Политические процессы в Германии 1919–1933 годов: страх перед «красной угрозой» и первые победы правых антиреспубликанцев

Однако феномен Гитлера и успехи национал-социалистов не возникли сами по себе, в Веймарской Германии для них существовали благодатная почва и многочисленные потенциальные сторонники, которых нужно было лишь «отбить» у правых партий-конкурентов.

Убийства политиков-республиканцев, попытки правых путчей, безудержные нападки на парламентско-демократическую систему и её руководство, «антивеймарские» программы консервативных и националистических партий – в такой атмосфере происходило становление новой республиканской Германии. Во второй части статьи мы продолжим рассмотрение причин, обеспечивших широкую массовую поддержку «правым» – противникам веймарской политической системы.

«Версаль и Москва»

Так в 1940 году, уже находясь в эмиграции, ответил один из лидеров СДПГ Отто Браун на вопрос о причинах триумфа национал-социалистов в Германии. Хотя это несколько упрощённый взгляд на проблему, факторы «Версальского диктата» и «угрозы большевизма», несомненно, оказывали решающее влияние на внутриполитическую жизнь Веймарской Германии. «Призрак большевизма» пугал широкие слои немецкого общества с самой Ноябрьской революции 1918 года. Именно желание избежать хаоса гражданской войны привело социал-демократический Совет народных уполномоченных (временное правительство послереволюционной Германии) к сотрудничеству с реакционным руководством рейхсвера и фрайкорами (правыми добровольческими корпусами). Очевидно, что именно отсюда произрастает «умеренная революционность» партий «Веймарской коалиции». Фактически Веймарская республика всё время балансировала между двумя полюсами: угрозой социалистической революции с одной стороны и угрозой «национальной диктатуры» – с другой. Реставрация монархии не устраивала большую часть правых, так как довоенный режим представлялся им слишком либеральным. В периоды социально-экономических потрясений средний класс – буржуазия, чиновники, зажиточные крестьяне – оставлял свои умеренно консервативные и даже либеральные взгляды, «уходя вправо» в поисках «сильной руки».

Старый и новый антисемитизм

Антисемитизм не являлся изобретением нацистов, так как имел хорошо подготовленный базис в рамках «народнического движения» (Völkische Bewegung, см. [1]), а также смежных идей «научного расизма». Не стоит забывать и «антидрейфусовскую» манию, охватившую многие страны Европы ещё до Первой мировой войны – общую подозрительность по отношению к евреям как «людям без родины», проживающим в разных государствах и поддерживающим некое единство (при этом многие немецкие евреи во время войны проявили себя как фанатичные патриоты – например, автор «Гимна ненависти» Эрнст Лиссауэр). После поражения 1918 года появился новый повод для юдофобии – легенда об «ударе ножом в спину», о которой будет сказано ниже.

После установления советской власти в России, восстания «Спартака» (неудавшейся коммунистической революции зимой 1918–1919 годов) и попыток создания советских республик в Баварии и Саксонии ко всему перечисленному добавился «страх большевизма». Многие немцы считали марксизм еврейским «продуктом», а потому любой всплеск антибольшевистской истерии автоматически усиливал антисемитские настроения.

Однако на этом «претензии» к евреям не заканчивались – их обвиняли и во всемирном паразитизме через финансовый капитализм. При этом образ «еврейского банкира-кровососа» в своей агитации использовала не только НСДАП, заигрывавшая с трудовыми массами, но и консервативная НННП, представлявшая интересы промышленной и финансовой элиты.

«Удар ножом в спину»

Центральное место в мифологии немецких националистов занимала легенда об «ударе ножом в спину» (Dolchstoßlegende), являвшаяся «становым хребтом» немецкого реваншизма, поскольку одного лишь недовольства «Версальским позором» было недостаточно – требовалось убедить массы, что победа Германии в мировой войне была достижимой, поражение не являлось неизбежностью, а потому возможен и реванш в новой войне.

К осени 1918 года Германия была истощена четырьмя годами войны, пережила страшную «брюквенную зиму» 1916–1917 годов [2]. Продовольственные и промышленные товары заменялись множеством суррогатов («эрзацев»), хозяйство страны было поставлено на военные рельсы. Не спасло ситуацию и подписание Брест-Литовского мирного договора с Центральной Радой УНР и Совнаркомом РСФСР.

Последней серьёзной попыткой немцев переломить ход событий стало Весеннее наступление 1918 года, когда, перебросив на запад войска, высвобожденные на востоке, германское командование создало численный перевес над силами Антанты. После провала этого наступления и появления на фронте американцев поражение Центральных держав стало неотвратимым. Подписав Версальский договор, военное и политическое руководство Германии не желало признавать свою ответственность за поражение и стремилось к реваншу.

Но для этого требовалось найти кого-то другого на роль виновных в катастрофе 1918 года. Так родилась легенда об «ударе ножом в спину». Согласно ей, на фронте германская армия поражения не потерпела, более того, весной 1918 года победа была близка, но общество предало армию, не пожелав терпеливо сносить тяготы военного времени и поддавшись на агитацию левых и евреев. Поэтому война была проиграна исключительно из-за забастовок и протестов в тылу.

