Федерико Гарсиа Лорка: ускользающий символ Испании

В Испании, щедро одаренной поэтами и драматургами, нет и не будет второго такого же, как Федерико Гарсиа Лорка — человека, который превратился в символ, архетип поэта в жизни и в смерти. Еще живы люди, знавшие его, и все равно Гарсиа Лорка, известный всему миру, ускользает от чересчур пристального взгляда истории. Он родился 122 года  назад, но его стихи, пьесы и эссе — те, которые удалось собрать, иногда почти чудом — удивительно созвучны нам сегодня — и, скорее всего, и следующие поколения будут читать их, как будто они написаны для них и про них. А вместе с тем эти стихи — голос Испании, они плоть от плоти народных песен, древние, как колыбельные Сеговии.

Федерико родился в богатой и уважаемой семье. Его отец, дон Федерико Гарсиа Родригес, сделал состояние, выращивая сахарную свеклу и производя сахар. По воспоминаниям, он был человеком честным, простым и серьезным. Решив жениться вторым браком (первая его жена умерла бездетной) на скромной учительнице Висенте Лорке Ромеро, младше его десятью годами, дон Федерико едва не поссорился с родней: те считали этот брак мезальянсом. В Испании гордятся чистотой крови и семейными связями, и здесь донье Висенте особенно похвастаться было нечем. Зато она была скромна, образованна, весьма начитанна — и дон Федерико ни разу не пожалел потом о своем выборе. Вскоре у них родился первенец, Федерико дель Саградо Корасон де Хесус, фамилию ребенку, по обычаю, дали двойную — Гарсиа Лорка, соединив фамилии отца и матери. Так в городишке Фуэнте-Вакерос («Пастуший ручей») родился поэт, которого назовут гордостью и сердцем Испании. Одну из улиц Фуэнте Вакерос переименуют в улицу Федерико Гарсиа Лорки еще при жизни поэта.

В семье было четверо детей — через четыре года у Федерико родится младший братик Франсиско, а позже — две сестры, Мария Консепсьон и Изабель. Детство Лорки было лучшей порой его жизни, среди родных, души в нем не чаявшим, в зелени Андалусии, где все росло и цвело, где всегда звучала музыка. В доме около церкви, где жило семейство, вся жизнь проходила под перезвон колоколов — эти колокола Гранады потом будут звенеть в его стихах:

Колокола слушают из тумана
андалузские девушки
утром рано
и встречают рассветные перезвоны,
запевая заветные
песни-стоны.

По отцовской линии в семье было множество талантов — отец прекрасно играл на гитаре и охотно музицировал, тетка Изабель, так и не вышедшая замуж и посвятившая себя заботе о племянниках, чудесно пела, один из дядюшек был известным поэтом, бабушка играла на фортепиано. Сам Федерико с детских лет занимался музыкой, его учитель прочил ему большое будущее. В семье царил настоящий культ музыки, и особенно народных песен. Музыки — и историй. Юный Федерико, неловкий и не слишком складный, но наделенный чуткостью и живым воображением, рос среди местных легенд о свирепых маврах, жутковатых историй о кровавых стычках разбойников с королевскими солдатами, о трагической гибели красавцев-героев, о подлых предателях и верности до гроба. Мать и бабушка знали огромное количество народных романсов — каждый был рассказом о небывалых делах. Подростком он страстно влюбится в театр марионеток, сам будет вырезать из бумаги кукол, с помощью бабушки станет мастерить костюмы и декорации. Эта любовь не утихнет и в зрелые годы.

