ЗОЖ Ильи Репина: секреты долголетия великого художника

Несомненно. Но и образ жизни тоже! Репин не любил спиртного, спал на морозе, ни дня не проводил без гимнастики. Он был веганом, писал левой рукой, когда не слушалась правая, уверял, что знает анатомию лучше профессиональной массажистки. Обожал танцевать, игнорировал лихорадку и еще в детстве научился сам себе останавливать кровь — словом, по меркам своего времени, был не просто рядовым «ЗОЖником», а продвинутым «биохакером».

В середине 1920-х годов в Швеции и Финляндии одна за другой проходят сразу несколько масштабных выставок Репина. Они имеют громкий успех.

Художнику в это время уже за 80 и он, волею исторических обстоятельств, не первый десяток лет живет в финском поселке Куоккала. И шведская, и финская пресса наперебой хвалит Репина за «зоркое зрение», «дыхание жизни», «отсутствие следов усталости» и «молодой творческий темперамент».

Сигрид Шауман, известная в Финляндии журналистка, в газете Svenska Pressa, издававшейся на шведском, пишет:
— Как и в молодые годы, художник сохраняет способность познавать вещи не только умом, но и чувством… Старый мастер продолжает много работать, курит крепчайшие сигары и даже купается в море. Воистину, всякому пожелаешь такого здоровья!

Не то чтобы Репина совсем не касались хвори, но болеть Илья Ефимович действительно не любил. Его отец Ефим Васильевич дожил до девяноста лет, а мать Татьяна Степановна, хотя и умерла в 69, всегда была натурой чрезвычайно деятельной и энергичной. Так что с наследственностью Репину вправду повезло. Он сам даже на восьмом десятке, если случалось заболеть, наотрез отказывался ложиться в постель, а уж когда был моложе — и подавно.

Корней Чуковский, который был моложе Репина на 38 лет, однажды заметил, что немолодого художника сильно лихорадит. Он тут же помчался домой, благо, жил от репинских Пенатов через дорогу, чтобы принести другу термометр. Репин от градусника с раздражением отмахнулся, дескать, «все эти градусники» — «баловство, придуманное для оправдания бездельников».

— И откуда вы знаете, — кипятился Репин, — может, при градусах мне работается лучше всего!

Врожденные энергичность и оптимизм спасали Репина в самых сложных жизненных обстоятельствах. «Не в моем характере, — признавался он, — поддаваться среде и киснуть, и хиреть втихомолку».

«Пoмpeт, нaкaжи мeня бoг, пoмpeт!»

А ведь в детстве, лет шести-семи, маленький Репин едва не умер. Его загадочную, не имевшую названия болезнь спровоцировало, как ни странно, первое знакомство с искусством.

Двоюродный брат Ильи Тронька, работавший в большом городе помощником фармацевта, на рождественские каникулы приехал в Чугуев и привёз с собой краски. Маленького Репина поразило всё: и как из набросанных Тронькой черточек складывались фигуры, и как Тронька важно подписывал каждую работу: «Трофим Чаплыгин», и впервые услышанные наименования красочных пигментов: «Трофим знал названия всем этим кpacкaм: жeлтaя — гyммигyд, cиняя — лaзypь, кpacнaя — бaкaн и чepнaя — тyшь».

Уезжая, Тронька оставил краски младшему брату.

«И c этиx пop я тaк впилcя в кpacoчки, пpильнyв к cтoлy, — напишет через много лет Репин в мемуарах „Далекое-близкое“, — чтo мeня eдвa oтpывaли для oбедa и cpaмили, чтo я coвceм cдeлaлcя мoкpый, кaк мышь, oт ycepдия и oдypел co cвoими кpacoчкaми зa эти дни. Я paздocaдoвaлcя и pacплaкaлся дo тoгo, чтo y мeня пoшлa из нocy кpoвь и дoлгo шлa; нe мoгли ocтaновить, и я coвceм пoблeднeл. Пoмню, кaк кpoвь мoя cтyднeм зacтылa в глyбoкoй тapeлкe… Oпpaвилcя я кoе-кaк тoлькo дня чepeз тpи. Кpoвь пepecтaлa идти, и я ceйчac жe — зa кpacoчки. Нo нeдoлгo я нacлaждaлcя: вдpyг, к мoeмy yжacy, бoльшaя кpacнaя кaпля кaпнyлa нa мoй pиcyнoк, дpyгaя, тpетья, и oпять пoлилa, пoлилa…»