Поскольку возлагать вину на всех гражданских было бы неразумно с точки зрения электоральной борьбы, виновниками поражения объявили марксистов, масонов, евреев, а также политиков, возглавлявших Ноябрьскую революцию 1918 года (так называемых «ноябрьских преступников»).

Успеху легенды способствовала «неожиданность» поражения: ещё недавно Центральные державы праздновали победу на Востоке, на Западном фронте немецкие войска наступали, и вдруг – полное фиаско и безоговорочное принятие условий победителей. Потрясение было вполне объяснимым: в последние месяцы войны верховное командование держало в полной неизвестности и руководство рейха, и сами партии, не сообщая им об ухудшении военного положения. «Раскрытие карт» Гинденбургом и Людендорфом 2 октября 1918 года повергло в шок лидеров фракций рейхстага [5, с.60]. Что же говорить о рядовых гражданах? На руку правым консерваторам играл и тот факт, что кайзер и генералитет вовремя ушли с политической арены, а перемирие и условия Версальского мира подписывали депутаты рейхстага из состава «Веймарской коалиции» (претензии предъявлялись в первую очередь к ним). Отсюда правые делали несколько выгодных для себя выводов:

• монархические власти и генералитет не виновны в поражении;
• вся ответственность за «версальский позор» и разруху лежит на марксистах, евреях и прочих предателях;
• ситуацию могут исправить лишь восстановление старых порядков, усиление «дисциплины» в обществе и изоляция/обезвреживание предательских элементов.

Для успешного реванша на международной арене предлагалось создать беспартийное государство, очищенное от предателей (евреев, марксистов, пацифистов и пораженцев), возглавляемое «дореволюционной» элитой, с экономикой, ориентированной на военные нужды. Как видим, в 1933 году нацисты начали строить почти такое же государство (за исключением пунктов о восстановлении монархии и беспартийной политической системе), что и дало им поддержку со стороны многих деятелей консервативного лагеря.

Экономический кризис

Экономические невзгоды преследовали Веймарскую республику со дня её основания. Даже в так называемые «золотые 20-е» (1924–1928 годы) положение было далеко не безоблачным – так, в 1926 году уровень безработицы подскочил до 10% от числа всех наёмных трудящихся, и безработными стали 2 млн человек. Как страшный сон немцы вспоминали гиперинфляцию 1923 года, когда зарплату выдавали несколько раз в день, чтобы люди успели хоть что-нибудь на неё купить. Эта же гиперинфляция «съела» сбережения множества немцев, что повлекло за собой массовую «пролетаризацию» когда-то зажиточных граждан. Череда несчастий способствовала росту озлобленности людей против республики, хотя основной причиной проблем была проигранная мировая война, а не какие-либо ошибки веймарских правительств.

В 1929 году для немцев настали и вовсе «чёрные дни». Экспортозависимая, выплачивающая огромные репарации Германия стала одним из наиболее пострадавших от мирового экономического кризиса государств (к 1932 году промышленное производство снизилось на 54% по сравнению с 1928 годом). В 1930 году безработица составила около 3,1 млн человек (14% от всех наёмных трудящихся), в 1932 – уже 5,6 млн человек (29,9%). Ситуацию существенно не улучшили ни сокращение репарационного бремени («План Юнга» 1930 года), ни прекращение выплат («Мораторий Гувера» 1931 года), ни дефляционная политика канцлера Генриха Брюнинга, состоявшая в жёсткой экономии, борьбе за сокращение государственных расходов и дефицита бюджета.

Экономический кризис спо­собствовал политическому краху Веймарской республики. «Внизу» быстро радикализировалась мас­са людей, потерявших жизненные перспективы. «Наверху» же политики правого толка и предста­вители старой элиты ждали благоприятного момента, чтобы нанести смертельный удар по демократии [3, с.133].

***

Несмотря на все неудачи попыток «правого реванша» начала 20-х годов (провал путча Каппа-Лютвица 1920 года, Пивного путча 1923 года и ряда менее значительных выступлений), а также терактов с целью спровоцировать социалистическую революцию, раздавить её и установить правую диктатуру, выигрывать войну против Веймарской республики правые начали задолго до 1933 года.

Наиболее важной «промежуточной победой» правых стало избрание рейхспрезидентом Германии престарелого фельдмаршала Пауля фон Гинденбурга – монархиста и восточноэльбского юнкера. Глава фракции НННП в рейхстаге граф Куно Вестарп 19 мая 1925 года недвусмысленно высказался относительно того, чего ожидала его партия от избрания фельдмаршала:

«Те 14,6 млн, которые последовали нашему призыву 26 апреля, выразили тем самым свою приверженность, приверженность идеям личности вождя, приверженность тому прошлому, которое у них было до 1918 года. … Эта воля, проявившаяся в результате голосования 26 апреля, означает несогласие с чуждой немецкому естеству, навязанной нам нашими внешнеполитическими противниками республиканско-демократической парламентской системой. Этот выбор не свидетельствует о том, что такая система действительно пустила в нашем народе корни» [4, с.64–65]