря его доводам, Австрия и Англия потерпели неудачу. За столь успешный дипломатический дебют Н. П. Игнатьев был награждён орденом Св. Станислава 2-й степени. 7 мая 1856 года Игнатьев был назначен военным агентом в Лондоне, состоя вместе с тем в распоряжении посла в Париже, графа П. Д. Киселёва.

С целью ближе ознакомиться с Востоком Игнатьев отправился в путешествие: Вена, Прага, Триест, Венеция, остров Корфу, Афины, Константинополь, Смирна, Бейрут, Яффа, Иерусалим, Египет, Мальта, Мессина, Неаполь, Рим. В Вене и Праге он беседовал с деятелями славянства — Ф. Палацким, Ф. Ригером, Ф. Браунером, А. Добрянским — и, возможно, в результате этих бесед у него сложилось мнение о роли России в славянском мире: вскоре, в письме к отцу, он написал: «До последнего путешествия я не постигал значения православия и славянизма в политическом положении Турции и Австрии, ни того магического влияния, которое имеет Россия на соверующие ей племена на Востоке.»

Хива и Бухара

Из своего путешествия Николай Павлович Игнатьев был вызван для принятия начальства над военно-дипломатической миссией в Хиву и Бухару. В мае 1858 года Игнатьев, уже в чине полковника, выступил из Оренбурга в путь по мало известной местности. От миссии требовалось произвести топографическую съёмку реки Амударьи и заключить торговые договоры с Хивинским и Бухарским ханствами. В отряд Игнатьева были включены А. Ф. Можайский и П. И. Лерх, астроном Струве, метеорологи, ботаники, фотограф. В июле он прибыл в Хиву и после безуспешных переговоров с Саид Мухаммад-ханом отправился не по тому пути, как требовал хан (то есть обратно на Усть-Юрт), а по заранее предначертанному. После ряда столкновений с туркменами, Игнатьев через Каракуль прибыл в Бухару, где успешно заключил торговый трактат с ханом Наср-Уллою и освободил всех русских подданных, содержавшихся в неволе у хана. В декабре 1858 года Игнатьев неожиданно явился в Оренбург, где его считали уже́ погибшим и даже донесли об этом в Санкт-Петербург.

Китай

В марте 1859 г. Игнатьев, произведенный, 27 лет от роду, в генералы, назначен был уполномоченным в Китай, с которым возникли недоразумения по поводу нежелания пекинского правительства признать Айгунский договор. Еще в мае 1858 между Россией и Китаем был заключен Айгунский договор, определивший русско-китайскую границу по берегу Амура до самого устья. Но договор еще не был ратифицирован китайским богдыханом. Кроме того, этот договор оставлял открытым вопрос об Уссурийском крае (от р. Уссури до Японского моря). Игнатьев прибыл в Пекин в разгар третьей опиумной войны, когда англо-французские войска готовились к штурму китайской столицы.

После переговоров, первоначально о признании и ратификации Айгунского трактата, а потом о заключении нового более обширного договора, Игнатьев убедился, что для понуждения пекинского правительства необходима военная сила. Предложив ультиматум, Игнатьев, вопреки повелению богдыхана, потребовавшего выезда его через Монголию в Кяхту, пробрался через расположение всей китайской армии, сосредоточенной близ Тянь-Цзина, и по р. Пей-хо, для встречи англо-французского десанта, и вошел в сношение с русской эскадрой, собравшейся в Тихом океане, чтобы поступить в его распоряжение. Вслед за тем И. воспользовался ходом событий, с большим искусством вмешался в переговоры между китайцами и англо-французами и оказал услуги и тем, и другим. Признательность китайского правительства за спасение столицы и ускорение удаления союзных войск выразилось в заключении и немедленной ратификации нового пекинского договора 2 ноября 1860 г., по которому за Россией утвержден как левый берег р. Амура, так и р. Уссури со всеми приморскими гаванями до бухты Посьета и манджурским берегом до Кореи (Приморская обл.), на З значительно исправлена граница наша по озеру Нор-Зайсанг в Небесным горам, обеспечено за Россией право сухопутной торговли в китайских владениях и устройство консульств в Урге, Монголии и Кашгаре.