Мальчика уложили в постель. Татьяна Степановна, мать Репина, в то время зарабатывала на жизнь тем, что шила дома меховые шубы. Соседка, приходя на примерку и глядя на Илью, горестно качала головой и советовали шить ему «смертенную» рубашку и саван:

— Не жилeц oн y вac, Cтeпaнoвнa: пocмoтpите, кaкиe y нeгo yшки блeдныe, и нocик coвceм зaвocтpилcя. Пoмpeт, нaкaжи мeня бoг, пoмpeт. Это — вepнaя пpиметa, кoгдa нocик зaвocтpитcя, этo yжe нe к житью.

Собирались было заказывать Илюше гроб и обшивать позументом, а молодая соседка Химушка утешала мальчика: мы за тобою даже и плакать не будем, маленькие дети безгрешные — сразу в рай.

Маленького Репина же интересовало только одно, и об этом он всё время допытывался у взрослых: «Будут ли в раю красочки»?

«Верная» бабья примета все-таки не оправдалась. Репин выжил, хотя кровь носом и в дальнейшем у него шла нередко — в жару, от активной беготни, легкого ушиба или вспыльчивости в спорах, которая осталась с Ильей Ефимовичем на всю жизнь.

— Я уже знал, что делать, — рассказывал Репин, — сейчас же справившись, из какой ноздри идет кровь (большею частью она шла из левой), я становился затылком к стене, подымал правую руку и держал большой железный ключ от погреба на своем загривке; сначала чувствовал, как кровь наполняет мне рот и идет уже ртом вниз: поднявши высоко голову, я ждал, чтобы кровь остановилась, однако она шла все гуще, но уже тише. И, когда совсем переставала, я выпрямлялся. Надо было только долго не сморкаться, густой кровью, а то сейчас же опять пойдет. Часа два приходилось быть очень осторожным в движениях и не пригибаться к столу. Скучно было выдерживать, но что делать — надо было терпеть.

Как известно, в ходе инициации (что это была именно она, не приходится сомневаться) немудрено и погибнуть. Но маленький Репин — выжил. И похоже, он научился подчинять себе не только краски, но и собственное тело.

«Танцы характерные я люблю, в них много огня, жизни, души»

В том, что движение — жизнь, Репин ни на секунду не сомневался. Темперамент его был таков, что не оставлял своему обладателю шансов усидеть на месте. Даже при разговоре он ходил взад-вперёд и энергично жестикулировал. Репин с юности был легок на подъем, много путешествовал и объездил немало стран — Италию, Францию, Англию, Испанию…

— Поразительная вещь, — признавался он, — при всем том наслаждении, которое я получал при осмотре музеев, картинных галерей, я не в состоянии был оставаться более трех дней без работы. Становилось не по себе при виде великих сокровищ, хотелось пусть что-то лепетать, но самому.

Сама по себе работа в мастерской требовала значительной физической выносливости. Даже работник, нанятый чтобы помогать пожилому Репину в конце дня чистить палитру и прибирать мастерскую, вскорости уволился — тяжело. А ведь много лет Репин справлялся с этим сам, несмотря на то, что весь день проводил на ногах перед мольбертом.

Если у Репина в работе случался перерыв, он находил себе другие занятия — ездил на лошади, плавал, работал в саду, сажал растения или, к примеру, покрывал смолой корни вывороченных деревьев — на финском снегу черные глянцевые корни смотрелись особенно эффектно. Он сам расчищал снег зимой и не стеснялся предложить лопаты гостям, например, Чуковскому или Шаляпину, и даже собственноручно рыл пруд на своём участке.

