Ракетный проект цареубийцы: подлинная история Николая Кибальчича, которого считают одним из основоположников теоретической космонавтики

Хождение в народ

Во второй половине XIX века среди российской молодёжи и разночинцев быстро распространялась убеждённость в необходимости радикального преобразования общества. Формировалось новейшее мировоззрение, опиравшееся на популярные труды Михаила Бакунина, Николая Добролюбова, Петра Лаврова и Николая Чернышевского.

Веру в близость социальной революции подкрепляло впечатление о массовом недовольстве крестьян реформой 19 февраля (3 марта) 1861 года, упразднившей крепостное право в России. Она действительно выглядела половинчатой. Крестьяне мечтали о воле, но вместо свободных людей стали «срочно-обязанными», продолжавшими работать на помещика. Они надеялись после освобождения владеть землёй, на которой трудились всю жизнь, но получили малые наделы с требованием заплатить выкуп по цене, в разы выше рыночной. Недовольство практикой реформы вылилось в повсеместные бунты, которые, впрочем, не имели значимого успеха.

В этих условиях вызрела идеология «народничества», адепты которой надеялись воодушевить крестьян на масштабное восстание в духе легендарных Степана Разина и Емельяна Пугачёва. Для этого следовало отправиться в провинцию, по деревням и сёлам, ведя мягкую, но настойчивую пропаганду. Весной и летом 1874 года сотни энтузиастов в крестьянской одежде и наскоро обученные разным ремеслам, двинулись по стране, главным образом, по Дону, Днепру, Волге и Уралу. Однако деревенские жители оказались совсем не такими революционерами и социалистами, какими представляли их народники. Малограмотное и разобщённое крестьянство в подавляющем большинстве не откликнулось на агитацию, а многие ходоки-пропагандисты были арестованы уже к концу года.

Тем не менее, сама идея «хождения в народ» ещё долго держалась в умах революционно настроенной молодёжи. Популярна она была и среди студентов Медико-хирургической академии, где в то время учился Николай Иванович Кибальчич — сын священника из Черниговской губернии, прибывший в Санкт-Петербург для получения высшего образования.

Изначально, в сентябре 1871 года, Кибальчич поступил на первый курс Института инженеров путей сообщения. В этом заведении преподавали выдающиеся учёные, а само оно выделялось среди других новаторством предмета изучения: под путями сообщения подразумевался не только железнодорожный транспорт, но и другие направления в сфере перемещения людей и грузов. Казалось бы, что ещё нужно молодому человеку из провинции? Однако Кибальчич инженером стать не захотел, а ушёл с третьего курса. Решение поменять жизненный путь он принял под влиянием народнической идеологии, в чём признавался позднее:

«Если бы не строгие меры властей по отношению к деятелям, ходящим в народ, то я бы ушёл в народ и был бы до сих пор там. Цели, которые я ставил, были отчасти культурного характера, отчасти социалистического, а именно — поднять умственный и нравственный уровень массы, развить общинные инстинкты и наклонности, которые существуют в народе, до социалистических инстинктов и привычек».

Для «хождения в народ» не нужно образование инженера-путейца, а вот знания врача могут пригодиться. В итоге Кибальчич не стал ни инженером, ни врачом — он выбрал путь революционера.

Летом 1875 года Николай поехал вместе с приятелем-однокурсником из Медико-хирургической академии на каникулы в имение брата Сергея Кибальчича в Жорницах (Липовецкий уезд Киевской губернии). С собой они захватили несколько экземпляров запрещённой «Сказки о четырёх братьях и об их приключениях» (1868), сочинённой публицистом-народником Львом Александровичем Тихомировым. Её сюжет довольно прост. Жили-были в дремучем лесу четыре брата. Вышли они в мир, чтобы поискать место, где можно «как сыр в масле кататься». Отправились по сторонам света, но попали в разные передряги, — их арестовали и сослали в Сибирь. Братьям удалось вырваться из неволи, после чего они стали агитаторами революции:

«С той поры они ходят по русской земле, они будят везде мужиков-крестьян, их зовут они на кровавый пир. <…> их никто не знает, не ведает, но всяк слышит громкий голос их, и от голоса того мужик ободряется, поднимает свою голову опущенную, закипает в нём кровь ключом, и готов он идти за волю свою, за землю и льготы крестьянские. И когда просветят они всех крестьян, загудит, зашумит Русь-матушка, словно море синее заколышется и потопит волнами могучими она всех своих лютых недругов».