Следует заметить, что в Петербурге недооценивали значения для России Д. Востока и поэтому Игнатьев, проводя разграничения с Китаем, действовал по собственной инициативе, рискуя угодить под суд за превышение полномочий. К счастью, Император Александр II оценил заслуги Игнатьева и произвел его в генерал-адъютанты. Историк В. М. Хевролина отмечала: «По сути, Игнатьев ходил по острию ножа <…> Ему, безусловно, присущ был некоторый авантюризм, что нередко спасало его в сложных ситуациях. Игнатьев, впрочем, верил в свою счастливую звезду и не боялся рисковать.»

Константинополь

В 1861 Игнатьев стал директором Азиатского департамента МИДа, фактически вторым человеком в российской дипломатии. Однако канцелярская работа и светские обязанности тяготили Игнатьева, и в авг. 1864 он с радостью отправился в Константинополь в качестве русского посланника. По меркам петербургской бюрократии это было значительным понижением, тем более что должность посла в Турции была не только ответственной, но и опасной, т. к. султан не признавал неприкосновенности «неверных», включая дипломатов. Зато именно в такой обстановке Игнатьев смог проявить свои способности дипломата и специалиста по Востоку.

Послом в Константинополе Игнатьев пробыл до 1877. Ему удалось поднять престиж страны на Балканах, изрядно пошатнувшийся после Крымской войны. Во многом благодаря Игнатьеву турецкие войска были выведены из Сербии в 1867. Конечной целью своей деятельности на Балканах Игнатьев считал ликвидацию Османской империи, освобождение южных славян и присоединение к России Константинополя и черноморских проливов. Если для славянофилов необходимость занятия Царьграда русскими мотивировалась религиозными соображениями, то Игнатьев указывал на стратегическое и экономическое значение проливов. «Константинополь — это ключ от наших дверей», — говорил он. Когда в 1875—76 начались восстания балканских славян против турецкого ига, Игнатьев активно боролся дипломатическими методами за независимость или автономию для славян.

Во время восстания кандиотов 1866 года образ действий Игнатьева был чрезвычайно сдержанный; в греко-болгарской церковной распре он стал на сторону болгар — и тогда, главным образом под влиянием Игнатьева, заслужившего доверие Абдул-Азиза, состоялся фирман 1870 года ( Греко-болгарская схизма). Благодаря сдержанному образу действий Игнатьева, влияние России на Балканском полуострове было восстановлено. Оно пошатнулось лишь вследствие вступления России в союз трёх императоров, соглашения с Австрией по поводу герцеговинского восстания 1875 года и международного дипломатического давления на Турцию, предпринятого вследствие ноты графа Андраши о необходимости реформ в Боснии и Герцеговине. Игнатьев, стремясь к независимой политике на Востоке, всеми зависевшими от него средствами противился этому соглашению, хотя решительно выступил за защиту босняков и болгар и стал в резкую оппозицию с политикой Мидхат-паши.

Защита славянских народностей создала Игнатьеву чрезвычайно громкую известность в Европе, и на него стали смотреть как на главного представителя воинствующего панславизма. Когда собралась Константинопольская конференция, Игнатьеву удалось привлечь на свою сторону английского уполномоченного лорда Солсбери и добиться единодушных со стороны европейских держав представлений Порте. Тогдашний английский премьер Дизраэли вынужден был с сожалением отметить: «Солсбери <…> не отдаёт себе отчёт в том, что главная задача, с которой его послали в Константинополь — удержать русских подальше от Турции, а не создавать идеальные условия существования для турецких христиан. Он оказывается более русским, чем Игнатьев…»

