Японский мир глазами русского живописца Василия Верещагина

Он едва успел сделать это накануне Русско-японской войны, той самой войны, которая сведет его самого в могилу. Ведь, напомним, погибнет Верещагин во время взрыва броненосца «Петропавловск» в Желтом море, в 1904 году.

Крутой маршрут

Первый раз художник намеревался отправиться в Японию в 1874 году, но не сложилось — пришлось ограничиться «всего лишь» Индией и Гималаями. Второй раз он собрался в 1880 году, однако поездку опять пришлось отложить. Наконец, только в августе 1903 года, осознав, что политическая ситуация становится все сложнее и вряд ли он попадет в Японию в ближайшие годы, Верещагин собрался и отправился в Страну восходящего солнца. Уже отчаливая, он писал жене: «…еду в страну, очень враждебно к нам настроенную».

Верещагин успел пробыть в Японии всего три месяца — необычайно короткий для него срок, ведь он привык изучать чужие страны годами.

Переплыв море, художник сперва высадился в порту Цуруге, который лишь недавно был открыт для иностранцев. По железной дороге он прибыл в Киото — древнюю столицу империи, а затем отправился в Токио, а оттуда — в городок Никко: вот и вся поездка. Отношения Российской империи с Японской империей за месяцы его пребывания на островах успели накалиться настолько, что Верещагин едва успел сесть на последний пароход на Владивосток. Если бы не успел — оказался бы на положении интернированного.

О впечатлениях Василия Верещагина о поездке известно из его писем супруге, а также из его путевых заметок, фрагменты из которых он успел опубликовать в прессе в 1904 году. Слог Верещагина выдает в нем талантливого литератора, подмечающего малейшие нюансы.

«Есть японская пословица: кто не видел Никко, тот не может сказать, что он знает прекрасное. Пословица эта до некоторой степени справедлива, потому что в Никко действительно много прекрасного, только прекрасное это трудно передаваемо словами, ибо оно состоит не только из красоты линий и гармонии красок на самих храмах, но из возвышающей эти прелести всей обстановки: высочайших криптомерий, гор, бурных, шумящих потоков, громадных, покрытых зеленым мхом камней и т. п. Нужно видеть все это вместе, т. е. не только любоваться отделкой частей храмов, но и прислушиваться к шуму деревьев, грохоту водопадов, видеть массы любознательного народа».

В. В. Верещагин. «Из записной книжки»

Прекрасная незавершенность

Метод работы за долгие годы путешествий Верещагин отточил до совершенства. Обычно на месте, в экзотических странах, он делал множество зарисовок и быстрых этюдов маслом, разумеется — небольшого размера. А затем на этом материале, уже вернувшись домой, в свою удобную мастерскую в подмосковных Нижних Котлах, он создавал крупные полотна со множеством тщательно выписанных деталей. Именно скрупулезная подготовительная работа, этюды по горячим следам, перенесенные на большой холст, делали новые масштабные полотна такими достоверными.

Кстати, другой привычкой Верещагина было привозить с собой множество сувениров — экзотических диковинок, и использовать их в мастерской как натурный реквизит. А также издавать свои путевые дневники — дополнительный доход и слава.

Однако с «японской серией» так не получилось. Вернувшись из укороченного из-за надвигающейся войны путешествия, Верещагин успел завести домой примерно двадцать этюдов. В мирных условиях он бы засел в мастерской надолго, создав по мотивам этих зарисовок какую-нибудь картину, возможно, с философским или морализаторским сюжетом, как это бывало у него часто. Однако надвигалась война — и 61-летний художник, едва начав две крупные картины на японскую тему, отправился обратно на Дальний Восток, на фронт. Там взошел на борт корабля адмирала Макарова и вскоре взорвался вместе с ним.

Искусствоведы, глядя на его японские этюды, отмечают, что мы лишились из-за смерти Верещагина очень многого, причем чего-то неожиданного, важного.

Судя по стилистике этих набросков, японская серия могла стать переломной в творчестве художника. Во-первых, в ней он впервые отказался от холодного, отстраненного взгляда европейца-этнографа, вступив в непривычный для себя диалог с чужеземной культурой. Японская цивилизация, ее древность, сложность и продуманность поразили его — аналогично тому, как годами ранее японское искусство, пусть в намного более микроскопической дозе (импортными гравюрами), поразило и изменило видение художников-новаторов Парижа.

Во-вторых, чувствуется, как в этих этюдах меняется техническая манера Верещагина: он стал сразу, импрессионистически, наносить краску на холст, отказавшись от предварительной мелкой прорисовки. Причем этот способ Верещагин применил не только в этюдах, но и в двух картинах, которые он успел начать дома («Прогулка в лодке» и «На прогулке»). От этого нового метода из работ исчезла фирменная верещагинская сухость и графичность, отчего они наполнились каким-то новым очарованием, богатством нюансов и оттенков — как цветов, так и настроения. В недосказанности японской серии Верещагина видят не только импрессионизм, но даже и нотки символизма.

Судьба наследия

Верещагин вернулся из Японии в Москву в ноябре 1903 года с большим багажом, куда, помимо этюдов, входило огромное количество сувениров, произведений японского декоративно-прикладного искусства — ширмы, панно, веера, кимоно, головные уборы, зеркала, фарфор, фонарики, нэцке, свитки с картинами. Он даже привез с собой бонсай — трехпудовый кусок камня, на котором росли две карликовые сосенки. Деревья в дороге погибли, но скалу поместили на деревянную консоль в мастерской, такая она была красивая.

После гибели Верещагина, в ноябре и декабре Петербурге, в залах Императорской академии художеств прошла посмертная выставка Верещагина, устроенная его семьей и друзьями, в том числе Стасовым и Репиным. На ней было представлено около 400 работ художника, а также фотографии и этнографические диковинки, которые он привез из различных путешествий.

Почти вся «японская серия» была выкуплена на этой выставке Русским музеем, хотя некоторые работы оказались в других собраниях, а несколько и вовсе исчезло.