Жертвы «Союза»: история полета и гибели членов экспедиции на орбитальную станцию «Салют»

Неприступный «Салют»

Высадка американских астронавтов из экипажа корабля «Аполлон-11» (Apollo 11) на лунную поверхность в июле 1969 года стала итогом изнурительной космической «гонки», в которой СССР впервые потерпел чувствительное поражение. Однако советское политическое руководство сделало вид, будто бы ничего особенного не произошло. После окончания группового полёта кораблей «Союз-6», «Союз-7» и «Союз-8» в октябре того же года Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев, выступая на торжественном заседании в Кремлёвском Дворце съездов, заявил:

«Наша страна располагает широкой космической программой, рассчитанной на долгие годы. Мы идём своим путём, идём последовательно и целеустремлённо. Советская космонавтика решает всё более сложные задачи. От первого спутника, от исторического полёта пионера космоса Юрия Алексеевича Гагарина, от выхода в космическое пространство человека мы теперь вплотную подошли к новому этапу космических исследований.

Наш путь покорения космоса — путь решения коренных, фундаментальных задач, базовых проблем науки и техники. <…>

В только что завершённом полёте проведён широкий комплекс исследований, в итоге которых достигнуты качественно новые результаты, взят важный рубеж в развитии космической техники. Наша наука подошла к созданию долговременных орбитальных станций и лабораторий — решающего средства широкого освоения космического пространства.

Советская наука рассматривает создание орбитальных станций со сменяемыми экипажами как магистральный путь человека в космос. Они могут стать «космодромами в космосе», стартовыми площадками для полётов на другие планеты. Возникнут крупные научные лаборатории для исследования космической технологии и биологии, медицины и геофизики, астрономии и астрофизики. Ныне обозначились реальные возможности осуществления предсказаний нашего великого соотечественника Константина Эдуардовича Циолковского о том, что человек создаст станции и лаборатории в космосе».

Таким образом, на самом высоком правительственном уровне была определена стратегия дальнейшего развития советской пилотируемой космонавтики — строительство долговременных орбитальных станций (ДОС). При этом специалисты ракетно-космической отрасли, конечно, знали, что аналогичные работы ведутся в Соединённых Штатах, и не могли позволить американцам опередить их ещё и по этому направлению.

В то время сотрудники Центрального конструкторского бюро экспериментального машиностроения (ЦКБЭМ), которое возглавлял Василий Павлович Мишин, предложили за год собрать небольшую станцию на основе одного из баков межконтинентальной ракеты Р-7А (8К74), оснастив его системами корабля «Союз» (7К-ОК) и стыковочным узлом с внутренним лазом. Но этот вариант при кажущейся простоте нуждался в серьёзной проработке, и его никак не получалось реализовать до середины 1970 года, как того требовал министр общего машиностроения Сергей Александрович Афанасьев.

Тогда все взоры обратились к военной станции «Алмаз», которая создавалась в Центральном конструкторском бюро машиностроения (ЦКБМ) под руководством Владимира Николаевича Челомея. Возникла идея использовать готовые корпуса станций, которую поддержали правительственные чиновники, увидевшие в быстрой реализации проекта возможность «достойно встретить столетие со дня рождения Ленина и XXIV съезд КПСС». 9 февраля 1970 года вышло постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР №105-41 о разработке станции ДОС-7К; заказчиком была определена Академия наук.

Несмотря на оптимистические ожидания, совмещение проектов двух бюро не дало прорыва: первый лётный блок станции был собран и передан в ЦКБЭМ для проведения испытаний только в декабре 1970 года, а отправлен на космодром Байконур в марте 1971 года, то есть гораздо позже запланированных сроков.

Орбитальную станцию, получившую официальное название «Салют», запустили 19 апреля 1971 года. Через четыре дня, 23 апреля, к ней на корабле «Союз-10» (11Ф615А8, 7К-Т №31) отправился экипаж в составе командира Владимира Александровича Шаталова, бортинженера Алексея Станиславовича Елисеева и инженера-испытателя Николая Николаевича Рукавишникова (позывной «Граниты»). Им предстояло расконсервировать станцию и провести на ней от 25 до 30 суток в зависимости от развития ситуации.

В течение трёх витков полёт проходил штатно, но на четвёртом при выполнении коррекции орбиты в автоматическом режиме обнаружились аномалии в работе бортового оборудования. Шаталову дали разрешение провести коррекцию вручную, и он блестяще справился с задачей.