Правительственные чиновники справедливо рассматривали «Сказку…» как сочинение, направленное «к возбуждению бунта или явного неповиновения власти верховной», а те, кто её распространял, считались государственными преступниками. Одна из брошюр, переданная Кибальчичем крестьянам, попала на стол к начальнику Киевского губернского жандармского управления. В октябре следствие вышло на петербургскую квартиру Николая, где были обнаружены тюки с нелегальной литературой, включая редкую диковину — рукописный перевод «Манифеста Коммунистической партии». Кибальчича немедленно арестовали.

Несмотря на серию изнурительных допросов, Николай отказывался признать, что нелегальная литература принадлежит ему, и не назвал в связи с этим ни одного имени своих петербургских знакомых. В ноябре Кибальчича отправили в Киевский тюремный замок, где допросы продолжились. Через год следствие завершилось, но лишь в конце января 1878 года было принято решение о направлении дела в суд.

Кибальчич полагал, что его ждёт суровое наказание — вплоть до десяти лет каторги. Но в то самое время завершился так называемый процесс «193-х», по которому были арестованы тысячи людей: не только народники, но и их родственники и знакомые. Бóльшую часть подследственных в ходе дознания, тянувшегося многие месяцы, освободили или административным порядком выслали на север. Только четыре человека были в конечном итоге отправлены на каторгу. Кибальчич подал прошение в Сенат, в котором, основываясь на приговоре по делу «193-х», заявлял, что ему не грозит наказание выше ссылки, и просил освободить его до суда на поруки или под надзор полиции. Он получил отказ, но стало ясно, что период «тюремных университетов» скоро закончится.

1 мая (13 мая) 1878 года Кибальчич предстал перед судом Особого присутствия правительствующего Сената, который приговорил его к одному месяцу тюремного заключения и уплате судебных издержек в сумме 101 рубль 61 копейка. Нужно заметить, что перед тем Кибальчич просидел в одиночном заключении два года и семь месяцев! Своей неадекватной реакцией на проступок обычного студента, сочувствующего крестьянской доле, власти фактически сделали из него радикального революционера.

Преступление и наказание

4 августа (16 августа) того же года среди бела дня на Итальянской улице в Санкт-Петербурге народник Сергей Михайлович Кравчинский нанёс кинжалом смертельное ранение шефу жандармов Николаю Владимировичу Мезенцову. То был очередной террористический акт, осуществлённый обновлённым обществом «Земля и Воля» — организацией, которая перешла от агитации крестьян к прямой политической борьбе.

Взбешённое правительство ответило репрессиями: в столице начались массовые аресты, и всех, кто ранее представал перед судом по политическим делам, отправляли в ссылку. Опасность нависла и над Кибальчичем. Но он не стал дожидаться жандармов, а выехал в Москву и «потерялся».

Согласно воспоминаниям товарищей, Кибальчич пришёл к выводу о необходимости давления на власть путём проведения серии террористических актов, ещё находясь в Киевском тюремном замке. Как и другие народники, настроенные радикально, он верил, что взрывы и убийства в публичных местах послужат сигналом к революции. Выйдя на свободу, Кибальчич сразу приступил к изучению литературы о взрывчатых веществах и проведению опытов с нитроглицерином. Он разработал процесс производства динамита в домашних условиях и вскоре познакомился с Александром Александровичем Квятковским — членом группы «Свобода или смерть». Позднее Кибальчич свидетельствовал:

«В конце весны 1879 года, когда борьба между правительством и партией обострилась до крайней степени, я, сознавая, что в такое время обязанностью каждого, разделяющего известные убеждения, является активное содействие партии, предложил через Квятковского свои услуги революционной организации. Моё предложение было принято».

Группа располагала значительными финансовыми средствами (20 000 рублей) и двумя конспиративными квартирами. В одной из них была устроена мастерская для производства динамита, где работал Кибальчич с тремя помощниками. В течение лета они сумели изготовить несколько пудов взрывчатки.