Русский дипломат Ю. С. Карцов в очерке, основанном на материалах своего дяди А. Н. Карцова, писал о Игнатьеве: «В продолжении целых 12-ти лет (1864—1876 гг.) делами посольства нашего в Константинополе заведовал генерал Николай Павлович Игнатьев. Турецким Востоком канцлер А. М. Горчаков интересовался мало; поэтому, в действиях своих Н. П. Игнатьев был почти полным хозяином. <…> В Константинополе, где каждый человек на счету, он скоро приобрёл преобладающее значение. Его называли le vice-Sultan; да он и был им на самом деле: турецкие министры его боялись и были у него в руках. Главною и неизменною целью игнатьевской политики было разрушение Турецкой империи и замена её христианскими, предпочтительно славянскими народностями. <…> Умозрительным политиком Н. П. Игнатьев не был: с принципами и отвлечённостями он обращался довольно бесцеремонно. Политическому миросозерцанию его недоставало глубины исторического чернозёма. Однажды, по поводу болгарских церковных дел, советник А. И. Нелидов заметил, что православие Россия восприняла от Византии. «Совсем не от Византии, — возразил Н. П. Игнатьев, — а от славянских первоучителей Кирилла и Мефодия.» В Константинополе Н. П. Игнатьев был в упоении собственного политического значения. События его окружали таким ореолом, что он становился как бы вождём всего славянства.»

Сан-Стефанский договор

После того как дипломатия не увенчалась успехом, заговорили пушки. Началась русско-турецкая война 1877—78. После побед русской армии 31 янв. 1878 в Адрианополе Игнатьев начал переговоры о мире с турецким министром иностранных дел Савфет-пашой. Почти сразу же в переговоры вмешалась третья сила: в Мраморное море вошел английский флот. Тем не менее турки уже не имели сил воевать, и 19 февр. 1878, в 17-ю годовщину освобождения крестьян, в пригороде Константинополя Сан-Стефано был заключен прелиминарный (предварительный) мир. Сам Игнатьев не был полностью удовлетворен Сан-Стефанским договором, в частности тем, что о проливах не было сказано ни слова, но все же договор справедливо стал вершиной его дипломатической карьеры. Согласно договору Османская империя теряла большую часть владений в Европе, причем в оставшейся части турки должны были провести реформы в интересах христианского населения, возникало большое Болгарское государство (отмечающее с тех пор 3 марта как день независимости), Сербия, Черногория и Румыния увеличивали свои территории, Россия возвращала к себе южную Бессарабию и присоединяла Батум и Карс. Хотя в результате давления всей Европы летом 1878 на Берлинском конгрессе в июне Россия вынуждена была пойти на значительные уступки, но все же полностью перечеркнуть результаты русской победы Западу и туркам не удалось. Сам Игнатьев, недовольный таким развитием событий, подал в отставку.

В мае 1878 года Игнатьев уехал в деревню, а его личный враг, граф Пётр Шувалов, назначен представителем России на Берлинском конгрессе; вслед за тем состоялся Берлинский трактат, которым Сан-Стефанский договор был совершенно искажён, все выгодные для России пункты его аннулированы.

Министр государственных имуществ и внутренних дел

В 1881—82 Игнатьев на короткое время вновь оказался на службе, став сначала министром государственных имуществ, а затем с 4 мая 1881 — министром внутренних дел. Время возвращения Игнатьева было временем острейшего мировоззренческого и политического кризиса российского общества. Террор народовольцев, студенческие беспорядки, активизация земских либералов с их требованием «увенчания здания» Империи конституцией совпали с общественным недовольством итогами войны 1877—78. Дипломатическое поражение России в Берлине летом 1878 привело к резкому падению престижа не только российской дипломатии, но и самого правительства у национально мыслящих русских людей. С резкой критикой правительственного курса публично выступил 22 июня И. С. Аксаков (за что был сослан, а руководимое им Московское славянское общество было закрыто). Еще более оппозиционно высказывался герой войны генерал М. Д. Скобелев, консервативные газеты («Московские ведомости», «Русский мир» и др.), хоть и воздерживались от резких выражений, так же критиковали министров и дипломатов. Зато либералы и нигилисты приободрились, видя кризис Верховной власти, и активизировали свою деятельность.

Цареубийство 1 марта 1881 стало ярчайшим показателем ожесточения той борьбы внутри страны с противниками исторической и национальной России. Новый Император Александр III, назначив Игнатьева на столь ответственный в таких условиях пост, не только высказывал благоволение ему, но и твердо давал понять национальной общественности, что намерен проводить внутреннюю и внешнюю политику исключительно в интересах России, не интересуясь тем, «что скажет Европа».