Ранним утром 24 апреля «Союз-10» подошёл к «Салюту» на расстояние 16 км. Экипаж включил аппаратуру системы сближения и стыковки «Игла», которая произвела радиозахват станции. На расстоянии 200 м командир взял управление на себя и уверенно повёл корабль на стыковку. Через много лет Владимир Шаталов рассказывал:

«Сразу после стыковки обстановка резко усложнилась. После того как штырь активного стыковочного узла попал в конус, началось стягивание, и с помощью специальных рычагов происходило выравнивание по осям. Дальше всё шло по логике автоматической стыковки: автоматика включает двигатели причаливания и ориентации [ДПО], чтобы корабль не отошёл от причала, автоматически реагирует на отклонения корабля от оси с помощью ДПО. При этом ручная система управления отключалась, и космонавт не имел возможности вмешаться в процесс стягивания и выравнивания. Работа ДПО во время стягивания привела к тому, что корабль начал раскачиваться относительно станции. Отклонение составило примерно 30 градусов, и вот так мы болтались и боялись, как бы связка «корабль-станция» не сложилась пополам. Сделать мы ничего не могли. Сидим и смотрим друг на друга: ну — сейчас обломается узел и мы сложимся вообще… В этот момент мы не могли что-либо предпринять, ведь у нас всё было отключено. Шло время, стягивание, несмотря на колебания, постепенно шло. Колебания становились всё меньше и меньше. Расстояние между шпангоутами стыковочных узлов всё сокращалось. Мы ждали загорания транспарантов «Электрические разъёмы соединены», «Герметичность в норме», а его всё нет и нет… И вдруг стягивание прекратилось. Мы доложили о сложившейся ситуации на Землю. Выяснилось, что до полного стягивания не хватило 90 мм. <…>

Когда первые два [беспилотных] «Союза» состыковались, тоже до полного стягивания не хватило 80-90 мм. Тогда не поняли, почему это произошло, и не заметили больших колебаний. Знали, что было стравлено всё топливо из баков ДПО, но никто не знал, куда оно делось. А ведь топливо, наверное, как и у нас, было потрачено на гашение таких вот колебаний. На волне эйфории от первой в мире автоматической стыковки [30 октября 1967 года] никто и не стал в этом разбираться. Тем более, вторая стыковка прошла удачно. По всей вероятности, с теми «Союзами» произошло то же самое, что и с нашим.

Потом уже и Б. [Борис Евсеевич] Черток, и Б. [Борис Викторович] Раушенбах признали, что виноваты они. Надо было предусмотреть отключение этой автоматики вручную. А стягивание не прошло до конца потому, что во время колебаний корабля возникали существенно превышающие номинальные боковые перегрузки на демпферные механизмы, которые за счёт пружинных амортизаторов должны были гасить эти колебания. Демпферы погнулись — и стягивание остановилось. И мы остались у ворот нашего звёздного дома «Салюта» со сломанным стыковочным узлом и практически пустыми топливными баками двигателей ДПО. А ведь с их помощью надо было строить ориентацию для спуска на Землю. Попытка расстыковаться не дала результатов. Николаю Рукавишникову пришлось повозиться с электроразъёмами, чтобы обмануть автоматику. На Земле начали просчитывать вариант с отстрелом стыковочного узла. Хотя тогда мы потеряли бы орбитальную станцию. К счастью, расстыковка всё-таки прошла, а топлива хватило на ориентацию и возвращение на Землю».

Время запуска «Союза-10» выбиралось таким образом, чтобы после завершения работы на станции приземление можно было осуществить в светлое время суток. Но при досрочном возвращении, всего через два дня после старта, посадка на территории СССР была возможна только ночью, в режиме автоматической ориентации. К счастью, на этот раз оборудование корабля не сбоило, и 25 апреля спускаемый аппарат «Союза-11» без проблем приземлился в 120 км северо-восточнее города Караганда.

Как бывало и ранее, советское руководство не захотело открыто признать наличие проблем. Пресса писала о «новом шаге в космосе», «впечатляющем достижении», «яркой демонстрации творческого гения и дерзновения героического советского народа». Сообщалось, что все «намеченные эксперименты» выполнены, а «запланированные научные наблюдения» проведены. Разумеется, самим членам экипажа «Союза-10» не оставалось ничего другого, как поддержать пропагандистскую ложь. Однако и рассказывать им было особенно нечего. К примеру, Алексей Елисеев в своём интервью ограничился общими фразами:

«Мы на неё [станцию] посмотрели на фоне Земли, и на фоне чёрного неба, и на фоне горизонта. Посмотрели на неё и спереди, и сбоку. Я не знаю, как можно передать эти чувства. Очень внушительная картина: летает сооружение с огромным количеством приборов, всевозможных антенн и узлов. И огромными буквами на ней написано: «СССР». Когда видишь это, то появляется большое чувство гордости за наших учёных, инженеров. Мы на неё долго смотрели. Картина такая, что не сотрётся в памяти, зрелище совершенно необыкновенное».