В то самое время общество «Земля и Воля» раскололось на две фракции. Сторонники расширения террористической деятельности собрались на совещание в городе Липецке Тамбовской губернии, которое проходило с 17 по 21 июня (с 29 июня по 3 июля). По итогам совещания была создана политическая партия «Народная Воля», которая постановила своей главной задачей ниспровержение самодержавия, в том числе через убийство императора Александра II. Исполнительный комитет партии вынес смертный приговор царю 26 августа (7 сентября), после чего на того началась «охота», продолжавшаяся полтора года.

Разумеется, Кибальчич принял в ней самое активное участие. Мастерская по производству взрывчатки была перенесена в дом на углу Невского проспекта и 1-й улицы Песков. К сентябрю там было изготовлено около 100 кг динамита. Первоначальный план состоял в том, чтобы взорвать царский поезд по пути его следования из Крыма в Петербург. Для этого группа народовольцев отправилась в Одессу, но вскоре выяснилось, что Александр II поедет по Лозово-Севастопольской железной дороге. Народовольцы предусмотрели такую возможность заранее, поэтому начали приготовления ещё в двух местах: под Александровском Екатеринославской губернии и Москвой. Но и это не помогло — первая мина, заложенная под полотно дороги, не взорвалась, а на второй подорвался поезд со свитой.

Вскоре после «московского» взрыва, ещё находясь в Одессе, Кибальчич приступил к опытам по изготовлению метательных бомб замедленного действия. Со свойственной ему настойчивостью он просиживал за опытами круглые сутки, не считаясь с опасностью: однажды ночью произошёл небольшой взрыв, вызвавший переполох в квартире. К счастью для народовольцев, дело удалось замять.

В декабре Кибальчич вернулся в столицу, поселился под фамилией Агаческулов в Сарапинской гостинице на Забалканском проспекте и принялся за изготовление новой партии взрывчатки. Работа велась в мастерской, расположенной на Большой Подьяческой улице. На сей раз акция носила столь секретный характер, что с её планом не были ознакомлены ни сам Кибальчич, ни его помощники. На суде он рассказывал:

«Всякий раз, когда являлась надобность приготовлять динамит, я участвовал в этом. Но нужно заметить, что моё участие в террористической деятельности ограничивалось исключительно научной, технической сферою. Я говорю это не для того, чтобы снимать с себя часть обвинения, а просто по чувству справедливости. Я не принимал участия в обсуждении вопроса о том, каким образом произвести взрыв, и где и какие люди будут в этом участвовать. Моё участие было чисто научное. Я даже не знал относительно взрыва 5 февраля, что такой взрыв будет. Я принимал участие в приготовлении динамита для этого взрыва, но о самом взрыве и о форме его я узнал из газет».

5 февраля (17 февраля) 1880 года народоволец Степан Николаевич Халтурин взорвал два пуда динамита в подвале Зимнего дворца, под «жёлтой» столовой. Ни царь, ни члены его семьи не пострадали, однако на нижнем этаже погибли одиннадцать военнослужащих нижних чинов лейб-гвардии Финляндского полка; ещё пятьдесят шесть человек получили ранения.

Под непосредственным впечатлением от взрыва Александр II учредил Верховную распорядительную комиссию по охранению государственного порядка и общественного спокойствия во главе с генерал-адъютантом графом Михаилом Тариэловичем Лорис-Меликовым. На некоторое время народовольцы приостановили активную деятельность и вернулись к ней в августе, после ликвидации комиссии.

Во главе «Народной Воли» стал Андрей Иванович Желябов — опытный революционер, успевший в ожидании процесса «193-х» почти три года просидеть в тюрьме. Он и руководил подготовкой нового покушения. По его инициативе был организован наблюдательный отряд, члены которого должны были определить, в какое время, где и как часто царь совершает свои поездки по столице. В то же время для выработки наиболее эффективного плана покушения была сформирована специальная техническая комиссия под руководством Николая Кибальчича. Было решено сделать подкоп на одной из улиц, по которой обычно проезжал царь. Для этого на Малой Садовой была нанята сырная лавка. В качестве запасного варианта предлагалось использовать метательные снаряды. На тот случай, если оба способа покушения не приведут к успеху, Желябов взялся напасть на царя с кинжалом.