В 1909 г. семья переехала в Гранаду, где и жила потом больше 10 лет. Учеба давалась Федерико с переменным успехом — с математикой он был не в ладах, да и крепким здоровьем не отличался, в отличие от более уравновешенного и спокойного младшего брата. Собственно, в лицей после колледжа юный Гарсиа Лорка поступил лишь с третьей попытки. Отец не жалел средств на образование детей, оплачивая частных педагогов, у Федерико был открыт счет в книжном магазине — он мог выбирать любые книги, сколько душе угодно. Среди проглоченных им были и довольно рискованные — например, Оскар Уайльд. И все же юноше из хорошей семьи полагалось заниматься чем-то солидным. Театр, стихи, музыка — все это никак не тянуло на серьезное занятие, подобающее мужчине. Хорошим делом была бы медицина, а еще лучше — юриспруденция. Федерико Гарсиа Лорка поступил на правовой факультет гранадского университета, как того желали родители, — но при этом выговорил себе право учиться и на факультете словесности. Юристом он, как и многие его будущие друзья, быть не собирался, но честно тянул эту лямку. Вряд ли ему удалось бы получить диплом, если бы не Франсиско, который действительно стал первоклассным юристом — и помог брату завершить наконец это мучение. И все же именно на юридическом факультете Федерико встретится с человеком, который станет для него посланцем судьбы. Преподаватель права Фернандо де лос Риос познакомился с Лоркой еще до того, как тот стал его студентом. Де лос Риос руководил кружком «Атенео», где Лорка неоднократно давал концерты фортепианной музыки. А преподаватель словесности Мартин Домингес Берруэта, сразу оценив одаренного юношу, взял его вместе с другими студентами в познавательное путешествие по Испании, открыв перед семнадцатилетним Федерико Испанию во всем ее великолепии. Впоследствии по результатам своих путешествий Федерико написал книгу «Впечатления и пейзажи» — смесь дорожных воспоминаний и эссе о национальном характере и истории Испании — деньги на издательство книги дал дон Федерико, в общем-то, довольный, что книга его старшего сына вызвала одобрение уважаемых людей. Книга была написана прозой, но это уже была проза поэта.

В Гранаде при местном ресторанчике «Аламеда» собирался интеллектуальный цвет города — поэты, переводчики, музыканты, молодая профессура университета. Их собрания проходили в закутке «Аламеды» — под лестницей, где помещалось от силы два-три столика, и свое общество они называли «Закоулком», а себя — «закоулочниками». Гарсиа Лорка практически сразу вошел в этот избранный круг — поначалу как незаурядный музыкант, но потом его проза мало-помалу стала появляться в издаваемом кружком журнале, а вскоре поэзия властно предъявила права на Федерико. Молодые «закоулочники» каждый вечер читали свои новые стихи, спорили до хрипоты о путях развития искусства, а однажды задумали поиздеваться над литературными журналами. Компания придумала поэта Исидора Капдепона, испанского брата Козьмы Пруткова. Тот писал в худших традициях современной — а на самом деле — безумно старомодной — литературы. Сентиментальный, велеречивый и косноязычный, Исидор Капдепон тем не менее пришелся ко двору в литературных журналах, практически никто из редакторов не заподозрил подвоха, крайне потешая гранадских гениев из-под лестницы в ресторане.

Со временем стало понятно, что в Гранаде Лорке тесно. Друзья убеждали его, что настало время покинуть Гранаду и отправиться в Мадрид. Решающим фактором стала рекомендация профессора Фернандо де лос Риоса: он обещал помочь талантливому ученику перевестись в столичный вуз — и сдержал слово. Лорка отправился в Институт свободного образования, с 1876 года украшавший собой столицу. Этот институт был основан профессурой, некогда изгнанной из Мадридского университета за чрезмерно свободный образ мыслей, — и стал настоящим светочем просвещения. В Институте были созданы уникальные условия для обучения: туда приезжал читать лекции весь цвет научного сообщества и мировой культуры: от Честертона и Стравинского до Эйнштейна, Уэллса и Поля Валери, и, разумеется, все ведущие ученые Испании, была роскошная библиотека, оборудованные лаборатории, в которых занимались естественники и медики — а также все желающие. Учились там и девушки, но проживали, разумеется, отдельно. Осуществлялся ряд специальных просветительских программ: учащиеся и профессура принимали участие в фольклорных экспедициях, в просветительских мероприятиях — читали лекции в городах и отдаленных селах, ставили спектакли, выпускали свой журнал, переводили на испанский лучшие образцы мировой литературы и фундаментальные научные труды. Очень большое внимание, разумеется, уделялось народной культуре — полузатонувшему материку, который медленно погружался во тьму и небытие, подменяясь в обывательском сознании неким клишированным суррогатом. Примерно то же самое происходило и в России, когда матрешки, павловопосадские платочки и хохломской кич практически вытеснили реальный пласт настоящего фольклора, а ансамбль «Березка» для многих стал патентованным представителем народного танца. А в знаменитой Резиденции — студенческом небольшом городке (три здания на плато Месета) даже шторы были вытканы и вышиты вручную старухами из Богом забытых испанских деревень. Там, в Резиденции, сложилась совершенно уникальная атмосфера — сродни той, которую опишет Герман Гессе в своей знаменитой «Игре в бисер». В 2007 году Резиденция была объявлена достоянием Европы. В такой вот Касталии и оказался Федерико, по рекомендации и с помощью своего учителя. Там он через некоторое время нашел друзей — Сальвадора Дали и Луиса Бунюэля. Эта троица скоро стала неразлучной. Впрочем, Гарсиа Лорку обожали все — за его добрый и приветливый нрав, веселую готовность к любым сумасбродствам, преданность дружбе — и за его гениальность, о которой знали все и которая выделяла его даже среди блестящей плеяды молодых талантов, собравшейся в стенах Института свободного образования. Талантливая молодежь — вместе со своими учителями — ставила перед собой новые амбициозные задачи — ни много ни мало реформировать испанскую литературу и испанское мироощущение, вновь возродить почти забытую и потускневшую культуру Испании, вернуть народу его достояние — литературу и драматургию золотого века и сокровища фольклора. Собственно, воспитанники Института стали гордостью Испании, это был беспрецедентный взлет испанской культуры — увы, более не повторившийся никогда.