По результатам разбора полёта была проведена доработка корабля «Союз», и в первую очередь стыковочного агрегата: выравнивающие рычаги были усилены в два раза. Кроме того, на пульт командира вынесли кнопку управления двигателями причаливания и ориентации, а в бытовом отсеке установили штурвал для ручного стягивания корабля со станцией. После внесения улучшений Государственная комиссия рекомендовала продолжить эксплуатацию «Салюта», отправив к нему следующий экипаж.

Дублирующий экипаж

После возвращения «Союза-10» возник небольшой конфликт между руководством ЦКБЭМ и представителями Военно-воздушных сил. Генерал-полковник авиации Николай Петрович Каманин, занимавший должность помощника главкома ВВС по подготовке и обеспечению космических полётов, писал в дневнике:

«3 мая. <…> На днях мне позвонил Мишин и попросил обдумать его предложения по изменению программы полёта «Союза-11». Он считает возможным послать в очередной полет не трёх, а только двух космонавтов, с тем, чтобы один из них вышел в открытый космос для осмотра стыковочного узла станции и крышки её отсека, в котором размещена научная аппаратура. При встрече на приёме в Кремле Мишин подтвердил своё намерение изменить программу полёта «Союза-11».

Месяцев семь-восемь назад, когда вырабатывалась программа полета ДОС-7К, мы настоятельно убеждали Мишина в необходимости иметь на станции и на транспортном корабле хотя бы по одному скафандру и всё необходимое для выхода в космос. Тогда он ответил категорическим «нет» и даже снял со станции и корабля баллоны для наддува. Сделал он это для того, чтобы иметь на борту «Салюта» кислород, воду и продовольствие на 75 суток полёта (мы предлагали ограничиться запасами на 45-50 суток). После неудачной стыковки «Салюта» и «Союза-10» Мишин вспомнил о наших предложениях, но он не учитывает, что теперь, когда станция уже находится на орбите, реализовать их практически невозможно. <…>

4 мая. <…> Предложение Мишина организовать выход в космос одного из членов экипажа «Союза-11» никто не поддерживает, да и он сам, как мне кажется, понял всю абсурдность своей идеи. Все сходятся на том, что главной задачей полёта «Союза-11» является стыковка его с «Салютом», причём для большей гарантии успешной стыковки космонавты должны иметь возможность дублировать часть заключительных операций по стягиванию корабля и станции. С большим опозданием и скрипом мы приходим к тому, с чего надо было начинать, приступая к решению проблемы стыковки в космосе, и что специалисты ВВС предлагали ещё в 1962 году».

Разногласия были урегулированы, и 20 мая началась непосредственная подготовка космонавтов к полёту. В качестве основного был утверждён экипаж, состоявший из Алексея Архиповича Леонова, Валерия Николаевича Кубасова и Петра Ивановича Колодина. Всё шло по плану, но за три дня до намеченного старта пришло сообщение от врачей: на рентгеновском снимке Кубасова обнаружено затемнение в правом лёгком. Сразу было высказано предположение, что это начальная стадия туберкулёза, и специалисты вынесли вердикт: Кубасову лететь нельзя!

В то время существовало правило: если до отправки на космодром заболевает кто-нибудь из основного экипажа, то его заменяет соответствующий по должности член дублирующего, а по прибытии на космодром замене подлежит весь экипаж. Соответственно, команду Леонова нужно было заменить дублёрами. Однако мнения в этом случае разделились. Каманин предложил отстранить от полёта только Кубасова; Мишин настаивал на полной замене. Известный журналист и популяризатор космонавтики Ярослав Кириллович Голованов вспоминал:

«Что творилось в гостинице «Космонавт» — трудно описать. Леонов рвал и метал. Дай ему волю, он просто придушил бы Кубасова. Бедный Валерий вообще ничего не понимал: он чувствовал себя абсолютно здоровым, греха на нём не было. Ночью в гостиницу пришёл Петя Колодин, хмельной и совсем пониклый. Он сказал: «Слава, пойми, я уже никогда не полечу в космос…» Увы, он оказался прав…»

4 июня, после вывоза ракеты-носителя с кораблём на стартовый комплекс, Госкомиссия вернулась к обсуждению по вопросу, кто же полетит на «Салют». После бурных дебатов большинство высказалось за полную замену, и вечером был официально утверждён новый состав экипажа: командир Георгий Тимофеевич Добровольский, бортинженер Владислав Николаевич Волков и инженер-испытатель Виктор Иванович Пацаев (позывной «Янтари»).

