Русско-казанская война (1505—1507): нашествие на Нижний Новгород

В последний год жизни московскому государю Ивану III некогда было думать о вечном. Постоянный конфликт с Литвой временно затих, зато неожиданный удар нанёс недавний друг — Казань. Никаких поблажек по состоянию здоровья не предвиделось: скорая смерть того, «кто первым воплотил в себе идею царя», только воодушевляла противников Москвы в ханстве. В конце лета 1505 года казанцы вместе с ногайцами осадили Нижний Новгород. Это стало первым актом войны, доставшейся по наследству сыну Ивана — Василию.

«Ни роты есми пил, ни быти с ним не хощу»

От наследника Ивана III представители восточного (антирусского) блока казанской аристократии, видимо, не ожидали отцовской железной хватки во внешней политике. Они надеялись, что сначала Василию Ивановичу придётся укрепиться у власти — ведь в боярских кругах отношение к «гречонку», как пренебрежительно величали Василия, было совсем неоднозначным. Уже в 1502 году Казанское ханство начинает отдаляться от Москвы.

После казни бека Калимета и ряда других сторонников Москвы в Казани в 1505 году хан Мухаммед-Эмин направил к умирающему Ивану III посольство «з грамотою о некоих делех городового князя Шаинс-Юсуфа». Источники умалчивают, в каких именно тёмных «делех» был уличён ещё один симпатизант Великого княжества Московского, однако грамота вызвала большой резонанс. В ответ Иван Васильевич «по своему крепкому слову послал к нему [Мухаммед-Эмину] о тех делех в Казань посла Михаила Кляпика да Ивана Брюха Верещягина сына Блеклого чтобы он речем тем всем не потакал».

Московские представители в резких выражениях осуждали действия хана и настойчиво требовали прекратить все выступления против Русского государства. Ответ казанской стороны оказался ещё менее дипломатичным. 24 июня 1505 года Михаила Кляпика и его людей арестовали. Если верить Постниковскому летописцу, Ивана Брюха Верещагина, сына Блеклого, вовсе продали в рабство в Чагадай. Одновременно Мухаммед-Эмин «людей великого князя торговых поимал, а иных ссек, а иных пограбив разослал в Нагаи».

В Казанском летописце сказано, что в день ареста посла (24 июня 1505 года) в ханстве проводилась ярмарка, на которую приехало много русских купцов. Заодно туда наведались мурзы, казаки и огланы. Казанцы пограбили московских торговцев и сильно разбогатели. Как сообщает Владимирский летописец, часть русских торговых людей посадили в избы и там сожгли. Некоторые попытались бежать на Волгу, но были убиты по дороге черемисами. Ермолинская летопись говорит о 15 000 погибших в этом погроме. Несомненно, такая цифра, сопоставимая со всем мобилизационным потенциалом ханства, преувеличена в разы.

По поводу даты этого «избиения младенцев», на которое недвусмысленно намекает автор Казанского летописца, в источниках есть разночтения. Согласно летописям, русский погром произошёл 24 июня (Рождество Иоанна Предтечи). В двух вариантах разрядной книги 1475–1605 гг. отмечено, что об этом эпизоде стало известно 10 июня и 13 июля соответственно. Вероятно, московских «младенцев» избили в Казани на Рождество Иоанна Предтечи, но гонец добрался до Белокаменной с недобрыми вестями только спустя 20 дней. 10 июня могло появиться в результате ошибки переписчиков. Сам Мухаммед-Эмин заявлял следующее:

«Аз есми целовал роту за великого князя Дмитрия Ивановича, за внука великого князя, братство и любовь имети до дни живота нашего, и не хочу быти за великим князем Василием Ивановичем. Великий князь Василий изменил братаничу своему великому князю Дмитрию, поимал его через крестное целование, а аз, Магмет Эминь казанский царь, не рекся быти за великим князем Василием Ивановичем, ни роты есми пил, не быти с ним не хощу».

По мнению исследователя А.В. Аксанова, русско-казанские переговоры накануне осады Нижнего Новгорода касались признания Василия III правителем Москвы, а заодно и старшим братом хана. Такой перспективе Мухаммед-Эмин предпочёл войну. Якобы он не мог нарушить некую клятву на верность Дмитрию Внуку, пусть даже последний и выбыл навсегда из политической игры.