Молодой ученик Репина Антон Комашка вспоминал, как его почти 75-летний учитель требовал, чтобы перед тем, как подняться в мастерскую, они вместе непременно проделывали 15-минутный комплекс упражнений английской гимнастики. Перед сном такой же обязательной была прогулка «физкультурным шагом». Репин командовал: «Антон Михайлович, больше размахивайте руками, чтоб работали лопатки, прямее корпус!"

Любил Репин зимние развлечения — катался на санях, бегал на лыжах. А еще он с юности просто обожал танцевать и на балах с молодыми барышнями-ровесницами вальсировал, как говорил, до упаду. Красивым басом Репин пел украинские песни, а в старости недолго пел в церкви на клиросе. Но танец был его стихией: „Танцы характерные я люблю, в них много огня, жизни, души… Лезгинка, мазурка, краковяк, трепак, сальторелла…“.

"Пластическими танцами» увлекалась вторая жена Репина Наталья Нордман. Однажды, гостя у Льва Толстого, Репин с Нордман шокировали семью писателя, устроив «плясовые оргии под граммофон» в то время, когда люди менее подвижные и активные видят третий сон.

Символично, что последней картиной Репина, до последних его земных дней стоявшей на мольберте, был «Гопак». В самозабвенности танца — репинское понимание самой сути жизни.

«Я делаю себе массаж живота: это очень необходимо и полезно»

Репин знал о пользе массажа, но когда врачи порекомендовали ему массаж, от услуг профессиональной массажистки наотрез отказался. Сказал, что справится с этим и сам: «Я знаю анатомию не хуже её!"

В письме дочери Вере Репин предлагает такой своего рода «лайфхак»: «Ты возьми на один сеанс массажистку, заметь её приемы и делай сама себе массаж на ночь, лежа в постели. Я делаю себе массаж живота: это очень необходимо и полезно даже для моей руки, которая этим активным способом поддерживается годной к работе».

«Травы в моем организме производят чудеса оздоровления»

Соседи по поселку Куоккала, не очень разбиравшиеся в том, какой величины художник живет рядом с ними, говорили о Репине: «А, это тот, что сено ел!»

Веганом Репин был не слишком долго, но ярко. Ему было уже около 50-ти, когда в его жизни появилась писательница и общественница Наталья Борисовна Нордман, моложе Репина лет на 20. Взгляды на жизнь у новой спутницы Ильи Ефимовича были своеобразными. Любимая женщина Репина утверждала: мясо — яд, а молоко — злодейское попрание материнских чувств коровы к телёнку. Нордман написала и издала «Поваренную книгу для голодающих» с рецептами котлет из картофельной шелухи, жаркого из морковного зайца, кофе из свёклы и печенья из подорожника с добавлением миндаля и ванили. Она верила: такой рацион из трав, овощей и орехов не только оздоровляет, но и в перспективе может спасти Россию от голода, стоит только людям осознать целительную силу растений.

Репин разделял взгляды Натальи Борисовны. На «средах», когда в Пенаты собирались гости на званые вечера, подавали именно веганскую еду, без продуктов животного происхождения: картофель, рисовые котлеты, кисели, сырые и маринованные фрукты и овощи. Впрочем, насчет своих гостей Репин не обольщался. Говорил, что знает: как только на обратном пути доберутся до вокзала — тотчас начнут поправлять здоровье чаркой водки и бифштексом.