Фернандо де лос Риос оказал своему ученику огромную услугу, когда представил его лучшему на те поры поэту Испании — Хуану Рамону Хименесу (будущему нобелевскому лауреату). Тот выслушал застенчивого юношу — и взял под свою опеку. Рекомендации Хименеса открыли перед Федерико все двери. Он сразу же окунулся в кипящую культурную жизнь Мадрида 20-х годов. Он пишет пьесу для новаторского театра «Эсклаво» — и хотя пьеса, еще полудетская, с треском проваливается, но театр забирает Федерико навсегда. Он сопровождает маститого ученого Рамона Менендеса (исследователя и автор фундаментальных трудов по истории романса, издателя «Сида Кампеадора») в его странствиях по Гранаде в поисках народных романсов. Он готов бесконечно играть на фортепиано, стоявшем в Резиденции, а столько вариаций народных песен, сколько знает Федерико, не знает в Институте практически никто — он же родом из Андалузии, поющего сердца Испании. И, наконец, вместе с великим композитором Мануэлем де Фальей, другом Дебюсси и Равеля, Лорка устраивает первый конкурс-фестиваль Канте-хондо, народной музыки. Это требовало огромной подготовительной работы — надо было отыскать народных певцов, уговорить их приехать в Мадрид, а заодно объяснить всем вокруг, что же это такое — канте-хондо. Умирали старики, которые знали эти песни и умели петь их так, чтобы вскрыть вены испанской народной музыки. Для современников Лорки канте-хондо было чем-то низким, бессмысленным и недостойным внимания.

Лорка бросался со всем жаром своего поэтического слова на защиту обожаемой им народной музыки: «Нельзя допустить, чтобы самые глубокие и волнующие песни нашей таинственной души обзывали кабацкими, грязными; нельзя допустить, чтобы нить, связывающая нас с загадочным Востоком, была натянута на гриф кабацкой гитары; нельзя допустить, чтобы алмазное сердце наших песен пачкали дешевым вином руки подонков».

Он буквально заставлял тех, кто слушал его лекции, опомниться, онеметь от восторга, влюбиться и ужаснуться красоте этого почти утраченного наследия — красоте и жуткой ледяной глубине этих напевов. «Цыганская сигирийя начинается жутким криком, который делит мир на два идеальных полушария, это крик ушедших поколений, острая тоска по исчезнувшим эпохам, страстное воспоминание о любви под другой луной и другим ветром». Лекция его, позднее ставшая эссе, — это безупречное научное изложение, со ссылками на авторитетное мнение композиторов, с доказательством, почему предмет его исследования достоин труда и внимания. И со всем тем — это страстный крик смертельной любви, в котором узнается истинный поэт Гарсиа Лорка, в чьем горле всегда бьется дуэнде.

Через десять лет он опубликует, нехотя и не торопясь, сборник «Стихи о канте-хондо», которые написал в то время, когда с Мануэлем де Фалья готовил первый фестиваль канте-хондо и фламенко. Он не любил публиковать свои стихи, предпочитая читать их вслух — на всех концертах, на всех вечерах. Друзья звали его «хуглар» — мы бы сказали, трубадур, трувор, звучащий поэт. Лорка считал, что напечатанные стихи — умирают, поэтому не торопился в издательства, даже когда был на вершине своей славы. Уже давно издали увесистые стопки книжек те поэты, которые слепо подражали ему, а у самого Лорки не было ничего, кроме детского сборника путевых размышлений. Стихи его жили сами по себе — записанные на клочках бумаги, раздаренные друзьям и знакомым, порхающие с уст на уста. И трудно представить, сколько же из них оказалось потеряно, выброшено по недомыслию в мусор, сколько сгорело вместе с архивами во время гражданской войны. Этот горестный счет мы даже не можем произвести.

