Неугодный Сергей Юрский: горести и радости самого закрытого актера страны

Его называли человеком закрытым, эдаким невыездным из внутренней своей миграции. Может, с окружением так и было, но для публики Сергей Юрский был открыт. Он старался дать зрителю, возможно, даже больше, чем тот тогда способен был понять. Любовь к публике была у него не восторженной или заискивающей, не панибратской или высокомерной, а именно трезвой. Он видел, что в залах на его выступления собираются самые разные люди: не только интеллигенция, но и те, кто хочет соответствовать, не только ценители качественной художественной лирики, но и те, кто хочет ими казаться.

Весной 1968 года Юрского отправили в командировку в Прагу. Не первый раз он выезжал за границу, уже бывал с гастролями в Болгарии и Румынии. Прага дышала в ту весну полной грудью. Он описывал, что театры шумели, причём и русскими пьесами тоже – не из-под палки, не по требованию, а так, на чистом интересе. Стояли очереди на выставки, в театральные кассы, в воздухе витало приподнятое настроение всех и всего. Директор театра «На Виноградах» Франтишек Павличек, активный участник тех перемен, всё повторял гостям: «Смотрите, смотрите, это и есть социализм. Была подмена, была фальшь, а это настоящее!» Он всё переспрашивал у них, разгоняя слухи: «Где антисоветские настроения, вы видите их?!»

В августе того же года Юрского снова отправили в Чехословакию на какой-то маленький театральный фестиваль в компании с Григорием Хайченко. Они провели 12 дней под чешским солнцем и всю дорогу подозревали друг друга в сотрудничестве с КГБ, в чём впоследствии раскаялись, когда сблизились. А потом на Прагу полетели грузовые самолёты с военной техникой на борту, их прибытие и услышал Юрский вечером 20 августа.

Днём они сходили в кино, вечером выпивали у переводчицы Алёны Моравковой в компании Елены Булгаковой, которая была в Праге по поводу публикации перевода «Мастера и Маргариты». Аэропорт от квартиры Алёны находился неподалёку, и в этот вечер событий в небе было явно больше, чем обычно. Алёна позвонила соседке – та предложила включить радио и послушать новости. Ведущие в эфире взволнованными голосами сообщали, что «блокирован аэропорт и продолжают приземляться транспортные самолеты». Они передавали приказ генерала Людвига Свободы к войскам – «не оказывать сопротивления», и призыв к населению – «встречать танки с цветами».

Это была военная техника стран Варшавского договора с наиболее крупным, советским контингентом. Юрский писал, что до той поры антисоветских настроений в Праге не видел, и вот теперь они обнаружились. Не откровенная вражда, но глаза, как бы указывающие гостям на выход. Танки на улицах, тревожные собрания людей, оцепления. Неприятные разговоры чехов с русскими солдатами.

В глазах Юрского события раскладывались отвратительной нелепицей и порождали глубокое чувство вины. Узнав, что в столкновениях на улицах уже появились жертвы, они с Хайченко даже попытались добраться до ближайшей больницы и сдать кровь. Хотели не только помочь, но ещё и показать, что вот, дескать, не все советские граждане согласны со своим правительством. Не вышло донорство, но главное, что он запомнил – было очень стыдно показывать свои документы.

Бардак стоял страшный – они не могли уехать, в посольстве от них отбрыкивались. Принимающая сторона в виде Общества чешско-советской дружбы исчезла с радаров, причём советские гости фестиваля отнеслись к этому с пониманием. Переводчицы, хоть и были по-прежнему дружественны, выглядели подавленными. И было совершенно непонятно, как выбираться. Вокзалы заблокированы, транспорт ходить перестал. С большим трудом ещё через несколько дней они все-таки сели в практически пустой поезд.

На следующий день ехали через Польшу, на границе с которой никто не проверял документы. Прибыли в Варшаву, где жители словно и не заметили никакого вторжения в соседнюю страну. Оттуда отправились в Москву самолётом. Отчёты о поездке, которые обязательно писали все выезжающие за границу из СССР, они с Хайченко, вспоминал Юрский, решили написать одинаковые и нейтральные: «Отношение было хорошее. Никаких оснований для вторжения в Чехословакию я лично не видел. Вторжение считаю ошибкой. Дата, подпись».