Запуск корабля «Союз» (11Ф615А8; 7К-Т №32) состоялся 6 июня. После двух коррекций орбиты он сблизился со станцией до расстояния 7 км. Экипаж включил «Иглу» и пристыковался к «Салюту». Стягивание космических аппаратов и проверка герметичности стыка заняли четыре часа. На этот раз всё прошло идеально. Высота полёта станции в тот момент составляла 212×249 км, период обращения вокруг Земли — 88,2 мин, наклонение орбиты — 51,6 градуса. Общая масса станции после стыковки достигла 25 600 кг; на борту были размещены 1300 отдельных приборов и агрегатов.

Перешедший на «Салют» первым Виктор Пацаев включил установку регенерации воздуха и освещение, заменил два отказавших вентилятора и произвел общее обследование оборудования. Экипаж сообщил, что атмосфера на станции «неприятна, с сильным запахом гари». Для её полной очистки требовалось не менее двадцати часов, поэтому Госкомиссия разрешила экипажу провести ночь в корабле.

Звёздный дом

8 июня атмосфера внутри «Салюта» очистилась, и космонавты приступили к работе. С Земли их поддерживали и направляли сослуживцы по отряду космонавтов, собравшиеся в Центре управления полётами (ЦУП), в Евпатории (НИП-16, в/ч 34436). Поначалу экипаж не мог привыкнуть к состоянию невесомости и допускал ошибки: например, космонавты забыли выполнить приказ о блокировке процедуры расстыковки. Но потом всё пришло в норму — они выполнили коррекцию орбиты, подняв высоту до 239×265 км, а также закрутку станции на Солнце.

На следующий день экипаж приступил к медико-биологическим экспериментам. Космонавты испытали тренировочно-нагрузочный костюм «Пингвин» (ТНК-1) — комбинезон с вшитыми резиновыми лентами, степень натяжения которых можно регулировать. Человек, одетый в него, пристегивая к лентам внешние амортизаторы, обеспечивает себе опору, что позволяет ходить и бегать на месте, прыгать, приседать, наклоняться и выполнять упражнения на координацию. «Пингвин» рациональнее всего было использовать вместе с «бегущей дорожкой» (тредбаном), однако космонавты столкнулись с тем, что при её включении по всей станции распространяется мощная вибрация. Кроме того, экипажу предстояло проверить в «натурных» условиях вакуумную ёмкость «Ветер», создававшую отрицательное давление вокруг нижней половины тела для изменения циркуляции крови как бы под воздействием земной гравитации.

О том, как тяжело было космонавтам приспособиться, сохранились свидетельства в их бортовых дневниках. Например, Георгий Береговой писал:

«Работаем с большим напряжением по времени. С трудом успеваем выполнить программу экспериментов, расписанную по минутам на Земле. Крайне затруднительна работа с фотоаппаратурой: слабое освещение, плохо виден счётчик кадров. Часы точно выставить практически невозможно, так как стрелка бегает от простого прикосновения. Требуется дополнительное время на подготовку и проверку аппаратуры. <…>

Первые дни как в кошмаре. Никакой экзотики, никаких радостей — сплошные вентиляторы, запахи, наплыв экспериментов. Мне кажется, на Земле просто сговорились проверять нас на прочность. Мы ни черта не успеваем по контролю корабля (подготовить аппаратуру, найти, снять, вынуть или распаковать, закрепить, чтобы не улетела, и т. д.)».

В то же время ЦУП неизменно получал ежедневный отчёт: «На борту станции всё в порядке». Космонавты понимали, что в жалобах на трудности нет смысла — их никто не подменит.

Для изучения влияния невесомости на различные живые организмы на борт станции ещё до запуска был помещён блок, содержавший простейшие биологические объекты: семена, микроорганизмы, дрожжи, низшие растения и т. п. Перед возвращением на Землю космонавты демонтировали его и перенесли в спускаемый аппарат, чтобы учёные могли выявить тончайшие изменения в образцах с применением лабораторного оборудования.

Особым экспериментом стало исследование характера протекания процесса закладки органа гравитационной чувствительности у лягушек. Для решения этой задачи в распоряжении космонавтов имелись два одинаковых прибора: каждый из них представлял собой две изолированные камеры, которые можно было превратить в сообщающиеся сосуды перемещением специального штока. В одной из камер находился фиксирующий раствор, в другой — икра лягушки, оплодотворённая незадолго до старта «Союза-11». Таким образом, развитие головастиков происходило в основном при невесомости. В момент, когда этот процесс достигал требуемой стадии, космонавты останавливали его введением фиксирующего раствора в камеру с зародышами, после чего полученный материал собирались изучить на Земле.

