Правда ли, что Айвазовский носил бакенбарды, чтобы быть похожим на Пушкина, были ли два гения знакомы и при чем здесь Репин

Айвазовский был знаком с Пушкиным?

Да. И это знакомство очень похоже на то, как на лицейском экзамене в 1815-м году Державин, на пороге смерти, благословил юного Пушкина.

В сентябре 1836-го на выставку в Академию художество заглянул Пушкин, где ему представили 19-летнего Айвазовского — как одного из талантливейших академистов. А уже в феврале 1837-го Пушкина не станет.

Эта встреча запала Айвазовскому в душу. Через 60 лет, в 1896-м в письме он вспоминал ее в подробностях:

— В настоящее время так много говорят о Пушкине и так немного остаётся из тех лиц, которые знали лично солнце русской поэзии, великого поэта, что мне всё хоте-лось написать несколько слов из своих воспоминаний о нём. Вот они: в 1836 году, до смерти за три месяца, именно в сентябре, приехал в Академию с супругой Натальей Николаевной на нашу сентябрьскую выставку Александр Сергеевич Пушкин. Узнав, что Пушкин на выставке, в Античной галерее, мы, ученики Академии и молодые художники, побежали туда и окружили его. Он под руку с женою стоял перед картиной Лебедева, даровитого пейзажиста. Пушкин восхищался ею.

Наш инспектор Академии Крутов, который его сопровождал, искал между всеми Лебедева, чтобы представить Пушкину, но Лебедева не было, а увидев меня, взял за руку и представил меня Пушкину, как получившего тогда золотую медаль (я оканчивал Академию). Пушкин очень ласково меня встретил, спросил, где мои картины. Я указал их Пушкину; как теперь помню, их было две: «Облака с ораниенбаумского берега моря» и другая — «Группа чухонцев на берегу Финского залива». Узнав, что я крымский уроженец, великий поэт спросил меня, из какого города, и если я так давно уже здесь, то не тоскую ли я по родине и не болею ли на севере. Тогда я хорошо его рассмотрел и даже помню, в чём была прелестная Наталья Николаевна.

На красавице супруге поэта было платье чёрного бархата, корсаж с переплетёнными чёрными тесёмками и настоящими кружевами, а на голове большая палевая соломенная шляпа с большим страусовым пером, на руках же длинные белые перчатки. Мы, все ученики проводили дорогих гостей до подъезда.

С тех пор и без того любимый мною поэт сделался предметом моих дум, вдохновения и длинных бесед и расспросов о нём…

А еще причина этой любви, конечно, в том, что Пушкин бывал в Крыму, зарифмовал в его честь несколько строк, а 16 августа 1820 года заглянул даже в Феодосию — родной город Айвазовского.

Айвазовский носил бакенбарды, чтобы быть похожим на Пушкина?

Нет. Во всяком случае, сам художник в этом никогда не признавался, да и мода такая была. Но современники находили, что Айвазовский похож на Пушкина! Вяземский писал Погодину перед визитом Айвазовского в Москву: «Знаменитый наш живописец Айвазовский желает с Вами познакомиться. Кроме отличного таланта, имеет ещё одно особенное достоинство: напоминает наружностью своею нашего А. С. Пушкина. Угостите его в Москве и за талант и за сходство…»

Выходит, Айвазовский писал Пушкина по памяти?

Да. Великий поэт никогда не позировал великому маринисту. Картины с Пушкиным Айвазовский создает в последней четверти XIX столетия, через полвека после смерти своего кумира.

Но вот стихи Пушкина позировали Айвазовскому все время. Исследователи отмечают, что художник любил изображать Феодосию на фоне закатного неба — такой ее увидел и описал в своей элегии Пушкин, когда в 1820-м отплывал из Федосии в Гурзуф:

Погасло дневное светило;
На море синее вечерний пал туман.
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
Я вижу берег отдалённый,
Земли полуденной волшебные края.
С волненьем и тоской туда стремлюся я,
Воспоминаньем упоённый…

Влияние Пушкина находят и в одесских ночных пейзажах Айвазовского.

Но поздно. Тихо спит Одесса.
И бездыханна и тепла
Немая ночь. Луна взошла.
Прозрачно-лёгкая завеса
Объемлет небо. Всё молчит;
Лишь море Чёрное шумит…
(«Отрывки из путешествии Онегина» — ред.)

Пушкин вдохновлял Айвазовского даже тогда, когда нужно было изобразить другую жизнь и берег дальний.

В 1844 году художник Антон Иванов навестил Айвазовского в его петербургской мастерской, а после восторженно рассказывал в письме о небольшой картине, которую называл «Испанская ночь» (местонахождение неизвестно):

— Боже мой, какая ночь! Как сам говорил Ив. Константинович, данным для ней были стихи Пушкина. Они, кажется в таком роде:

Вот взошла луна златая,
Тише, чу, гитары звон,
А испанка молодая
Оперлася на балкон.
Ночной зефир струит эфир,
Шумит, бежит Гвадалквивир,
Скинь мантилью, ангел милый,
И явись как ясный день,
Сквозь чугунные перилы
Ножку дивную продень и т. д.
(фрагмент стихотворения Пушкина «Ночной зефир» — ред.)