В 23-м году Гарсиа Лорка и де Фалья осуществили еще один проект, на сей раз связанный с кукольным театром, привлекавшим обоих. Начиналось все практически с пустяка ­ — для сестренок и их подружек Лорка задумал кукольный спектакль к Рождеству. Но детская забава превратилась в шедевр — настоящую лабораторию. Федерико обработал старинную андалузскую сказку и средневековую религиозную пьесу, де Фалья написал музыку к спектаклю, а их друг, Эрменехильдо Ланс, лучший кукольник Гранады, смастерил кукол. Кукольные представления Лорки и де Фальи имели большой успех. Увы, во времена Франко народный кукольный театр Андалусии кончился — из-за чрезмерной свободы и карнавальной раскованности этого грубого, но совершенно народного действа он оказался под запретом — и за 50 лет запрета традиция прервалась и умерла.

Благодаря щедрой помощи отца, Лорка мог не думать о хлебе насущном — и жил, учился, защитил наконец-то диплом юриста, с помощью младшего брата, и занимался тем, чем ему было угодно, — читал лекции, пропагандировал народное искусство, увлекался кукольным театром, писал пьесы для театра человеческого, записывал пластинки канте-хондо, аккомпанируя на фортепиано актрисе Ла Архентините — «Аргентиночке», подруге его товарища Игнасио Санчеса Мехиаса — писатели и тореадора, а значит, испанца в высшей степени. Некоторые народные песни, кстати, остались известны лишь благодаря этой чудом уцелевшей пластинке, так деньги простого испанского труженика дона Фернандо оказались, неожиданно для него самого, инвестированными в подлинную народную культуру. Лорка и его друзья уже не были восторженными и робкими — или дерзкими — юнцами, врывавшимися в мир взрослых. Теперь культура Испании была в их руках.

Первым делом, сплотившим молодых людей, соединивших горячность юности и университетскую ученость, стало чествование практически забытого испанского поэта Луиса де Гонгоро, 300-летие со дня смерти которого отмечалось в 1927 году. Вернее, не отмечалось, поскольку Академия практически проигнорировала эту дату. И тогда дело в свои руки взяла группа молодых энтузиастов, откликнувшихся на призыв — прославить де Гонгоро так, как он того достоин. В ходе торжеств молодые люди решили заказать торжественный молебен за упокой де Гонгоро. Священник, не особенно интересовавшийся историей литературой, решил, что благочестивые кабальеро собираются молиться о ком-то недавно умершем, и спросил, кто из присутствующих родственник усопшего. Не сговариваясь, все показали на Федерико.

Труды энтузиастов не пропали даром — была подготовлена книга стихов де Гонгоро, прочитан целый ряд лекций о нем, и с 1927 года Луис де Гонгоро вошел в ряд признанных испанских классиков. А собрание молодых энтузиастов стало объединением — и получило название Поколение 27 года. Все они были примерно ровесники, со схожими судьбами — и все были готовы продолжать выбранный путь. Те из них, кто избрали научную карьеру, получили международное признание, читали лекции по испанской литературе и языку в Сорбонне и Кембридже. Художники постепенно отыскивали свой голос и свой почерк, оставаясь собой — и одновременно продвигая культуру Испании. Лорка по-прежнему принадлежал и поэзии, и театру. Он написал пьесу «Марьяна Пинеда», посвященную реальной исторической героине — уроженке Гранады, казненной за участие в заговоре против короля, преданной своим возлюбленным-революционером, но не выдавшей никого из заговорщиков. Пьесу долго не могли поставить — современники видели в ней остросоциальный намек на политические обстоятельства, но для Лорки это была история любви и муки, ведь цена настоящей любви — всегда смерть. Марьяна, вышившая знамя мятежа, стала персонажем народного романса, который поют на улицах гранадские дети. Дрогни она — и умерла бы навек. Она погибла — и стала бессмертной лилией и розой Гранады. Пассионарная актриса Маргарита Ксиргу, которая и должна была играть Марьяну, не в силах ждать, когда режиссер решится на постановку опасной пьесы, взяла все в свои руки — и не успокоилась, пока спектакль не был поставлен. Пьеса вызвала триумф — о позорном провале «Колдовства бабочки» все давно забыли. После «Марьяны Пинеды» Лорка оказался причислен к лику испанских драматургов. Маргарита Ксиргу стала его верным другом на всю жизнь. Другом, но не любовью.

