Антон Чехов и Алексей Суворин: история одной дружбы

Современники часто критиковали Антона Чехова за его творчество: рассказы — слишком мрачные, пессимистичные и холодные, пьесы — неясные, скучные и даже убогие (их поняли далеко не все и не сразу). Однако ничто не вызывало такого осуждения у публики, как дружба писателя с одним из первых медиамагнатов России, издателем газеты «Новое время» Алексеем Сувориным.

«Судить о степени таланта автора затруднительно»

Они познакомились заочно. Писатель Дмитрий Григорович все уши прожужжал своему другу Суворину о блестящем таланте, который надо непременно спасать из юмористических журнальчиков и публиковать в «Новом времени». Таких рекомендаций известный издатель получал немало. Но на рассказы Чехова все же взглянул и… они его не впечатлили. Что-то такое в них, может, и было, но как небрежно написано! Как будто за автором кто-то гнался.

Почти так и было. «Егеря» — рассказ, который так понравился Григоровичу, 26-летний Чехов написал карандашом в купальне, лежа на полу. Положил в конверт и бросил в почтовый ящик. Никто из близких не воспринимал всерьез его творчество: Чехову советовали не менять медицину на бумагомарание. За пять лет скитаний по юмористическим газетам и журналам Чехов и сам привык смотреть снисходительно на свое творчество: не тратил на него времени (не более суток на рассказ!), берег до лучших времен сюжеты и героев.

Однажды, еще до знакомства с Чеховым, Лев Толстой заметил в беседе об одном из рассказов, опубликованных под псевдонимом Чехонте, что, несмотря на живость повествования, таких можно написать тысячу, и все равно судить о степени таланта автора будет весьма затруднительно. Суворин передал этот разговор Чехову, на что тот с грустью заметил, что действительно написал уже тысячу таких рассказов.

Молодых людей, мечтавших зарабатывать литературным трудом и прославиться на литературной ниве, было море. Издатели это прекрасно понимали и платили за их произведения сущие копейки. Талантливые литераторы тонули на страницах «мелкой» прессы, развлекательных журналов и всевозможных «листков», терялись за своими многочисленными псевдонимами, подчас так и не узнанные читателями. Их самый большой страх — исписаться, тогда выкинут, как истоптанную подошву. У Чехова тоже было больше 50 псевдонимов, но его не знал никто. Он боялся оставлять медицину, писал лишь в свободное время — 2–3 часа вечером и немного ночью, когда и мысли путаются, и сил на что-то серьезное не остается.

Суворин поверил в Чехова авансом, написал ободряющее письмо. Затем последовала встреча в апреле 1886 года. Очаро­ванный человеческим обаянием Чехова и, возможно, узнав в нем самого себя, 52-летний Суворин предложил ему писать для «Нового времени» без всяких условий, без жестких сроков и за хороший гонорар.

«Где срочность — там спешка и ощущение тяжести на шее»

За первый рассказ в «Новом времени» («Панихида») Чехов получил 75 рублей, ровно столько, сколько в «Осколках» ему платили за месяц, за четыре рассказа. Писатель боялся, что далее условия работы переменятся, и прямо говорил об этом Суворину: «Я радуюсь, что условиями моего сотрудничества вы не поставили сроч­ность моей работы. Где срочность — там спешка и ощущение тяжести на шее».

Спустя не­которое время Суворин предложил Чехову собрать опубликованные в субботних приложениях «Нового времени» рассказы и издать их отдельной книжкой. Спустя два года первая книга Чехова «В сумерках» получила высшую для русского беллетриста награду — ежегодную Пушкинскую пре­мию. За два года она выдержала 12 изданий!

Самый ценный подарок Чехову

Интуиция издателя не подвела. За два месяца Чехов написал и опубликовал в «Новом времени» свои лучшие рассказы раннего периода: «Враги», «Панихида», «Агафья», «Кошмар», «Святая ночь». Он и сам не ожидал, что произведет такой «пе­реполох, от которого угорел, как от чада».

Суворин настоял, чтобы все рассказы писатель публиковал под своим именем, а не псевдонимом. Так Россия узнала Антона Чехова. Благодаря публикациям в «Новом времени» писателя заметили серьезные критики. Впервые в жизни Чехов почувствовал себя обласканным, обожаемым, этаким баловнем судьбы. Впервые он не спешил и с удо­вольствием работал со словом.