На последующие события в жизни он досадовал – говорил, что люди стали отгораживаться. Из актёра известного, в самом расцвете творческих способностей, уже всенародно любимого он превращался в человека под подозрением. Причина недоверия могла быть и в последней поездке за границу, и в дружбе с Бродским и Солженицыным, и в знакомстве с Барышниковым – тот снимался в телевизионном фильме Юрского «Фиеста». По окончании съёмок Барышников уехал в Америку и не вернулся, а фильм с его участием запретили. Юрского стали значительно реже утверждать на роли – если и на главные, так вообще не в столицах. Да и фильмы его некоторое время шли один другого хуже.

Отношения с Товстоноговым грубели. Юрский и раньше предпринимал самостоятельные попытки режиссуры, и Товстоногов относился к этому ревностно. В 1978 году, через два года после премьеры «Фантазий Фарятьева» в постановке Сергея Юрского, он перестал быть актёром Ленинградского БДТ. Личная свобода, которую он не стеснялся демонстрировать, наконец стала выходить ему боком. Но он снова поставил на неё. Говорил, что его вдохновляла тогда весёлая злость.

В первый же год после ухода из театра он отправился в гастрольный тур с сольной программой. Минск, Тбилиси, Киев, Пермь – Новосибирск – Чукотка. И Москва, разумеется. Он оценивал успех своих гастролей как невероятный. У него имелось восемь вариантов двухчасовой программы – от Пушкина и Гоголя до Шукшина и Жванецкого. Он читал Достоевского, Мопассана, Чехова, Бунина, Зощенко – гордился тем, что просвещал в «бескнижные времена в читающей стране».

Он не читал даже эти новеллы и поэмы, а разыгрывал, лирика и быт сменялись комедией и даже жестковатым фарсом – чтобы публика не скучала. Но всё же ещё одной важной причиной того успеха он считал свою полулегальность. Юрский знал, конечно, что есть публика, которая Солженицына не читала, но осуждает. Но также он наблюдал существование другой публики, которая, услышав, что тебя осуждают, валом ломится на концерты.

Ничем иным он не мог объяснить, почему в Киеве на его концерт с программой из «Евгения Онегина» и «Домика в Коломне» народу явилось столько, что пришлось организовывать милицейское оцепление. В Свердловске руководство театра не рекомендовало размещать афиши, потому кассиры просто вешали рукописное объявление у кассы. Зал был переполненным все шесть концертов – зрители теснились чуть ли не на сцене.

Из Ленинграда после ухода из БДТ пришлось переезжать в Москву. Она, к счастью, приняла и Юрского, и его жену Наталью Тенякову хорошо – оба с 1979 года стали артистами театра имени Моссовета. Его запомнили как принципиального человека, лишённого конформизма и всё равно преуспевающего. Он не любил советскую власть и не скрывал этого, хотел верить в свершения Перестройки, но и с ними был осторожен. После ему подмечали, что, дескать, и та власть вам не нравилась, и эта не по нутру.

А Юрский просто считал власть функцией, которая должна исполняться в соответствии с заявленными ценностями, целями и ответственностью. Власть – это то, что нужно уважать, но уважение рождается не из страха и подобострастия. В этом отношении он демонстрировал себя махровейшим русским интеллигентом.

В самом начале карьеры он снялся как раз в роли такого персонажа – в телепостановке 1963 года по Юрию Тынянову «Кюхля». Сыграл нежного и ранимого, искреннего и трогательного Вильгельма Кюхельбекера, лицейского друга Пушкина, над которым тот в своё время здорово потешался. Запись есть в сети, её стоит найти и посмотреть, если вы почему-то ещё не сделали этого. Линию этого же героя он продолжил в фильме «Республика ШКИД» в роли тонкого и статного Викниксора, как называли его трудновоспитуемые подростки из школы-коммуны имени Фёдора Достоевского. Он – не пустой мечтатель о великом грядущем, но идеалист с пенсне на носу, который пытается сделать умными и порядочными людьми детей, уже побитых ужасом истории своей страны и без пяти минут преступников.

Юрский выходил во многих обличьях к публике: от великого комбинатора и охотника за мечтой до великого вождя, пугающего своей монументальностью. Или взять хотя бы любимого его дядю Митю из фильма «Любовь и голуби» – доброго пьянчугу и враля. Из большинства же его ролей сочится, конечно, Чехов. Интеллигент, который занят важным делом и понимает, что именно оно даёт силы надежде и вере.