Проект закона о понижении выкупных платежей, уже внесенных графом Лорис-Меликовым на рассмотрение государственного совета, был Игнатьевым подвергнут новой переработке с участием небольшого числа сведущих людей, причём однообразная рублёвая скидка восторжествовала над принципом соразмерности выкупных платежей с доходностью земли. Равным образом ещё при графе Лорис-Меликове выдвинут был на сцену вопрос о крестьянских переселениях, к обсуждению которого Игнатьев привлёк «земских сведущих людей», и признана была необходимость коренной реформы местного управления и самоуправления, для составления проекта которой была при Игнатьеве учреждена Кахановская комиссия. Инициативе самого графа Игнатьева принадлежит возбуждение питейного вопроса, разрешение которого, впрочем, не подвинулось при нём вперёд; ему же принадлежит участие в составлении положения о Крестьянском поземельном банке. Но другие части политической программы Лорис-Меликова были оставлены Игнатьевым, что выразилось в издании положения об усиленной и чрезвычайной охране 14 августа, в фактических ограничениях судебной гласности, в ряде административных мероприятий против газет и журналов (приостановка «Голоса», предостережения «Новой Газете», «Русскому Курьеру»), в приостановке начатого при графе Лорис-Меликове пересмотра законов о печати и др. В министерство Игнатьева назначена сенаторская ревизия в прибалтийские губернии.

На посту министра внутренних дел Игнатьев издал «Положение об усиленной и чрезвычайной охране» и «Временные правила о евреях» и достаточно успешно боролся с террористами. Однако известность Игнатьеву как министру принес его проект воссоздания Земских Соборов в России. Под покровительством Игнатьева известный историк, сотрудник славянофильских изданий П. Д. Голохвастов разработал конкретный план созыва Собора. Предусматривались выборы 3500 депутатов («соборных чинов»), из которых не менее 60% должны были составлять крестьяне, но зато отсутствовал ценз для помещиков. Были рассчитаны также нормы представительства от всех других сословий и инородцев. Объявление Манифеста о созыве собора предусматривалось 6 мая 1882, в 200-ю годовщину окончания последнего в истории Земского Собора и в день рождения Наследника Николая Александровича (будущего Государя Николая II). Сам же Собор должен был открыться через год, в день коронации Императора Александра III.

Однако проект Игнатьева не прошел. Решительно против высказался К. П. Победоносцев, не без основания опасаясь, что потерпевшие поражение в открытом противостоянии Верховной власти нигилисты, либералы и различные инородческие сепаратисты смогут посредством демагогии получить большинство на Соборе и попытаются превратить его в Учредительное Собрание по образцу французских Генеральных Штатов 1789. На совещании правительства в Гатчине все министры выступили против созыва Собора. 30 мая 1882 Игнатьев получил отставку. На его место был призван граф Д. А. Толстой, тот самый, который в 1880 г. был уволен от поста министра народного просвещения по инициативе Лорис-Меликова. Всего Игнатьев пробыл на посту министра внутренних дел 390 дней. Оставаясь членом Государственного Совета, Игнатьев больше не участвовал в политической жизни, работая лишь в Славянском обществе, оказывая большую помощь обучающимся в России болгарам и сербам. Следует заметить, что Игнатьев неизменно отвергал все предложения либералов о сотрудничестве, демонстрируя верность монархическому строю.

Разработка вопроса о крестьянских переселениях

Что касается до переселенческого вопроса, который стал в это время заявлять о себе в довольно острых формах, то следует заметить, что, вообще, переселенческое движение являлось делом не новым. При крепостном праве переселения могли совершаться лишь в двух формах: путем вывода крестьян помещиками на купленные ими пустопорожние земли или в форме самовольного бегства крестьян. Надо сказать, что эта вторая форма вовсе не была исключительной при крепостном праве; так, например, по отрывочным сведениям, которые имеются в литературе предмета, в 1838–1840гг. из Тамбовской губернии выселилось самовольно около 8 тыс. душ помещичьих крестьян; затем в 40-х годах из Полтавской губернии выселилось тоже самовольно около 3 тыс. душ. Таким образом, мы видим, что значительное количество душ крестьян при крепостном праве переселялось самовольно на свободные места, и правительство, в значительной части случаев не имея возможности их возвращать, смотрело на это сквозь пальцы, приписывало их к ближайшим к месту их водворения обществам и вводило в казенный оклад. Казенные крестьяне переселялись на более правильных условиях еще со времен Киселева, который деятельно занимался, как вы помните, еще с 40-х годов вопросом расселения казенных крестьян. Здесь дело шло гораздо правильнее: законом предусматривались различные, частью даже денежные, пособия, которые, впрочем, редко выдавались в полном объеме ввиду отсутствия средств. Между 1831 и 1866 г. казенных крестьян переселялось примерно по 9 тыс. душ в год, а были годы, когда размеры этого переселения достигали 28 тыс. душ.