Это был самый ценный подарок, который можно было сделать Чехову. Обеспечить ему условия, чтобы он мог сам себя создать. Наверняка Чехов и без Суворина вошел бы в литературную силу. Но какой ценой и когда? Сколько бы произведений сгинуло от ежедневной писанины ради денег?

Алексей Суворин точно знал, что подарить Чехову. Он был таким же лет 30 назад. Учительствовал в провинциальном городке, был женат и с маленькими детьми… Он очень боялся поверить в свой талант и уйти в литературу. Помнил, каким каторжным трудом ему далось богатство, его «империя». Сколько потерь было на пути Суворина? Возможно, от некоторых из них он спас Чехова.

«Ваше „Суворин-шмерц“ я отлично понимаю»

Они сошлись коротко. Началась удивительная дружба. Много разговаривали. Так Чехов узнал, что такое «Суворин-шмерц» (schmerz — с нем. «физическая боль», в переносном значении «скорбь», «печаль»).

«Говорить с ним приятно. А когда поймешь его разговорный прием, его искренность, которой нет у большинства разговорщиков, то болтовня с ним становится почти наслаждением. Ваше „Суворин-шмерц“ я отлично понимаю», — писал он приятелю.

Начавшись вечером, беседа уходила в ночь и продолжалась до утра. «Мало-помалу я обращаюсь в разговорную машину. Решили мы уже все вопросы и наметили тьму новых, еще никем не приподнятых вопросов. Говорим, говорим, говорим и, по всей вероятности, кончим тем, что умрем от воспаления языка и голосовых связок», — рассказывал Чехов.

Приезжая в Санкт-Петербург, Чехов обычно останавливался не в гостинице, а в доме у Суворина в Эртелевом переулке. Ему выделили флигель с отдельным входом. Писатель близко общался со всем его семейством. Чехов отдыхал и на даче Суворина в Феодосии. Они вместе ездили за границу: из Вены в Италию (Венеция, Флоренция, Болонья, Ницца, Неаполь), а затем во Францию (Париж). В голодном 1892 году Чехов вместе с Сувориным отправился в Воронежскую губернию (Воронеж, Бобров, Коршево). На своей малой родине издатель организовал бесплатные столовые.

Когда Чехов и Суворин были в разлуке, они писали друг другу длинные и обстоятельные письма обо всем на свете. Пожалуй, ни с кем Чехов больше не был так откровенен, как с Сувориным. Их переписка о литературе стала основным источником сведений о взглядах писателя. Но было в их письмах немало и бытовых, даже интимных вещей, которые обсуждают в самом близком кругу. Например, Чехов мог запросто написать Суворину: «Одевайтесь возможно теплее, даже в комнате… Сквозняков избегайте… Ведите себя как парниковое растение. Блюдите, чтобы запоров не было».

Что мог в ответ написать издатель «Нового времени»? Неизвестно. После смерти Чехова Суворин забрал свои письма и сжег их. То, что предназначалось Антону Павловичу, не для посторонних глаз и не для истории литературы. Только для него.

«Никого не хочу, кроме Вас»

Алексей Суворин, 1865 год

«Совершенно исключительна была какая-то нежная любовь Суворина к Чехову, — поражался философ Василий Розанов. — Мне кажется, если бы Антон Павлович сказал ему: „Пришла минута, нуждаюсь в квартире, столе, сапогах, покое и жене“, — то Суворин бы сказал ему: „Располагайтесь во всем у меня“. Буквально».

После публикации пьесы «Леший» (1889), которую, кстати, Чехов предлагал Суворину писать в соавторстве, поползли слухи, будто в ней выставлены в неприглядном свете сам издатель и его ближайшее окружение. Чехов категорически опровергал эти сплетни, уверяя Суворина, что первыми воплотятся «феодосийские ночи, которые мы вместе проводили в разговорах».

Чехов не предавал Суворина. Вместо этого он преподнес другу особый, небывалый в истории русской литературы подарок. Речь идет о самой загадочной в творчестве Чехова пьесе «Татьяна Репина». Она стала своего рода продолжением, пятым актом суворинской драмы с таким же названием, которая с успехом ставили в одно время с «Лешим».