Третий эксперимент был поставлен на классическом объекте генетических исследований — плодовой мушке (дрозофиле). В задачу исследования входило получение нескольких поколений мушек, действие невесомости на которых начиналось или заканчивалось на различных фазах их развития. С этой целью на станции установили небольшую камеру, разделённую на несколько отсеков с дверцами; на дно каждого поместили питательную среду. В начале эксперимента насекомые находились в одном отсеке; через определённое время космонавты открывали дверцы в одной из переборок, давая возможность мушкам перелетать в соседний отсек. Такая методика позволяла довольно точно определить, в какой период проведения опыта прекращалась жизнь личинок, куколок и самих насекомых, и на основании этого сделать выводы о влиянии невесомости на их развитие. Параллельно основному эксперименту в наземной лаборатории вёлся контрольный, повторявший все внешние условия.

Важной с точки зрения практики будущей внеземной экспансии было исследование по выращиванию высших растений в условиях невесомости. Поскольку известно, что направление их роста зависит от вектора гравитации, то высказывалось предположение, что на борту станции они вообще не будут развиваться. Поэтому для «Салюта» была разработана установка «Оазис» — культиватор, который включал в себя источники искусственного освещения, бак с водой и фитили, пропитанные солевой смесью и погружённые в ёмкости из тонкой резины. На конце каждого фитиля, обращённом к источнику света, помещалось семя. С помощью небольшой помпы, приводимой в действие вручную, ежедневно обеспечивалось поступление в ёмкости дозированного количества воды. Поднимаясь по фитилю и растворяя содержащиеся в нём соли, вода превращалась в питательный раствор для растений. В культиваторе было размещено три типа семян: льна, хибинской капусты и креписа.

Прибыв на станцию, космонавты включили освещение в «Оазисе», подали первую порцию воды и запустили кинокамеру для покадровой съёмки растений. На протяжении всего времени эксперимента они аккуратно осуществляли подпитку, визуальное наблюдение и фотографирование исследуемых растений. Вопреки опасениям, те дали всходы, а экипаж признавался, что получает большое удовольствие от работы с ними.

Для астрономических наблюдений на «Салюте» был размещён целый комплекс уникальной аппаратуры, в частности, астрофизическая обсерватория «Орион», предназначенная для получения индивидуальных спектрограмм звёзд в ультрафиолетовой области длин волн (2000-3800 ангстрем). Как известно, земная атмосфера совершенно «непрозрачна» для значительного диапазона в этой части спектра (короче 3000 ангстрем), и важность наблюдений, которые вёл Виктор Пацаев, было трудно переоценить. Он получил шесть спектрограмм Агены (β Центавра) и девять спектрограмм Веги (α Лиры), что стало первым в мире исследованием, которое осуществил астроном-космонавт за пределами атмосферы.

Значительная часть программы научных исследований «Салюта» была посвящена фотосъёмке Земли из космоса. Для этого на борту находился большой комплекс стационарной и ручной аппаратуры. Отбор объектов для съёмки осуществлялся на основе анализа запросов от учёных, военных и представителей различных отраслей народного хозяйства. Активное участие экипажа в выполнении программы повысило её эффективность и упростило процесс подготовки аппаратуры. Космонавты производили съёмку в широком диапазоне освещённостей (высоты Солнца менялись от 10° до 60°) и фотографировали объекты, которые весьма отличались друг от друга по яркостным характеристикам: от тёмных (водные поверхности) до очень ярких (облака, снег), от мало контрастных (пустыня, сплошные облака) до очень контрастных (горы со снегом, отдельные облака над водой).

Конечно, космонавты выполняли и задания в интересах Министерства обороны. Среди них был эксперимент по программе «Свинец» — фиксирование ночного старта боевых ракет. Генерал-лейтенант артиллерии Борис Александрович Королёв, начальник 2-го Центрального научно-исследовательского института (ЦНИИ-2 МО СССР), высоко оценил полученный результат.

16 июня на «Салюте» случилось происшествие, которое заставило сильно понервничать и космонавтов, и специалистов ЦУПа. Конструктор ракетно-космической техники Борис Евсеевич Черток писал в мемуарах:

«Утром меня неожиданно вызвал Мишин. <…>

— Елисеев только что сообщил по ВЧ-связи, что на ДОСе пожар. Экипаж готовится к аварийной посадке. Надо сообщить Каманину, чтобы срочно привели в готовность службы поиска и спасения. <…>

На станции появился запах горелой изоляции и дымок, выходивший из пульта управления научной аппаратурой (ПУНА).

— У нас на борту «завеса», — передал на Землю Волков.

По коду «завеса» обозначала не то дым, не то пожар. На Земле забыли о коде и начали переспрашивать, какая такая «завеса». Переговоры с Землей вёл не командир экипажа, а Волков. Он не выдержал и, выругавшись, открытым текстом сказал:

— Пожар у нас! Сейчас уходим в корабль.