В историографии встречается версия, что хан поддерживал Внука из-за его родства по матери с молдавским господарем Штефаном, союзником Казани и Крыма. Василий Иванович же, будучи сыном Софьи Палеолог, представлял интересы Рима в Москве. Это категорически не устраивало казанского хана.

Подобное предположение кажется странным. Выгоды Рима волновали Василия III не больше, чем, скажем, османского падишаха. Неясно также, чем насолил вечный город Казани. Да и верность хана политическому, а вскоре и фактическому покойнику — Дмитрий Внук был повторно взят под стражу сразу же после смерти Ивана III и скончался в заточении в 1509 году — выглядит лишь «придиркой к запятой». Так или иначе, Мухаммед-Эмин мирные отношения с Москвой разорвал.

И снова ногайский след

Интересы казанцев и их союзников в предстоящей войне не ограничивались желанием избавиться от московского протектората над ханством. Дело в том, что цены на русских пленников сильно возросли за почти десятилетнее прекращение их поставок на азиатские невольничьи рынки. Это заставило казанских и, прежде всего, ногайских «специалистов по кадрам» вновь задумались о наборе полезных трудовых ресурсов за рубежом.

Именно ногайцы были главными интересантами восточной работорговли и застрельщиками войн с Москвой. Ещё задолго до установления московского протектората над Волжским юртом казанцы, крымчаки и ногайцы частенько совершали набеги на приграничные русские волости и литовские поветы с целью захвата «полона». Невольников продавали в Кафе, Стамбуле, Сарае, Туркестане. Особенно ценились молодые женщины, которых можно было продавать в гаремы.

Некоторые исследователи отмечают, что, в отличие от крымчаков и ногаев, сами казанцы уводили большой полон лишь в случае масштабных войн с Москвой. Их рейды на приграничные территории именно с целью захвата невольников происходили нечасто, а добыча не была такой уж многочисленной, хотя крупные военные столкновения случались постоянно. Русско-казанский мирный договор 1470 года отдельно предписывал, чтобы «плен российский казанский царь весь отдал, что получено было за четыредесят лет».

Более того, влияние воинственных ногайцев на казанские дела постоянно росло. После того, как великий князь московский в 1487 году взял Казань, пленил ногайского протеже Алегама и возвёл на ханский трон своего ставленника Мухаммед-Эмина, ситуация временно изменилась. Главный ногайский иерарх, бий Мусса, сменил саблю на дипломатию. В ходе посольства 1489 года в Москву Мусса и его товарищи преследовали как политические, так и экономические цели. В своих грамотах они просили Ивана III: «как пошлют царь и мырзы к великому князю и кто с ними пойдут торговые люди, ино бы им в великого князя земле задержки не было да и пошлин бы с них не имали».

Ногайцы пытались компенсировать потерю контроля над Волжским юртом и возможность грабить Москву совместно с казанцами и продавать русских пленников на невольничьих рынках. На это Иван III отвечал то же самое, что и на их просьбу выпустить из заточения хана Алегама вместе с воевавшими за него ногайскими подданными:

«Яз с вами к царю да и к мырзам ныне приказал; которые люди, с вами идучи, ныне брата моего и сына Магмед-Аминеву цареву земли воевали, и они бы тех лихих велели казнити, а взятое бы велели отдати. И как то дело отправят, а похочет царь с нами братства и дружбы, а мырзы похотят с нами дружбы, и они к нам пришлют своих людей; ино тогды, ож даст бог, и то дело будет».

В начале XVI века Мусса умер. Бразды правления в Ногайской орде перехватил его младший брат Ямгурчи, принадлежавший к «партии ястребов» по отношению к Москве. Лихие соседи снова начали подталкивать Казань к войне с Русским государством.

Если верить Казанскому летописцу, от ногайского давления Мухаммед-Эмину было не скрыться даже в своих личных покоях. Напомним, что перед возвращением хана на казанский престол в 1502 году великий князь устроил его брак с дочерью Ямгурчи по имени Каракуш. Ранее она была женой свергнутого Алегама, а с 1487 года находилась в плену в Вологде в качестве политической заложницы. Выйдя замуж за Мухаммед-Эмина, ханша сразу принялась настраивать его против Москвы:

«И нача она помале, яко огнь, разжигати сухие дрова, яко червь, точити сладкое древо, яко прилукавая змия, научима от вельмож своих царевых охапившеся о вые шептати во уши царю день и нощь, да отвергнетца от великого князя, да не словет Казанскии царь раб его…»

При всём публицистическим характере Казанского летописца в данном пассаже возможно зерно истины. Великий князь московский взял Казань «на щит», пленил Каракуш вместе с родственниками и заморил в заточении её первого мужа. Она находилась под арестом в Вологде долгие годы. Неудивительно, что Каракуш влилась в восточный (антирусский) блок правящей казанской прослойки. Могла она и пытаться озлобить Мухаммед-Эмина против Москвы. В любом случае, подтвердить или опровергнуть правдивость этого достойного мыльной оперы сюжета едва ли удастся. Да и змеиный шёпот Каракуш, «охапившейся о вые» хана, не стал бы определяющим фактором в его политике. В основе всего лежали экономические и политические мотивы.