В феврале 1881 года лихорадочные приготовления вошли в завершающую фазу. 20 февраля (4 марта) народовольцы Николай Алексеевич Саблин и Геся Мировна (Мееровна) Гельфман устроили конспиративную квартиру на Тележной улице. Здесь проходили сборы метальщиков, которым Кибальчич читал лекции о снарядах, их устройстве, силе действия, условиях, при которых они должны разорваться, и тому подобном. Во время следствия он также подробно рассказал о своём изобретении:

«Для приготовления их мне пришлось употребить много времени и труда, прежде чем я собрал нужные технические сведения и изобрёл данное устройство снаряда.

Нужно заметить, что среди своей партии я был первым, взявшимся добыть нитроглицерин. С целью ознакомиться с предметом я перечитал всё, что мог найти в литературе на русском, французском и немецком языках. Но для того чтобы, во-1-х, производить собственными средствами приготовление динамита и, во-2-х, чтобы устроить вполне удовлетворяющий цели метательный снаряд с динамитом, мне приходилось придумывать много новых, нигде не употреблявшихся приспособлений.

Я предлагал несколько типов метательных снарядов, отличающихся между собою по приспособлению для получения огня, сообщающего взрыв динамиту, и только в последнее время придумал данную форму снаряда.

Сущность устройства его состоит в том, что оловянный груз, надетый на стеклянную трубочку, наполненную серной кислотой, в момент удара метательного снаряда о какую-либо поверхность разламывает трубочку вследствие силы инерции, серная кислота, вытекая из разбитой трубочки, зажигает прикреплённый к трубочке стопин особого приготовления (нитка, покрытая смесью бертолетовой соли, сахара и сернистой сурьмы), огонь по стопину передаётся к запалу с гремучей ртутью, гремучая ртуть, взрываясь, сообщает взрыв патрону, состоящему из смеси мучнистого пироксилина и нитроглицерина, а от патрона взрыв передаётся уже гремучему студню.

В снаряд помещены две стеклянные трубочки, продольная и поперечная, с грузами на каждой, так что, какой бы стороной ни упал снаряд, во всяком случае хоть одна трубочка должна разбиться. Огонь по стопину передаётся моментально, и, следовательно, взрыв должен произойти в то мгновение, как только снаряд ударится о препятствие.

Только после того, как выработана была эта форма снаряда, и как на опыте подтвердилась годность в нём ударного приспособления, я и мои товарищи сочли возможным употребить их для действия».

За неделю до покушения Кибальчич и метальщики съездили в Парголово для испытания снарядов. За день до покушения с той же целью отправились за Смольный монастырь. Потом они возвратились на конспиративную квартиру и стали ожидать прихода Желябова. Оказалось, что руководитель группы арестован, менять план было поздно, и подготовку возглавила Софья Львовна Перовская.

Утром 1 марта (13 марта) стало известно, что царь, находясь под влиянием слухов об опасности маршрута по Малой Садовой, поехал на традиционный воскресный смотр полков гвардии в Михайловском манеже другим путём — по Екатерининскому каналу. Метальщики Игнатий Иоахимович Гриневицкий, Иван Пантелеймонович Емельянов, Тимофей Михайлович Михайлов и Николай Иванович Рысаков направились на свои новые позиции. Перовская стояла невдалеке, по другую сторону канала, откуда было хорошо видно место грядущего покушения.

В третьем часу императорский экипаж поравнялся с первым метальщиком — Рысаковым. Шагах в тридцати от него стоял Гриневицкий, несколько далее — Емельянов. Рысаков бросил бомбу под ноги лошадей. Взрывом был повреждён экипаж, несколько человек получили ранения, но царь остался живым и невредимым. Выйдя из кареты, он подошёл к схваченному Рысакову, осмотрел место взрыва и сказал народовольцу: «Слава богу, я уцелел, но вот!», показав на раненых. «Ещё слава ли богу!» — крикнул Рысаков. В этот момент к Александру II приближался Гриневицкий. Подойдя к нему почти вплотную, он поднял снаряд и, чтобы действовать наверняка, бросил его между собой и царём. Раздался новый взрыв. Когда дым рассеялся, присутствовавшие увидели окровавленного Александра II с раздробленными ногами, а рядом с ним истекавшего кровью Гриневицкого.