Сам Чехов аттестовал свой подарок так: «очень дешевый и бесполезный, но такой, какой только я один могу подарить Вам». Суворин его высоко оценил и даже издал, правда, по цензурным соображениям, всего в трех экземплярах. Зато сохранил для истории, сегодня эту пьесу может прочесть каждый, она даже легла в основу «Чеховских мотивов» режиссера Киры Муратовой.

Собравшись в свою знаменитую поездку на Сахалин, писатель взял деньги у Суворина. Издатель дал ему возможность погасить долг, печатая путевые очерки в «Новом времени». Такое решение вызвало недовольство среди сотрудников газеты, ведь очерки заняли фельетоны вторников и сред, гонорар достался не им.

По возвращении с Сахалина Чехов писал Суворину: «Мне страстно хочется поговорить с Вами. Душа у меня кипит. Никого не хочу, кроме Вас, ибо с Вами только и можно говорить».

«Не хочу писать и не хочу его писем»

Мало кого оставляли равнодушными эти отношения. Одни, как Дмитрий Мережковский, говорили об этой дружбе «черт с младенцем связался», называя Суворина ошибкой, чахоткой, смертью Чехова. Другие, подобно Василию Розанову, упрекали писателя за хитрость и расчетливость. Близкий круг ревновал, плели интриги, чтобы их рассорить. Особенно старались старшие сыновья Суворина, которые почувствовали угрозу со стороны ровесника, с которым отец стал ближе и откровеннее, чем с ними. Однако конец сердечной искренности в переписке пришел с другой стороны.

В скандальном прогремевшем на весь свет деле Дрейфуса (о шпионаже в пользу Германской империи офицера французского генерального штаба) и судебном процессе над Эмилем Золя они оказались на разных позициях. Чехов болел душой за коллегу-литератора и не мог простить Суворину то, что тот пытается оправдывать позицию, которую заняли сотрудники «Нового времени».

«По сему поводу мы со старцем обменялись письмами (в тоне весьма умеренном) и замолкли оба. Я не хочу писать и не хочу его писем, в которых он оправдывает бестактность своей газеты», — написал Чехов брату.

Переписка почти прекратилась, лишь изредка они обменивались посланиями по деловым вопросам. Хотя интерес друг к другу у них остался, ни «суворин-шмерц», ни «чехов-шмерц» не пропали и, может, даже ощущались острее. За год до смерти Чехова переписка оживилась. Писатель вновь интересовался мнением Суворина о своем творчестве, обсуждал с ним театр, просил прислать книг…

«Мы были родня по душе»

Они не договорили. Их беседу прервала смерть Чехова на курорте в Германии в 1904 году. Из Берлина тело Чехова привезли сначала в Санкт-Петербург. Так вышло, что Алексей Суворин был единственным официальным лицом, встречавшим писателя на родине. Он позаботился обо всем: панихиде, временном жилье для вдовы и об отправке вагона дальше в Москву. На платформе ждали священник с небольшим хором.

По воспоминаниям очевидцев, в ожидании поезда старик Суворин быстро ходил туда-сюда по перрону, опираясь на палку. Ругался, что до сих пор нет поезда. Он ни на что не обращал внимания и только ждал. Когда гроб с телом Чехова прибыл, Суворин рухнул на землю. Ему подали стул, и он еще какое-то время сидел на нем в молчании, ничего не видя вокруг.

В его дневнике среди записей тех дней сохранилось не отправленное письмо с такой отповедью: «Вы говорите, что Чехов мне обязан с денежной стороны. Это вздор. Я ему обязан, и он мне обязан, мы обязаны друг другу, потому что мы были родня по душе. Я давал ему свои знания литературные, особенно по иностранной литературе, свой опыт, иногда советы, а он „молодил“ мою душу…»

* * *

Суворин пережил Чехова на восемь лет. Писатель в своем шуточном письме невольно предсказал его смертельный недуг — рак горла. В 1923 году Эртелев переулок, в котором стоял дом Суворина в Петербурге, переименовали. С тех пор и по сей день он называется улицей Чехова.