Наступательная лебединая песня

В августе 1505 года московская разведка доложила, что Мухаммед-Эмин со своим войском «возится Волгу». Из-за тяжёлой болезни Ивана III высшее командование легло на плечи его сына и соправителя Василия Ивановича. Тот отправил сначала «заставу», а затем и более крупные войска под Муром. Выбор направления казался очевидным. Муром, Владимир и Кострома оставались в начале XVI века главными опорными точками русской обороны на восточном фронте.

Большой полк московского войска возглавлял князь Василий Данилович Холмский. В этом же войсковом формировании шли касимовские служилые царевичи Джанай и Салтыган. Полком Правой руки командовал Иван Иванович Горбатый, Левой — боярин Семён Иванович Воронцов. Руководство Передовым и Сторожевым полками должно было назначаться по своему усмотрению.

Историк Б.А. Илюшин отмечает, что из всего высшего командного состава в этом походе опытными полководцами являлись только Воронцов и царевич Салтыган. Следовательно, к отражению казанской угрозы в Москве подошли «спустя кольчужные рукава». Такую мысль опровергают рамочные подсчёты численности отправленных к Мурому войск, выполненные тем же Б.А. Илюшиным. Экстраполируя на 1505 год данные по Полоцкому походу Ивана Грозного, исследователь предполагает, что в распоряжении каждого большого воеводы находилось порядка 4–5 «сотен» воинов. Одна «сотня» в действительности насчитывала где-то 150 ратников. Численность задействованных в этой операции служилых татар историк оценивает в 1000 человек, основываясь на сведениях из росписей времён Ивана Грозного и более ранних нарративных свидетельств А. Кантарини (1476 год).

Итого в поход выдвинулось от 2800 до 4700 воинов — в зависимости от того, были ли сформированы Сторожевой и Передовой полк. Получается вполне представительный контингент для отражения типичного татарского набега. Пусть даже подобные цифры выглядят несерьёзно на фоне «воя 100 000, посланы великим князем стерещи прихода царева», о которых говорит Казанский летописец. Вот только попали эти силы не в цель, а в молоко. 4 сентября до Москвы дошли известия о том, что 30 августа казанцы переправились через реку Суру в полутора сотнях вёрст от Нижнего Новгорода. Казанский летописец сообщает:

«И собрався с казанцы своими, и призва ещё к себе на помощь 20 000 нагаи, и воюя, хрестьянство убивая, и прииде к Нижнему Нову Граду, и взяти его хотяше».

Тогда этот город ещё не стал восточными воротами Русского государства. После разорения ханом Едигеем в 1408 году и Улу-Мухаммедом в 1445 году Нижний Новгород вовсе превратился в захолустье. Деревоземляной детинец на возвышении сильно обветшал, верхний посад и Почаинский овраг не были застроены. Великокняжеская администрация и войска переместились в Новый Городок, расположенный на холме в 1,5 км к югу от кремля. Вероятно, московским командованием допускалась сдача Нижнего Новгорода.

Первостепенной задачей представлялась защита Муромского направления — на Владимир. Татары отлично знали о его приоритетности для Москвы и могли предвидеть, что туда великий князь отправит главные контингенты для отражения набега. Отсюда и выбор в качестве цели второстепенного Нижнего Новгорода.

Как отмечает историк Филюшкин, задумки стратегического масштаба в противостоянии с Москвой не удавались казанцам. Они не обладали особыми умениями и техническими средствами для осады и взятия городов. Военные действия заключались в стремительных грабительских набегах на русские территории или, напротив, в обороне собственных.

Всё же в первой половине и даже середине XV века казанцы предпринимали попытки захватить и удержать серьёзные опорные пункты. В 1445 году они уже занимали Нижний Новгород, тогда же непродолжительной осаде подверглась Москва.