С уничтожением крепостного права движение переселенцев, конечно, не прекратилось. Хотя в Положении 1861 г. было указано, что в первые девять лет крестьяне не имеют права оставлять наделы без согласия помещиков, тем не менее самовольные переселения достигли значительных размеров. При этом, несмотря на то что новые переселения в Амурский и Уссурийский края были обставлены вскоре после приобретения этих территорий большими льготами, крестьяне предпочитали действовать на свой страх и переселялись в менее отдаленные местности Сибири, а отчасти и на окраины Европейской России без разрешения и без содействия правительства.

К концу 70-х годов размеры такого самовольного переселенческого движения подходят к 40 тыс. душ в год. Правительство признало наконец своевременным обсудить этот вопрос, и на основании соглашения между министрами внутренних дел, государственных имуществ и финансов были выработаны особые Правила 10 июня 1881 г., которые, впрочем, не были объявлены во всеобщее сведение, а были лишь предназначены для руководства местных начальств. Было признано желательным допускать переселения крестьян только с разрешения правительства, причем такие разрешения должны были выдаваться по соглашению министров внутренних дел и государственных имуществ. Разумеется, это опять-таки создавало огромную процедуру и волокиту, которой крестьяне не желали подчиниться. Поэтому и после принятия этой меры по-прежнему шли самовольные переселения крестьян.

Когда Игнатьев созвал вторую сессию «сведущих людей» (в сентябре 1881 г.), то работой, предложенной им на обсуждение, был именно переселенческий вопрос. Эта комиссия «сведущих людей» сильно раскритиковала Правила 10 июня 1881 г. и признала, что переселенческое движение не должно подвергаться никакой регламентации, что вообще переселения должны признаваться целесообразными и допустимыми в том объеме, в каком они происходят, и что правительством должны быть принимаемы только меры по отношению к водворению переселенцев, но что при этом отнюдь не следует стеснять их в выборе места переселения; что им должны быть при этом даваемы известные льготы, именно воспособления на первое время, если возможно, – денежные и натуральные пособия, последние, например, в форме выдачи леса на постройку.

В конце концов, хотя этот план «сведущих людей» не получил утверждения, а продолжали «действовать» или, точнее сказать, бездействовать Правила 10 июня 1881 г., тем не менее переселенческое движение продолжало по-прежнему совершаться в форме самовольных переселений. Но правительство и в эти годы вынуждено было мириться с этим фактом, и эти самовольные переселенцы, вопреки закону, не только не возвращались назад, а их и формально в конце концов «устраивали» на местах, иногда даже давая им (в виде исключения) известные льготы и ссуды.

В конце концов в 80-х годах, уже при полном разгаре реакции, при графе Д. А. Толстом, который сделался министром внутренних дел в 1882 г. и, как известно, вовсе не был склонен содействовать облегчению каких бы то ни было народных нужд, тем не менее правительство не могло бороться с этим переселенческим движением и мало-помалу должно было, в сущности, принять почти все меры, которые рекомендовались «сведущими людьми»; и вот в 1889 г. – в эпоху полной реакции – был проведен через Государственный совет первый опубликованный закон о переселениях 13 июля 1889 г., которым разрешение переселений несколько было облегчено, именно: оно зависело по этому закону уже не от соглашения двух министров, а только от министра внутренних дел, и при этом сами переселения обставлялись очень значительными льготами – на три года переселенцы освобождались от всяких податей и воинской повинности, а на следующие три года подати взимались с них в половинном размере. Были оказываемы и различные денежные и натуральные воспособления, первые, впрочем, до середины 90-х годов в очень ничтожных размерах.