Далее он сказал, что они не могут найти инструкцию для срочной эвакуации и спуска и попросил, чтобы Земля им продиктовала, что и в какой последовательности надо делать. <…>

Ответ Земли был после долгих поисков таким:

— Порядок действий на случай срочного ухода читайте на страницах 110-120, там описаны действия по переходу в спускаемый аппарат. После перехода расконсервировать корабль по инструкции на 7К-Т, страницы 98, а и 98, б. Расстыковка штатная. Подготовьте страницы 133-136. Посадка только по указанию Земли. Не торопитесь. Пульт выключен — и дым должен прекратиться. Если будете покидать станцию, то поглотитель вредных примесей оставьте включённым. Примите таблетки от головной боли. По данным телеметрии, СО2 и О2 в норме. Решение о переходе и расстыковке принимает командир.

Добровольский понял, что пора брать на себя связь с Землёй:

— «Заря», я — «Янтарь». Приняли решение не торопиться. ПУНА выключен. Пока будем дежурить по двое, один будет отдыхать. Не волнуйтесь, у нас настроение работать дальше.

— «Янтарь-1», я — «Заря». Мы проанализировали состояние бортовых систем и считаем, что принятые меры гарантируют нормальную работу. Надеемся, что вы продолжите работу по штатной программе. Запахи пройдут. На 17 июня рекомендуем вам день отдыха, потом входите в режим. Учтите, что после ухода из зоны НИПов [научно-измерительных пунктов] вас хорошо слышит корабль «Академик Сергей Королёв».

Из дальнейших переговоров мы поняли, что Добровольский и Пацаев «приглушили» эмоции Волкова и отправили его отдыхать. Через пару витков «Академик Сергей Королёв» передал, что на «борту» всё в порядке. «Янтари-1 и −3» поужинали, а «Янтарь-2» отдыхает».

Ситуация разрешилась, и 24 июня экипаж, оставшись на станции, перекрыл рекорд длительности полёта, установленный в июне 1970 года космонавтами Андрияном Григорьевичем Николаевым и Виталием Ивановичем Севастьяновым на корабле «Союз-9».

Предстояло летать ещё целую неделю, но к тому времени экипаж «Салюта» сильно устал, что было видно и по сеансам связи, и по медицинским показателям. Врачей беспокоило, что космонавты не полностью выполняют программу физических тренировок, а это могло привести к проблемам при реабилитации после посадки. Руководство решило сократить длительность экспедиции на сутки.

26 июня эксперименты и исследования, предусмотренные программой полёта, были завершены. Экипаж стал готовиться к возвращению на Землю. За день до того, выступая с последним телерепортажем с орбиты, Георгий Добровольский сказал:

«Проделана очень большая работа, исключительно важная по своему научному содержанию работа. У нас заканчивается более чем трёхнедельный полёт. Сейчас экипаж проводит подготовительные работы для спуска. Проходит укладка оборудования, документации, части научной аппаратуры в транспортный корабль. На Землю пойдёт очень много интересного материала, который с нетерпением ждут учёные, инженеры, техники, рабочие. Кроме того, мы чисто по-человечески соскучились по земному и с нетерпением, конечно, будем ждать возвращения на Землю…»

Роковой клапан

Вечером 29 июня космонавты заняли свои места в «Союзе-11». Однако транспарант «Люк открыт» продолжал гореть. Экипаж заволновался, а Волков почти закричал: «Люк негерметичен, что делать? Что делать?!». Алексей Елисеев, находившийся на связи, спокойно проинструктировал: «Откройте люк, выберите штурвал влево до отказа. Закройте люк и поверните штурвал вправо на шесть с половиной оборотов». Космонавты выполнили указание ЦУПа, но транспарант не погас. Они повторили операцию — транспарант продолжал гореть! Экипаж нервничал, ведь аварийно-спасательных скафандров на борту не было, поэтому негерметичность люка спускаемого аппарата означала верную смерть.

В ЦУПе лихорадочно пытались решить проблему. Было выдвинуто предположение, что барахлит контакт датчика на обрезе люка. Об этом сообщили экипажу. Добровольский подложил кусочек пластыря под концевик датчика и вновь закрыл люк — транспарант наконец-то погас. Герметичность проверили сбросом давления в бытовом отсеке корабля. Всё оказалось в норме.