Наступательный пыл казанцев довольно быстро остыл из-за роста мощи ВКМ и отставания татар в плане артиллерии. В 1470-е всё ограничивалось нападениями на северо-восточные и восточные окраины русских земель. Постепенно стратегическая инициатива полностью переходила к Русскому государству. До рассматриваемого похода на Нижний Новгород Казань не проводила никаких военных операций на западном направлении в течение 45 лет.

Кампания 1505 года оказалось лебединой песней наступательных устремлений Казанского ханства. Конечно, и в дальнейшем казанцы не перестали вторгаться в пределы Русского государства — достаточно вспомнить «Крымский смерч» 1521 года, в котором приняли участие войска казанского хана Сагиб-Гирея. Совершались отдельные набеги даже во времена правления, казалось бы, московского ставленника Джан-Али, не говоря уже о периоде пребывании у власти в ханстве очередного протеже «Тавриды» Сафа-Гирея.

Однако в 1505 году Казань в последний раз организовала относительно крупное наступление самостоятельно, хотя и при активном содействии ногайцев. Последующие казанские нападения рассматриваются в историографии как результаты, главным образом, крымского влияния, да и возобновились вторжения казанских войск после этого эпизода ещё нескоро.

Но вернёмся в 1505 год. Прибытие из степи на помощь Мухаммед-Эмину ногайцев явно показывает их заинтересованность в ликвидации московского протектората над Казанью. Летопись рапортует о 60 000 казанцев и 20 000 ногайцев, которые подошли к городу. Эти «полевые сводки» стоит воспринимать лишь как фигуру речи, подобно 100 000 и 100 воинам Дмитрия Донского на Мамаевом побоище. Сколько же в реальности татар «явилось на экскурсию» в Нижний Новгород, сложно сказать из-за отсутствия каких-либо актовых материалов и других объективных источников.

Речь может идти о нескольких тысячах воинов. Редкие и обрывочные упоминания в летописях чаще всего говорят о нескольких сотнях казанцев, задействованных в набегах, и лишь в крупных операциях эти цифры вырастают до тысяч. Например, в битве под Суздалем войска Улу-Мухаммеда насчитывали 3500 человек. По мнению ряда авторов, в таких летописных фрагментах зачастую всплывают интересные подробности, которые могли быть записаны только со слов очевидцев или взяты из военных донесений.

Как русский Д’Артаньян спас Нижний Новгород

Как уже упоминалось, Нижний Новгород не был крепким орешком. Служилая корпорация города только начала складываться, а укрепления долгое время не обновлялись. С севера, запада и востока детинец надёжно защищали высокие и крутые склоны Дятловых гор, которые поднимались над уровнем Волги на 70–80 метров. Учитывая навыки татар во взятии крепостей, с таким же успехом они могли штурмовать 200-метровую ледяную стену из саги Джорджа Мартина. Казанцы подошли к стенам кремля с наименее защищённой южной стороны и расположились на территории верхнего посада — на тот момент деревоземляные укрепления там отсутствовали.

Небольшой гарнизон под командование воеводы Хабара Симского укрылся в старом кремле в надежде на подмогу, которая запаздывала из-за ошибочного взятого курса на Муром. Но воеводу недаром прозвали Хабар, что означает «прибыток», «барыш», «удача». Наиболее ярко его имя вспыхивает в источниках дважды — около 1505 и 1521 гг. Этих эпизодов достаточно, чтобы назвать Симского русским Д’Артаньяном XV–XVI вв. — настолько отчётливо они демонстрируют его авантюрную натуру и солдатскую смекалку.

По данным Казанского летописца, в городе находились в заточении 300 литовских жолнырей (стрельцов), пленённых в битве на реке Ведроши в 1500 году. Скорее всего, на деле их было несколько десятков. «Русский Д’Артаньян» выпустил пленников, вооружил пищалями и ручницами и поставил на стены для обороны города. Один из литовцев отличился особенно, каким-то чудом застрелив «шурина царёва» — ногайского мурзу. Его смерть вызвала конфликт между казанцами и ногайцами:

«…И застрелиша шурина царёва Нагаиского мурзу, приведшаго Нагайские воя своя ко царю в помощь. Беста бо со царем стояще за некою церковью християнскою, думающи о взятии града, и понужающа воя своя ко приступу,- и прилитев ядро, и удари его по персем, и вниде ему в сердцо и приде сквозь его, и тако исчезе нечестивы. И возмутишася Нагаи, аки птичья стада, оставше своего вожжа и пастыря. Бысть межю ими брань велика усобная, и почашася сечи Нагаи с Казанцы по своем господине, и много у града паде обоих стран…»

В результате ногайцы покинули своих союзников, а на обратном пути разграбили не только русские, но и казанские территории (земли мордвы, мещеряков, мари). Исследователь А.Г. Бахтин считает тем самым злополучным ногайским мурзой сына бека Муссы по имени Султан-Ахмед — последний пропадает из источников как раз с 1505 года.