1928 год был отмечен для Лорки высшим взлетом его литературной славы — увидели свет «Цыганские романсеро», самая, пожалуй, известная книга его стихов. В этом сборнике Лорка отошел от традиционного романса — который, в сущности, есть рассказ о некоем событии — почти баллада. В цыганских романсах Лорки слишком сильно бьется, бушует лирическое, страстное начало. Изначально книга называлась «Первым цыганским романсеро», и, очевидно, автор намеревался было продолжать — но… помешал ошеломительный успех, выпавший на долю этой книги. Лорка, мнительный и застенчивый, отчаялся, что, видимо, что-то было сделано не так. Очевидно, публика, рукоплескающая ему и превозносящая книгу, не увидела в ней главного. Слишком легко было бы увлечься мишурой и внешним блеском цыганщины, слишком легко профанировать — и он боялся, что для публики «бубнов, вскриков и юбок будет довольно — и никто не пожелает всматриваться в глубокое темное течение древнего канте-хондо. Лорка неустанно толковал, комментировал и объяснял этот сборник. Шум, поднятый вокруг книги, и вправду великолепной, ее трескучий успех отвращал его, именно потому что не треска и аплодисментов он ждал. Он писал цыганское романсеро, потому что именно цыгане, древнейшие жители Андалусии, хранят темные корни канте-хондо. Для Лорки Андалусия — зерно всей Испании, а может, и Европы, на перекрестке, пересечении ислама и раннего христианства, мавров и костров инквизиции. И цыгане — для него, их древняя и горькая культура — были словно средоточием Андалусии: прекрасными тенями, королями этой земли и бедным прахом от праха горькой страны, чеканящими серебро из луны — и окровавленными, раненными в сердце и растерзанными испанской жандармерией.

Гарсиа Лорка полагал, что если возвысить цыган до литературного мифа, то они обретут бессмертие и защиту — превратятся в птиц, перестанут быть только лишь отверженными париями, не имеющими отношения к высокой культуре. Он желал, чтобы и все остальные увидели в цыганских романсах то же, что видел он, — всю соль и горечь Андалузии. Он хотел сплавить цыганский миф с обыденностью — чтобы одно сияло сквозь другое. И боялся, что ему это не удалось и миф перевесил.

Лорка, уже ставший знаменитым, прославившийся и как поэт, и как драматург, и как лектор, при этом переживал тяжелые для него дни. Открытый и ясный, когда дело шло о том, что ему близко, верный товарищ, стремящийся помочь всем, кто нуждался в помощи, он был удивительно скрытен, когда дело касалось его самого. Кто бы ни был причиной его отчаяния, в католической Испании такая любовь была запретной — и еще и поэтому откровенность была невозможной. Он передал на хранение одному из своих друзей — молодому американскому поэту Филиппу Каммингсу — несколько дневниковых заметок и тетрадь, в которой выплеснул все свое отчаяние и обиду, и тот их сохранил нераспечатанными, как и обещал (а потом, опять же, по четкой инструкции, оставленной Лоркой, сжег, прочитав, спустя 25 лет после смерти друга). Называется ряд имен, в том числе Сальвадор Дали, но мы не знаем точно, из-за кого сердце Федерико было разбито, и надежд на счастье не оставалось, о чем он смутно, глухо проговаривался иногда в письмах к друзьям. В таком случае было бы хорошо сменить обстановку — и тут Лорке предоставилась такая возможность. Кроме того, ему было 30 лет, а он все еще зависел от отцовской помощи — и это тоже его тяготило. И вот все сложилось наилучшим образом в наихудших обстоятельствах, Лорке предложили почитать лекции в Америке, в Нью-Йорке. Для родных — он ехал туда подучить английский в языковой среде и даже записался на соответствующий курс. Кроме того, в Нью-Йорк с лекциями отправлялся его бывший учитель — и неизменный друг де лос Риос, так что от природы нерешительный и медлительный, Федерико был бы в путешествии не один. В 1929 году они отправились через океан, навстречу Америке.

