Евгений Замятин: «отец» антиутопий

«Настоящая литература может быть только там, где её делают не исполнительные и благонадёжные чиновники, а безумцы, отшельники, еретики, мечтатели, бунтари, скептики. А если писатель должен быть благоразумным, должен быть католически-правоверным, должен быть сегодня полезным… тогда нет литературы бронзовой, а есть только бумажная, газетная, которую читают сегодня и в которую завтра завёртывают глиняное мыло…», — так о литературе, а точнее, о себе говорил Евгений Замятин. На протяжении всей жизни «художник слова» не переставал быть «бунтарём», и это отчётливо проявилось в его творчестве.

В автобиографии Замятин писал, что он «вырос под роялем: мать — хорошая музыкантша. Года в четыре — уже читал. Детство — почти без товарищей: товарищи — книги». И в гимназии, которую будущий прозаик закончил с отличием, лучше всего ему давались сочинения. Но чтобы проверить себя, юноша поступил на кораблестроительный факультет Политехнического института в Петербурге и стал неплохим инженером. Но быть «инженером человеческих душ» было интереснее.

 Первая повесть «Уездное» стала и первым успехом Замятина. Произведение по достоинству оценил Максим Горький. «Прочитай, получишь удовольствие», — писал он жене. А ещё через 7 лет сказал о Замятине: «Он хочет писать как европеец, изящно, остро, со скептической усмешкой, но, пока, не написал ничего лучше «Уездного».

Однако Замятин написал лучше — роман-антиутопию «Мы». За плечами автора уже оставались проектирование кораблей, работа на кафедре института и в издательстве и даже увлечение социализмом, из-за которого он чуть не загремел в тюрьму. Но, как и Герберт Уэллс, Замятин был «социалистом не по Марксу». Его роман описывал будущий мир в 32-м в., с тоталитарным контролем над личностью, где имена и фамилии персонажей заменены цифрами. А жизнь героев находится под полным контролем со стороны государства.

 Советское правительство мгновенно среагировало на опасное инакомыслие. «Замятин написал большую повесть, но, при существующих условиях, не надеется вскоре увидеть её в печати», — писал журнал «Жизнь искусства». Оценка Горького: «Отчаянно плохо».

Несмотря на то, что в Советском Союзе роман был под запретом, Замятину это не помогло. Писателя чуть не выслали за границу на «философском пароходе». Но, оставшись в СССР, по словам Льва Троцкого, писатель стал «внутренним эмигрантом». А фамилия Замятина попала в «Список антисоветской интеллигенции Петрограда». После того, как роман в 1924-м был опубликован на английском, а затем и чешском языках, началась откровенная травля. «Контрреволюцию» стали находить даже в старых текстах Замятина. Спектакли по его пьесам снимали с постановок, рассказы перестали печатать.

«Если я действительно преступник и заслуживаю кары, то всё же, думаю, не такой тяжкой, как литературная смерть, и потому я прошу заменить этот приговор высылкой из пределов СССР… хотя бы на один год, выехать за границу — с тем, чтобы я мог вернуться назад, как только у нас станет возможно служить в литературе большим идеям», — так обратился прозаик к Сталину, и тот дал добро на отъезд.

Замятин оказался в Париже. Он ждал, что отношения с родиной как-то наладятся. Но зря. Слова писательницы-эмигрантки Нины Берберовой: «Я вдруг поняла, что жить ему нечем, что писать ему не о чем и не для кого». Последний роман Замятина «Бич Божий» остался незавершённым. Высылка стала тем бичом, удар которого добил писателя. Он скончался в Париже в 1937 году.