Но что для него избранный тип питания полезен, Репин не сомневался. Вот что он писал художнику Витольду Бялыницкому-Бируле:

— А насчет моего питания — я дошел до идеала: еще никогда не чувствовал себя таким бодрым, молодым и работоспособным. Да, травы в моем организме производят чудеса оздоровления. Вот дезинфекторы и реставраторы!!! Я всякую минуту благодарю бога и готов петь аллилуйя зелени (всякой). А яйца? Это уж для меня вредно, угнетали меня, старили и повергали в отчаяние от бессилья. А мясо — даже мясной бульон — мне отрава; я несколько дней страдаю, когда ем в городе в каком-нибудь ресторане. Мы у знакомых теперь из-за этого совсем не бываем. Сейчас же начинается процесс умирания: угнетение в почках, «нет сил заснуть», как жаловался покойный Писемский, умирая… И с невероятной быстротой восстановляют меня мои травяные бульоны, маслины, орехи и салаты.

После смерти Натальи Нордман Репин постепенно отошёл от строго веганского стола. По совету врачей он начал понемногу употреблять мясо, а во времена голода 1918-го говорил, что его спасла от гибели коза, дававшая молоко — Репин умел даже сам ее доить. Но отварная картошка с прованским маслом и китайский чай с ситным хлебом всю жизнь оставалась любимой едой Ильи Ефимовича.

«А в доме — окна настежь»

Однажды к Репину в Пенаты наведался Иван Бунин. Ценя его выразительную худобу, Репин мечтал когда-нибудь написать с Бунина святого.

«И вот приезжаю, — рассказывал Бунин, — дивное утро, солнце и жестокий мороз, двор дачи Репина, помешавшегося в ту пору на вегетарианстве и на чистом воздухе, в глубоких снегах, а в доме — окна настежь. Репин встречает меня в валенках, в шубе, в меховой шапке, целует, обнимает, ведет в свою мастерскую, где тоже мороз, и говорит: «Вот тут я буду вас писать по утрам, а потом будем завтракать как господь бог велел: травкой, дорогой мой, травкой! Вы увидите, как это очищает и тело и душу, и даже ваш проклятый табак скоро бросите». Я стал низко кланяться, горячо благодарить, забормотал, что завтра же приеду, но что сейчас должен немедля спешить назад, на вокзал — страшно срочные дела в Петербурге. И сейчас же пустился со всех ног на вокзал, а там кинулся к буфету, к водке, закурил, вскочил в вагон, а из Петербурга послал телеграмму: дорогой Илья Ефимович, я, мол, в полном отчаянии, срочно вызван в Москву, уезжаю нынче…«

Если веганом Репин стал уже после 50-ти, спать с распахнутыми окнами он стал гораздо раньше — в 1870-е, ему тогда должно было быть около тридцати.

Знакомый студент-медик убедил Репина спать с открытыми окнами даже зимой, будучи уверен, что мороз — мощное средство от любой хвори. Репин так воодушевился этой идеей, что перевёл на «холодное спанье» всю свою семью — жену Веру Алексеевну и четверых детей. Всех их, по свидетельству Чуковского, и через 30 лет била дрожь, когда они вспоминали спартанское отцовское воспитание.

Одну из комнат в доме назначили «холодной» — там никогда не закрывали окна. Если там спали дети Репина, им выдавали специально сшитые длинные мешки из заячьего меха. Но обычно это была спальня художника с женой. Их дочь будет вспоминать: «В „холодной“ спали и папа и мама, и наутро, если было холодно, у папы замерзали усы, а снежок сыпался в окно, прямо на лицо!»

Расставшись с первой женой, Репин не изменил своей многолетней привычке. Поселившись в усадьбе Пенаты с Натальей Нордман, он и там устроил себе «холодную спальню» и продолжил спать на открытом воздухе.

Сон на морозе закалил Репина настолько, что он просто физически не мог находиться в комнате с наглухо закрытыми окнами — чувствовал себя, по свидетельству Чуковского, настоящим мучеником: не мог уснуть ни на минуту в перегретом купе поезда и скандалил в гостиницах, где хорошо топили. Администрация московской гостиницы «Княжий двор» пришла в ужас, когда в холодною зимнюю ночь Репин распахнул наглухо законопаченные на зиму окна и подговаривал Сурикова последовать его примеру.