«Союз-11» отстыковался от «Салюта». По просьбе специалистов Добровольский подвёл корабль к станции, а Пацаев её сфотографировал. 30 июня, в 1:35 по московскому времени, двигатель корабля был включён на торможение. Позднее генерал-полковник Николай Каманин записал в дневнике:

«Все с нетерпением ждут докладов о включении и выключении ТДУ [тормозной двигательной установки], Шаталов настойчиво вызывает «Янтарь» на связь, но экипаж молчит… В 01:47:28 должно произойти разделение корабля (от спускаемого аппарата отделяются приборный и бытовой отсеки), но докладов о разделении нет. Не ясно, пошёл ли «Союз-11» на спуск или он остался на орбите? Наступает время сеанса связи (01:49:37-02:04:07), предусмотренного на случай, если корабль не сошёл с орбиты. Гнетущая тишина царит в зале — связи с экипажем и каких-либо новых данных о «Союзе-11» по-прежнему нет. Все понимают: на корабле что-то произошло, но что именно, пока никто не знает. Страшно медленно тянутся минуты ожидания. <…>

Штатный спуск корабля на парашюте с высоты 7000 метров длится около пятнадцати минут, о ходе спуска на парашюте космонавты обязаны докладывать по КВ- или УКВ-каналам. Почти при всех спусках «Союзов» такая связь была, но экипаж «Союза-11» продолжает молчать…

В 02:05 с КП ВВС доложили: «Экипажи самолёта Ил-14 и вертолёта Ми-8 видят корабль «Союз-11», спускающийся на парашюте». В 2 часа 18 минут по московскому времени «Союз-11» приземлился примерно в двухстах километрах восточнее Джезказгана, почти одновременно рядом с кораблем сели четыре поисковых вертолёта. Более получаса мы ждали, просили и требовали докладов от КП ВВС, но получали только один ответ: «Ждите». Наконец, меня подозвали к телефону «ВЧ» и доложили: «Генерал [Леонид Иванович] Горегляд, вылетевший с места посадки корабля в Джезказган, сообщил по радио, что исход космического полёта самый тяжёлый». Для меня стало ясно, что экипаж «Союза-11» погиб, о чём я оповестил Государственную комиссию».

Вскоре стало известно, что космонавты погибли от декомпрессии. Плечевые ремни у всех троих были отстёгнуты, а ремни Добровольского перепутаны, и застёгнут только верхний поясной замок. Один из двух вентиляционных клапанов, предназначенных для выравнивания давления между спускаемым аппаратом и атмосферой, находился в открытом положении. Других отклонений от нормы специалисты не обнаружили.

Для расследования причин катастрофы была создана Правительственная комиссия под председательством академика Мстислава Всеволодовича Келдыша. Анализ записей автономного регистратора бортовых измерений «Мир» показал, что с момента разделения отсеков корабля на высоте более 150 км давление в аппарате стало резко снижаться и в течение 115 секунд упало до 50 мм рт.ст. (0,07 бар). Темп снижения давления соответствовал отверстию вентиляционного клапана. Космонавты находились в сознании 50-60 секунд после разделения, но к 110-й секунде у них больше не фиксировались ни пульс, ни дыхание. Комиссия пришла к однозначному выводу: при разделении преждевременно и несанкционированно открылся вентиляционный клапан, спускаемый аппарат разгерметизировался, что и привело к гибели экипажа

Каманин, пытаясь представить обстановку в кабине «Союза-11» во время спуска с орбиты, оставил в дневнике следующую запись:

«Заканчивается рабочий цикл ТДУ, экипаж ощущает нарастание перегрузок — значит, корабль пошёл на спуск. На борту всё нормально, однако космонавты, помня о недавних неприятностях с переходным люком, во все глаза следят за давлением в кабине. Слышится хлопок — есть разделение! Но что это? Давление в кабине начинает быстро падать… Разгерметизация! Отстегнув привязные ремни, Добровольский бросается к люку. Люк герметичен, но давление продолжает падать, слышен свист уходящего в космос воздуха. Из-за шума включённых передатчиков и приёмников невозможно понять: где же свистит воздух? Волков и Пацаев отстёгивают плечевые ремни и выключают радиоаппаратуру. Свист воздуха слышится над креслом командира — там, где расположен вентиляционный клапан. Добровольский и Пацаев пытаются закрыть вентиль, но, обессиленные, падают в кресла. Добровольский, теряя сознание, всё же успевает застегнуть поясной замок перепутанных ремней…»

Оставалось непонятным, почему клапан самопроизвольно открылся в космосе, ведь, как записано в бортовой инструкции экипажу, его и открывать-то можно было только в случае посадки на воду или при длительном (больше часа) отсутствии поисковой группы. Так или иначе, всем было ясно: если бы космонавты находились в скафандрах, то разгерметизация не представляла бы особой опасности для их жизни. Стремясь защитить правильность принятых конструкторских решений, кто-то из специалистов запустил слух, будто бы экипаж сам виноват в своей гибели. Каманин с горечью писал:

«Нашлись люди, пытавшиеся с умным видом утверждать, что «дырку в корабле можно было заткнуть пальцем». <…> Кое-кто договаривался даже до того, что причина кроется в «неудачном подборе экипажа». Но больше всего меня поразило «смелое и принципиальное» заявление маршала [Павла Степановича] Кутахова: «Мы виноваты в том, что космонавты летали без скафандров».

