Валентин Серов как мастер безжалостной политической карикатуры

«Скучный Серов», шарж 1911 года: раздавая другим, Серов-карикатурист не забывал и о себе.

Талант карикатуриста обнаружился в Серове рано — еще в гимназии. Однажды юноша показал шаржи, которые рисовал на своих однокашников, своему учителю — Илье Репину. И тот объяснил тринадцатилетнему насмешнику, что шарж — это самостоятельное искусство, что художнику, ступившему на эту скользкую дорожку, потребуются деликатность и такт. Если не вдаваться в нюансы, суть лекции сводилась к тому, что смеяться над чужими недостатками нехорошо.

Слова наставника Серов понял по-своему. С годами он не разучился замечать изъяны в своих моделях. Но смеяться перестал: его карикатуры сделались по-настоящему злыми и безжалостными.

Серьезный человек

«Что делать, если шарж сидит в самой модели? — нередко оправдывался Серов. — Я только высмотрел, подметил».

Нечеловеческая наблюдательность и абсолютная правдивость — серовские качества, которые превращали заказ портрета этому художнику в крайне рискованное предприятие. Как и в гимназии, он подмечал в модели какую-нибудь характерную черту и делал на ней акцент, добиваясь невиданных живости и сходства. Только теперь это были не утрированные носы, уши и брови, как в школьном альбоме, а особенности натуры. Зачастую особенности, которые заказчики предпочли бы оставить «за кадром». Пустоглазая княгиня Орлова, хитроватая купчиха Морозова, ушлый коллекционер Гиршман, выхватывающий из кармана бумажник, словно оружие. Многие из позировавших Серову, обретали в его трактовке прямо-таки гоголевский колорит.

Многие из блистательных портретов художника выдавали в нем латентного карикатуриста. Умение тонко и саркастично привнести элементы шаржа даже в парадный портрет было одной из важнейших составляющих серовского мастерства. И все же оно тяготило художника. Дело в том, что Серов был серьезным человеком. Шутил редко, шарж считал легкомысленным жанром и, что называется «позволял себе» только по адресу близких людей. Случалось, он придирчиво выискивал в законченном портрете приметы карикатуры. И, обнаружив, переделывал.

Иногда Серов давал себе волю и зубоскалил намеренно. О портрете супругов Грузенберг (самодовольных, жадных, долго торговавшихся насчет гонорара) художник писал жене: «Что я хотел изобразить, пожалуй, и изобразил, — провинция, хутор чувствуется в ее лице и смехе». Подобные «выступления» Валентин Александрович позволял себе нечасто и, как правило, в тех случаях, когда ему была особенно неприятна модель.

Молчаливый гнев

В связи с Серовым уместно вспомнить старый анекдот про мальчика, которого долгие годы считали немым. Однажды, после 15 лет молчания, юноша попросил за столом передать ему соль. На вопрос изумленных родителей, почему он все эти годы молчал, подросток пожал плечами: «Раньше суп был соленым».

Даже друзья и близкие считали Валентина Александровича «великим молчальником». Он сторонился шумных компаний, избегал политических дискуссий и нечасто вступал в споры об искусстве. Когда его мать — ярая феминистка и неутомимая общественная деятельница — заводила очередной разговор о судьбах отечества, он начинал демонстративно зевать и через несколько секунд уже оглушительно храпел. Так бывало до тех пор, пока споры носили абстрактный характер. Если правдолюб Серов сталкивался с социальной или политической несправедливостью лично, он четко очерчивал свою позицию и словом, и жестом, и карандашом.

Однажды он стал на сторону Анны Голубкиной — талантливой скульпторши, которой было отказано в посещении Училища живописи. Ранее Голубкину арестовывали за распространение запрещенной литературы, и Серов подозревал, что дирекция училища руководствуется политическими мотивами. В ходатайствах он подчеркивал, что Голубкина ему «не сват, не брат, а художник, обратившийся с просьбой к художникам же». Заступничество Серова не помогло, и художник вышел из состава преподавателей училища.

В другой раз, ненавидевший публичные выступления Серов вступился в прессе за Дягилева, чьи балетные постановки были облаяны ангажированными журналистами.

Но главным катализатором, вынудившим Серова расстаться с амплуа «молчаливый гнев», стали события Кровавого воскресенья.

Предчувствие гражданской войны

Утром 9 января 1905 года Валентин Серов вместе со старым другом Василием Матэ был в здании Академии художеств. Из аудитории на втором этаже был хорошо виден Николаевский мост, на котором стояло оцепление. Серов видел, как показались первые демонстранты, как солдаты Финляндского полка вскинули ружья. Видел, как засверкали на солнце шашки. Как кавалерия врезалась в толпу. Серов стоял у окна бледный, как бумага, на которой он делал неверной рукой лихорадочные наброски. Страшное это зрелище изменило все — реальность уже никогда не была прежней. Виня в случившемся не только Николая II, но и президента Академии художеств — великого князя Владимира Александровича — Серов вскоре вышел из состава Академии.

Что касается дремавшего в Серове карикатуриста, после Кровавого воскресенья, он, наконец, заявил о себе в полный голос.
Наряду с Максимом Горьким и Зиновием Гржебиным, Серов стал одним из основателей сатирического журнала «Жупел». Журнал просуществовал недолго — в печать ушли всего три номера. Но и этого хватило, чтобы талант Серова-карикатуриста проявился здесь громко и ярко. Опубликованные в «Жупеле» карикатуры имели большой общественный резонанс. Отдельный разговор — работы Серова, которые, оставаясь, в первую очередь, политическим высказыванием, выходили за рамки жанра: темпера «Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваша слава?», эскиз «Демонстрация, 1906». Или набросок «Сумской полк», сделанный в тот же вечер, когда солдаты Сумского полка на глазах у Серова застрелили на улице прохожего без документов.

Некоторые искусствоведы находят политический подтекст в картинах Серова, написанных еще до 1905-го. Усматривая, к примеру, тревожное и вещее предчувствие, в, казалось бы, нейтральном полотне «Стригуны на водопое» или в портрете Николая II, написанном в 1900 году. Это, конечно, вопрос трактовок. С полной определенностью можно утверждать одно: в последние годы жизни Серов не мог позволить себе оставаться в стороне.

Его друг и учитель Илья Репин писал: «С тех пор даже его милый характер круто изменился: он стал угрюм, резок, вспыльчив и нетерпим; особенно удивили всех его крайние политические убеждения, появившиеся у него как-то вдруг». За несомненные удачи на поприще политической карикатуры Серову пришлось заплатить дорогой ценой. До конца жизни он тосковал по временам, когда «суп был соленым» и порядочному человеку было позволительно не иметь политических убеждений.