Царя положили в полицмейстерские сани и укутали чужой шинелью. Через несколько минут сани подъехали к Зимнему дворцу. Спустя полтора часа Александр II скончался.

Революции, как чаяли народовольцы, не произошло — вместо этого опять начались аресты. 1 марта полиция сумела схватить лишь Рысакова, остальным участникам покушения удалось скрыться. Желябов, находившийся в камере Петропавловской крепости, заявил, что он был главным организатором акта, и потребовал приобщения себя к делу. Вскоре и Рысаков начал давать показания, назвав всех известных ему участников покушения. 17 марта (29 марта) одним из последних членов группы был арестован Николай Кибальчич.

Следствие по делу «первомартовцев» шло быстро. 26 марта (7 апреля) открылось первое заседание Особого присутствия правительствующего Сената. Председательствовал сенатор Эдуард Яковлевич Фукс. Перед судом предстали шестеро: Желябов, Перовская, Гельфман, Кибальчич, Михайлов и Рысаков. Все подсудимые, за исключением Рысакова, держались стойко и не старались защищаться. Например, Желябов стремился подробно изложить принципы своей партии, вступал в полемику с председателем, старался обелить Михайлова и Гельфман.

Кибальчич на допросе рассказал о своей революционной деятельности, об изготовлении им динамита и метательных снарядов, изложил причины перехода народников от пропаганды к террористической борьбе. В частности, он заявил:

«Если бы обстоятельства сложились иначе, если бы власти отнеслись, так сказать, патриархально, что ли, к деятельности партии, то ни крови, ни бунта, конечно, теперь бы не было. Мы все не обвинялись бы теперь в цареубийстве, а были бы среди городского крестьянского населения. Ту изобретательность, которую я проявил по отношению к метательным снарядам, я, конечно, употребил бы на изучение кустарного производства, на улучшение способа обработки земли, на улучшение сельскохозяйственных орудий и так далее».

После трёхдневного разбирательства суд Особого присутствия удалился на совещание. 30 марта (11 апреля) было объявлено: все подсудимые признаны виновными и приговариваются к смертной казни. Приведение приговора в исполнение было отсрочено только для Геси Гельфман: она письменно заявила о своей беременности. Остальные пятеро народовольцев были повешены 3 апреля (15 апреля) на плацу Семёновского полка.

Воздухоплавательный прибор

Суд над «первомартовцами» был необычен ещё и тем, что на нём обсуждался проект воздухоплавательного аппарата, разработанного Николаем Кибальчичем в период следствия. Присяжный поверенный Владимир Николаевич Герард, защищавший его, сообщил публике:

«Когда я явился к Кибальчичу как назначенный ему защитник, меня прежде всего поразило, что он был занят совершенно иным делом, ничуть не касающимся настоящего процесса. Он был погружён в изыскание, которое он делал о каком-то воздухоплавательном снаряде; он жаждал, чтобы ему дали возможность написать свои математические изыскания об этом изобретении. Он их написал и представил по начальству. Вот с каким человеком вы имеете дело».

Сам изобретатель в речи на судебном заседании тоже упомянул проект — настолько важным он ему казался:

«Затем уже по частному вопросу я имею сделать заявление насчёт одной вещи, о которой уже говорил мой защитник. Я написал проект воздухоплавательного аппарата. Я полагаю, что этот аппарат вполне осуществим. Я представил подробное изложение этого проекта с рисунками и вычислениями. Так как, вероятно, я уже не буду иметь возможности выслушать взгляда экспертов на этот проект и вообще не буду иметь возможности следить за его судьбой и, возможно, предусмотреть такую случайность, что кто-нибудь воспользуется этим моим проектом, то я теперь публично заявляю, что проект мой и эскиз его, составленный мной, находится у г-на Герарда».