Экипажи наших космических кораблей летают без скафандров уже семь лет. Об опасности таких полётов космонавты писали Хрущёву, Брежневу, Устинову, Смирнову. О том, что космонавты «летают в трусиках», знал и Кутахов, подписавший письмо Мишину с просьбой иметь на борту корабля скафандры. Но на все наши просьбы мы неизменно получали категорический отказ — сначала от [Сергея Павловича] Королёва, а в последние годы от Мишина. <…> Нас обвиняли в трусости, называли перестраховщиками. <…>

Я уверен, что в аварийной обстановке космонавты до конца боролись за свою жизнь, но они были обречены. Можно ли обвинять их в том, что они не сумели «заткнуть дырку в корабле пальцем»? Сделать это ещё никто не пробовал, да и можно ли сделать это вообще? Ведь за бортом корабля космический холод и глубокий, вызывающий мгновенное вскипание крови вакуум. Думаю, и в спокойной обстановке вряд ли кому удастся продержать палец в открытом космосе хотя бы несколько секунд, а экипажу «Союза-11» надо было прежде всего в считанные мгновения обнаружить причину начавшейся разгерметизации, а потом, «заткнув дырку пальцем», поддерживать герметичность кабины в течение 15-17 минут при нарастающих в ходе спуска перегрузках».

Точная причина открытия клапана в то время так и не была выявлена. По конструкции он представлял собой цилиндрическую заглушку с сальниковым уплотнением в виде резинового кольца в проточке, шток которой удерживался шариковым замком. Тот в свою очередь раскрывался при срабатывании пиропатрона. Автономный регистратор бортовых измерений показывал, что преждевременной команды на подрыв пиропатрона не было: она прошла, как и положено, на участке парашютирования. Отрабатывалась версия самопроизвольного вскрытия клапана в результате ударной нагрузки во время разделения отсеков корабля. Проводились десятки экспериментов по воздействию ударов на клапан, вносились различные отклонения по установке клапана, но он упорно не открывался. Наконец, когда все возможные нарушения были внесены вкупе, удалось добиться вскрытия, чем была подтверждена версия «случайного стечения обстоятельств», ставшая официальной.

Однако лётчик-космонавт Владимир Шаталов, участвовавший в расследовании, через много лет сообщил, что, скорее всего, катастрофа произошла из-за «несоблюдения технологии во время сборки». Клапаны должны затягиваться до определённого усилия (не менее 50 кг) тарированными ключами, но находятся в таком месте спускаемого аппарата, куда при монтаже и контроле добраться трудно. Когда клапаны начали проверять на собранных «изделиях», в том числе на аппарате летавшего ранее «Союза-10», то выяснилось, что они затянуты по-разному: с усилием от 20 до 30 кг — ни один не соответствовал норме! Самопроизвольное открытие могло произойти от обычной тряски при работе тормозной установки и разделении отсеков.

По результатам работы Правительственной комиссии корабль «Союз» (7К-Т) был существенно доработан. В первую очередь модифицировали вентиляционный клапан, повысив устойчивость к ударным нагрузкам. Кроме того, на него была установлена быстродействующая ручная заглушка. Но, главное, для обеспечения безопасности экипажа во время динамических операций (старт, стыковка, расстыковка и посадка) решили использовать вариант высотного авиационного скафандра «Сокол», получивший название «Сокол-К». С учётом возросшей массы полезной нагрузки разместить внутри корабля трёх космонавтов стало нереально, поэтому долгие годы, до ноября 80-го, на орбиту летали «Союзы» с экипажами из двух человек.

Вскоре после гибели Добровольского, Волкова и Пацаева в Звёздном городке, где жил и тренировался отряд космонавтов, пошла молва, что названия драгоценных и благородных камней в позывных приносят несчастье их обладателям. Владимир Михайлович Комаров (позывной «Рубин») погиб при посадке в апреле 1967 года; затем в январе 1970 года умер Павел Иванович Беляев (позывной «Алмаз»); теперь задохнулись «Янтари». Космонавты оказались довольно суеверными, и больше двадцати лет никто из отряда не решался взять себе «драгоценный» позывной. Табу нарушил только Юрий Иванович Маленченко, который совершил два успешных полёта (в 1994 и 2003 годах) под позывным «Агат».