Пленные жолныри убили множество врагов и внесли весомый вклад в снятие татарской осады. За такую помощь литовцев, которые по большей части были православными и русскими, освободили из плена и вознаградили.

Казанский летописец сообщает о целых 30 днях осады. В других летописях сказано, что «царь Магмет-Аминь» со своими силами стоял под городскими стенами «два дни, а городу не успе ничтоже, а на третий день прочь поиде». Трёхдневная версия выглядит куда правдоподобнее. Во-первых, она отражена в источниках, которые не настолько отстают по времени от описанных событий. Во-вторых, за 30 дней к Нижнему Новгороду успели бы подойти не то что московские подкрепления, но, при желании и зелёном коридоре через русские земли — даже ливонские рыцари.

Рассказ о привлечении к обороне Нижнего Новгорода литовских пленных встречается только в Казанском летописце. В любом случае, это было вполне в духе Хабара Симского. Другой лихой поступок уже немолодого по тем временам воеводы — ему было 35–40 лет — отражён в целом ряде источников. В 1521 году он, возглавляя войска в Рязани, сумел обманом выманить у подошедших к городу крымчаков позорную для Москвы данную грамоту и отогнать неприятеля артиллерийским огнём. Да и рассылка военнопленных по дальним крепостям широко практиковалась в ВКМ.

Вызывает доверие у многих исследователей и сообщение о гибели «шурина царева» в ходе осады. Татарские высшие военачальники, а тем более «царёвы родственники», редко появлялись на передовых позициях, но предполагаемое место ставки татар было недоступно для стрел нижегородцев и защищалось от вылазок неприятеля глубоким и протяжённым Почайнинским оврагом. Мурза вполне мог подъехать поближе, чтобы полюбоваться красотами нижнего посада, а заодно обдумать дальнейшие военные действия. Вот только опасность пищалей и ручниц, которые при всём своём несовершенстве били дальше стрел, он не учёл.

Усиления гарнизона даже несколькими десятками (вместо мифических 300) литовских жолнырей хватило, чтобы серьёзно поколебать решимость татар. Казанцы применяли огнестрельное оружие весьма ограниченно, а для кочевых ногайцев пушки с пищалями вовсе были сродни адскому пламени. Артиллерийские канонады не раз производили сильный психологический эффект даже на многочисленные татарские войска. Возьмём хотя бы упомянутый эпизод с изъятием Хабаром Симским у крымчаков данной грамоты в 1521 году. В 1591 году неожиданная пальба из русского гуляй-города, подхваченная орудиями Москвы, привела к паническому бегству большого войска крымского хана Казы-Гирея в районе Котлов — тогда татары намеревались повторить «подвиг» Давлет-Гирея 1571 года и сжечь столичные посады.

Возвращаясь к осаде Нижнего Новгорода 1505 года, нужно отметить, что точно не известно, произошло ли вооружённое столкновение между татарами. Большинство источников подтверждает лишь уход Мухаммед-Эмина спустя три дня после ссоры с ногаями. Этому способствовал не только разлад в лагере союзников: сосредоточенные в Муроме русские войска всё же должны были подойти на помощь нижегородцам.

Некоторые летописи говорят, что и Хабар Симский с горожанами совершали вылазки в стан неприятеля и «многих людей биша». Как считает Б.А. Илюшин, такие рейды предпринимались только против последних караулов уже отступавшего казанского войска. Так или иначе, осада была снята, а нижегородцы отделались лёгким испугом.

Усилившаяся угроза со стороны Казанского ханства принесла Нижнему Новгороду не только вред, но и диалектическую пользу. Уже в конце XV столетия здесь разворачивается масштабное крепостное и жилое строительство, активно развивается местная военно-служилая корпорация. Город стремительно превращается в торговые и стратегические ворота Русского государства на Востоке. Способствовала этому и растущая роль Волжского торгового пути для московской экономики.

О дальнейшем ходе войны читайте в следующей публикации цикла.