Проект «воздухоплавательного прибора», предложенный Кибальчичем, был приобщён к делу и сегодня хорошо известен. Народоволец-изобретатель описывал летательный аппарат в виде платформы с отверстием в центре. Над этим отверстием он предлагал установить цилиндрическую «взрывную камеру», в которую должны были подаваться «свечки» из прессованного пороха. Для зажигания пороховой свечки, а также для замены их без перерыва в горении необходимо было сконструировать особые «автоматические механизмы». После старта машина сначала должна была набрать высоту, а затем перейти в горизонтальный полёт, для чего «взрывную камеру» следовало наклонять в вертикальной плоскости. Скорость предполагалось регулировать размерами пороховых «свечек» или их количеством. Устойчивость аппарата при полёте обеспечивалась продуманным размещением центра тяжести и «регуляторами движения в виде крыльев». Мягкая посадка осуществлялась заменой более мощных пороховых «свечек» на менее мощные.

Кибальчич понимал, что идея, озарившая его в тюрьме, остаётся ещё очень сырой, поэтому нуждается в технической экспертизе. В записке, переданной 23 марта (4 апреля) полицейскому начальству, изобретатель сообщал:

«Находясь в заключении, за несколько дней до своей смерти, я пишу этот проект. Я верю в осуществимость моей идеи, и эта вера поддерживает меня в моём ужасном положении. Если же моя идея после тщательного обсуждения учёными специалистами будет признана исполнимой, то я буду счастлив тем, что окажу громадную услугу Родине и человечеству. Я спокойно тогда встречу смерть, зная, что моя идея не погибнет вместе со мной, а будет существовать среди человечества, для которого я готов был пожертвовать своей жизнью».

В письме министру внутренних дел Лорис-Меликову, отправленном за три дня до казни, Кибальчич настойчиво просил:

«По распоряжению вашего сиятельства мой проект воздухоплавательного аппарата передан на рассмотрение технического комитета. Не можете ли, ваше сиятельство, сделать распоряжение о дозволении мне иметь свидание с кем-либо из членов комитета по поводу этого проекта не позже завтрашнего утра или, по крайней мере, получить письменный ответ экспертизы, рассматривавшей мой проект, тоже не позже завтрашнего дня…»

Однако проект в то время «похоронили». Начальник Департамента государственной полиции наложил на записку Кибальчича следующую резолюцию: «Приобщить к делу 1 марта. Давать это на рассмотрение учёных теперь едва ли будет своевременно и может вызвать только неуместные толки».

Вопрос приоритета

«Неуместные толки» о необычайном «открытии», сделанном цареубийцами, всё же появились и дошли до Европы, вызвав пересуды. Через год после казни друзья Кибальчича издали в Лондоне брошюру воспоминаний о нём. Среди прочего в ней говорилось:

«Что касается его проекта воздухоплавательной машины, то, если не ошибаюсь, он состоял в следующем: все ныне употребляемые двигатели (пар, электричество и т. д.) недостаточно сильны для того, чтобы направлять воздушные шары. Идея Кибальчича состояла, кажется, в том, чтобы заменить существующие двигатели каким-нибудь взрывчатым веществом, вводимым под поршень. Сама по себе эта идея, насколько мне известно, не нова; но здесь важны подробности: какое вещество вводится, при каких условиях и т. д.».

Как видно, посторонние лица плохо понимали суть новаторского предложения народовольца-изобретателя. Их ввело в заблуждение определение «воздухоплавательный» — в те времена аппараты тяжелее воздуха ещё не летали, поэтому дилетанты сочли, что речь идёт о воздушном шаре.

Российские инженеры тоже не сумели разобраться в том, что именно придумал Кибальчич. В архивах сохранилось письмо некоего Н.Н. Салова к Огнеславу (Игнатию) Степановичу Костовичу, конструктору дирижабля «Россия», от 19 июня (1 июля) 1889 года. В нём корреспондент, перед тем как предложить свой проект двигателя, перечислял все известные на тот момент двигатели и признавал их негодными для воздухоплавательных целей. Есть там и примечательная фраза: «Употреблять нитросоединения a la бред Кибальчича — просто смешно по массе явных нелепостей». Получается, что в общих чертах проект «воздухоплавательного прибора» был известен образованным людям — скорее всего, благодаря процессу над «первомартовцами», за которым следил мир. Но, не имея доступа к запискам изобретателя, они воображали себе традиционную конструкцию, описанную в более ранних работах.