Чуковский писал: «Спанье на морозе приносило ему несомненную пользу. Он так приучил себя к холоду, что почти не знал ни бронхитов, ни гриппов, и до семидесяти лет у него на щеках все еще сохранялся румянец. Вообще в те годы он производил впечатление очень здорового. У него была отличная наследственность (…), и, кроме того, труженическая, спартанская жизнь смолоду закалила его».

«Я был похоронен и получил прочувствованный некролог с портретом. Как не радоваться!»

В конце 1880-х — начале 1890-х Репин переживал сложный период: он расстался с женой Верой и вышел из Товарищества передвижных выставок. Эмоциональные перегрузки стоили ему дорого. Репину не было и сорока пяти, когда с ним произошло, как казалось на первый взгляд, самое страшное, что может случиться с художником — на почве переутомления у него начала болеть, а потом перестала действовать правая рука.

В народе о таком говорят: «рука усохла». Более точный диагноз Репину поставлен не был. Сейчас медицинские источники полагают, что настигшая его болезнь — фокальная дистония кисти — одно из распространенных неврологических расстройств, характерных для художников, писцов, музыкантов, подолгу сжимающих в руке кисть, перо или смычок.

Держать кисть или перо пальцами правой руки Репину не удавалось — тогда он начал учился рисовать и писать левой рукой. Наука тогда еще знала очень мало или практически ничего о нейрогимнастике или развитии межполушарных связей. Репин, пытаясь сохранить свою способность работать, действовал интуитивно, наугад.

«После переучивания и овладения актом рисования левой рукой, — пишет невролог, доктор медицинских наук Ольга Шавловская, — Репиным был специально сделан держатель для палитры, который крепился к телу. В данном случае „навесная палитра“ выполняет роль отвлекающего маневра — некий жест-антагонист, своеобразный корригирующий жест (корригирующие жесты — приемы, которые на время позволяют уменьшить выраженность дистонии)».

Работоспособность правой руки со временем частично восстановилась.

Потом стало подводить зрение — развилась дальнозоркость. Но Репин смог приспособиться и к этому, стал использовать кисти с длинными ручками. Ученик Репина Антон Комашка пишет, что их длина доходила до метра, а навесная палитра часто оставалась просто лежать на столе — Репин сумел компенсировать свое состояние. И еще: «Между прочим, И. Е. никогда не пользовался халатом, всегда работал в костюме, и никогда ни единого пятна краски, масла не было на его платье, руках. Чистоту он соблюдал идеальную, был ее апологетом».

«Уже когда он был стариком, — писал Корней Чуковский, — доктора запретили ему работать без отдыха и потребовали, чтобы хоть по воскресеньям он не брал в руки ни карандашей, ни кистей.
Для него это было тяжко.
Он приходил каждое воскресенье ко мне, и я, повинуясь его докторам, прятал от него карандаши и перья.
Он покорно переносил эту тяготу и час и второй, но стоило войти ко мне в комнату какому-нибудь живописному гостю, стоило мне зажечь керосиновую висячую лампу, которая по-новому освещала присутствующих, — и Репин с тоской оглядывался, нет ли где карандаша или пера. И, не найдя ничего, хватал из пепельницы папиросный окурок, макал его в чернильницу и на первой же попавшейся бумажке начинал рисовать».

По-видимому, в этом и заключается главный секрет репинского долголетия — он не мог не работать. Работа давала ни с чем не сопоставимую радость и силы.

В апреле 1921 шведские газеты сообщили, что Репин умер. Скончался от голода, забытый и одинокий. «Я… был похоронен; и из Швеции получил даже прочувствованный некролог с портретом. Как не радоваться!» — весело сообщал своему корреспонденту художник.

Примета о том, что на словах ошибочно похороненный будет жить долго, не подвела. Репин проживёт еще больше 9 лет. Он умрёт в возрасте 86 лет и 2 месяцев у себя в Куоккале и будет, согласно завещанию, похоронен в родных Пенатах.