Все произведения этого великого артиста почти без исключения удивляют меня своим достоинством, а испанская ночь умиляет, переносит в тот благодатный климат.

Я там, я восхищаюсь прозрачностью небесного свода, слышу голос певца и боюсь быть замеченным молодою испанкою, чтоб не прервать ее заветных дум, чтобы не помешать ее счастью. Если Пушкин видит за гробом, то верно уже давно послал Айвазовскому свое спасибо за испанскую ночь. Один умел рассказать, а другой могучею кистью переносит человека из Петербурга в Испанию и доставляет ему удовольствие посмотреть лично на тамошнюю ночь. Кому из них отдать первенство?..

Всех Пушкиных на картинах Айвазовского написал Репин?

Нет. Только на одной. Айвазовский изобразил, как сошлись волна и камень, а Репин — самого поэта. В свойственной ему уничижительной манере о своем участии в создании картины «Прощание Пушкина с морем» Репин отзывался так: «Дивное море написал Айвазовский… И я удостоился намалевать там фигурку». Инициатива написать картину в четыре руки принадлежала Айвазовскому.

Айвазовский выбрал в напарники Репина, потому что у того были удачные портреты Пушкина?

Нет. Просто художники относились друг к другу с симпатий, а у Репина была слава талантливейшего портретиста. Что же до отношений Репина с Пушкиным — тут все сложно.

Своего собственного Пушкина Репин возьмется писать уже в ХХ веке, после смерти Айвазовского. Картина «Пушкин на акте в Лицее 8 января 1815 года» станет одним из репинских хитов. Но много ли в ней самого поэта? Это отнюдь не портрет, а эдакое снятое одним планом кино — о том, как все заскучали на экзамене, но один кудрявый юноша так зажег, что экзаменаторы и почетные гости проснулись, «старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил» — и все озарилось.

А вот собственно портрет Пушкина Репину не дался. Вот что рассказывает об этом в своих воспоминаниях Корней Чуковский (кстати, Чуковский помогал Репину, позируя ему для картины «Пушкин в Лицее»):

— …Необходимо напомнить, что я познакомился с ним (Репиным — ред.) лишь за двадцать пять лет до его смерти, когда талант его был на ущербе. Но воля к творчеству осталась в нем та же.

Едва только познакомившись с ним, я увидел у него на мольберте картину «Пушкин над Невою в 1835 году», над которой он работал уже несколько лет. И когда я был у него незадолго до его смерти, уже в советское время, все та же картина стояла на том же мольберте. Двадцать лет он мучился над ней, написал по крайней мере сотню Пушкиных — то с одним поворотом головы, то с другим, то над вечерней рекой, то над утренней, то в одном сюртуке, то в другом, то с элегической, то с патетической улыбкой, — чувствовалось, что впереди у него еще многие годы работы над этой «незадавшейся» картиной.

Теперь, перебирая его письма ко мне, я часто нахожу в них строки, относящиеся к этой картине.

«Сам я очень огорчен своим „Пушкиным“, — писал он 27 февраля 1911 года.- После выставки возьму доводить его до следуемого».

14 апреля того же года:

«Ради бога, будем как авгуры: говорите чистую правду (хвалам моему „Пушкину“ я не верю: так хочется приняться за него еще раз)».

И в 1917 году Леониду Андрееву:

«…прошло 20 лет, и до сих пор злополучный холст, уже объерзанный в краях, уже наслоенный красками, местами вроде барельефа, все еще не заброшен мною в темный угол… Напротив, как некий маньяк, я не без страсти часто схватываю саженный подрамок, привязываю его к чему попало, чтобы осветить, вооружаюсь длинными кистями, по одной в каждой руке, а палитра уже лежит у ног моего идола. И, несмотря на то, что я ясно, за 20 лет, привык не надеяться на удачу… я подскакиваю, со всем запасом моих застарелых углей и дерзаю, дерзаю, дерзаю… до полной потери старческих сил».

А сам Айвазовский совсем не умел писать людей?

Умел. И не только крошечных человечков на фоне грандиозных неба и моря, но и самые настоящие портреты. Правда, портреты эти блестящими не назовешь. И даже самые большие поклонники художника осторожно говорят, что портреты кисти Айвазовского имеют «мемориальную ценность».

Но чаще всего люди на картинах Айвазовского — всего лишь крошечное дополнение к пейзажу. Так было с Пушкиным, так было с Байроном. Представьте себе, картина ниже называется «Байрон в Венеции».

А имеется еще «Наполеон на острове Святой Елены». Прокомментировать такое композиционное решение полотна можно только пушкинским: «Он был, о море, твой певец».

Но однажды Айвазовский все-таки изобразил Пушкина в полный рост. И нельзя отделаться от мысли, что писал его он с себя.