Проект фактически «переоткрыл» Николай Алексеевич Рынин — профессор Института инженеров путей сообщения, активный пропагандист воздухоплавания, а в дальнейшем видный теоретик космонавтики. В марте 1918 года редакция журнала «Былое» отправила ему копию записки Кибальчича, извлечённую из архива Департамента полиции, и попросила дать развёрнутый отзыв. Рынин выполнил просьбу редакции, и в апрельском выпуске была опубликована его статья по этому поводу:

«В основу проекта автором положен принцип «ракеты», т. е. прибора, относящегося к типу «реактивных двигателей».

В этих двигателях <…> необходимая для передвижения аппарата энергия доставляется взрывами какого-либо вещества, причём продукты взрыва — газы, вырываясь из прибора наружу через отверстие, сообщают прибору движение в сторону, противоположную выходу газа, благодаря своему давлению или «реакции» на стенку, противоположную отверстию. <…>

Кибальчич даёт лишь идею устройства и действия прибора, не подтверждая практическую осуществимость его ни расчётами, ни конструктивными чертежами — недостаток, свойственный многим, недостаточно технически образованным изобретателям. <…>

Мне не известно в точности, кем была изобретена ракета, по идее которой Кибальчичем был составлен его проект, и была ли кем-нибудь до Кибальчича предложена идея применения принципа ракеты к движению летательного аппарата. <…>

Насколько мне удалось разобраться в русских и иностранных сочинениях по воздухоплаванию, за Н.И. Кибальчичем должен быть установлен приоритет в идее применения реактивных двигателей к воздухоплаванию, в идее, правда, практически ещё не осуществленной, но в основе правильной и дающей заманчивые перспективы в будущем, в особенности, если мечтать о межпланетных путешествиях».

Таким образом, Рынин прямо увязывал «воздухоплавательный прибор» с идеей межпланетных полётов, ставя Кибальчича в один ряд с Константином Эдуардовичем Циолковским и другими основоположниками теоретической космонавтики. Понятно, что когда стала формироваться советская версия идеологии внеземной экспансии, народоволец-изобретатель идеально подошёл на роль гениального и замученного царизмом предшественника всех конструкторов ракетно-космической техники. О нём стали активно писать пропагандисты, ещё больше утверждая исторический приоритет. Например, известный популяризатор науки Яков Исидорович Перельман в статье «Из истории воздухоплавания. Летательная машина Кибальчича» (1931) уверенно сообщал:

«Замечательную особенность машины Кибальчича составляет то, что она может держаться и двигаться не только в воздухе, но и в совершенно пустом пространстве! Конечно, в эпоху Кибальчича, когда не было ещё управляемого летания в пределах самой атмосферы, не время было думать о летании заатмосферном. Но как бы то ни было русский революционер-изобретатель должен быть признан первым работником области ракетного летания, истинным родоначальником мирового звездоплавания».

Впрочем, во второй половине ХХ века архивные изыскания помогли открыть ещё несколько проектов летательных аппаратов тяжелее воздуха, приводимых в движение реактивным способом, которые появились раньше «воздухоплавательного прибора», поэтому приоритет Кибальчича был поставлен под сомнение; тем паче сам народоволец-изобретатель никогда не размышлял о возможности применения его машины для внеатмосферных полётов. Исследователи справедливо указывали на «управляемый аэростат» Николая Михайловича Соковнина (1856 год), реактивную «систему воздухоплавания» Николая Афанасьевича Телешова (1864 год), реактивный «летательный аппарат» Сергея Сергеевича Неждановского (1880 год).

Однако все эти изобретения не могут считаться приоритетными, поскольку были лишь развитием давно известного принципа ускорения и увеличения дальности полёта за счёт установки ракет. Со своей стороны Николай Кибальчич предложил машину, которая могла самостоятельно стартовать, совершать перелёт и мягко приземляться исключительно с помощью ракетного двигателя — в том числе и в космосе. И, что важно, его проект был зафиксирован в ходе публичного обсуждения, хотя и посвящённого теме, весьма далёкой от покорения межпланетных пространств.