Еще до поездки Федерико не питал ни малейших иллюзий насчет Нью-Йорка — и город оправдал его наихудшие ожидания. Время Великой депрессии не красило Большое Яблоко, люди ходили мрачные, будничные бытовые трагедии разыгрывались каждый день, кроме того, сами улицы — заплеванные, засыпанные мусором и стиснутые между камнями, наводили на андалузца Лорку смертельную тоску и ужас. Нью-Йорк предстал перед ним механическим бездушным адом, тянущимся вверх, переполненным хаотично бегущими людьми — и невыразимым одиночеством. Впрочем, было и то, что отозвалось в его сердце: это джаз в гарлемских кварталах. Заманчиво представить себе сцену, как Федерико в «Коттон-клабе» слушает Луи Армстронга — что называется, «все лучшее сразу». Негры Америки затронули нужные струны в его душе — они были сродни его любимым цыганам: музыкальные, неукротимые, смиренные, отверженные и всем чужие. Джаз ли научил его полной свободе — или невозможный Сальвадор Дали, но в Нью-Йорке Лорка ударился в безудержный сюрреализм. Он написал там множество стихов, составивших книгу «Поэт в Нью-Йорке», — и книгу эту в эмиграции выпустили его друзья, уже после убийства Лорки. Его пьесы этого периода — «Публика» и «Когда пройдет пять лет» — душераздирающе грустны и да, сюрреалистичны. Среди всего драматургического наследия Гарсиа Лорки они, пожалуй, самые темные, и редкий режиссер принимает их к постановке. Кстати, английский Лорка так и не выучил: в кампусе, где он жил, было довольно испанцев, ему вполне хватало и общения, и добровольных помощников. Нью-Йорк и без того его угнетал и томил.

В 1930 году его позвали читать лекции на Кубе. Это было совсем другое дело! Там говорили по-испански. Там пели хабанеры, которые с таким искусством играла его тетушка Изабель (он даже возьмет автограф для матушки у автора ее любимой хабанеры «Ты», которую помнил с детства). Кубинские сигары курил его отец, и Куба была картинкой с коробки этих сигар — привычная, любимая и сказочная. Он жил на вилле своих друзей, вволю купался на Варадеро, с успехом выступал — и к возвращению в Испанию практически пришел в себя. Тем более что в Испании назревали большие перемены. Монархия пала, Испания стала республикой. Лорка никогда не был близок к политике, хотя его и считали «красным» и «левым», но к власти пришли люди, которые, может, и не были в массе своей его близкими друзьями, но по духу были крайне близки к Поколению 27-го года, а министром образования был назначен Фернандо де лос Риос, и такой неожиданный поворот судьбы Федерико мог только приветствовать. Через некоторое время министр предложил Гарсиа Лорке работу мечты — организовать студенческий театр и отправиться в поездку по стране, чтобы знакомить с испанской драматургией и литературой тех, кто никогда в жизни не видел театра, а может, и книги, кроме Библии. Просвещение крестьянских масс (а собственно, они-то и были Испанией) воспринималось республиканцами как задача достойная и необходимая. Так появился театр «Ла барака», что в переводе значит «балаган». Первоначальные деньги дал де лос Риос, ставший крестным отцом молодого театра.

В одном из интервью Лорка говорил: «Все наши актеры — студенты Мадридского университета. Мы отбираем тех, кто прошел все туры. В первом может участвовать всякий, кто чувствует призвание к театру. Для начала мы предлагаем почитать стихи или прозу с листа. Те, кого мы оставляем после неизбежного отсева, во втором туре читают (уже на память) стихи или прозу по своему выбору. После второго отсева те, кто, по нашему мнению, проявил способности, могут участвовать в третьем туре: каждый играет роль, которую он выбрал. Затем мы предлагаем ему сыграть и все остальные роли в пьесе. Того, кто прошел все три тура, мы заносим в нашу картотеку — это наше нововведение. В этом каталоге больше сотни актрис и актеров: карточки с их именами расположены по разделам в соответствии с амплуа. Достаточно заглянуть в картотеку, чтобы выяснить, кто может сыграть ту или иную роль. На карточке рядом с именем и фамилией указано: «Первый любовник», «Соблазнитель», «Роковая женщина», «Инженю», «Горемыка», «Предатель», «Мошенник», «Злодей».

Профессионалов не было, но профессионалами они становились по ходу дела. На грузовичке труппа заезжала в глухие места, и там все работали, не покладая рук. Договаривались о представлении — прямо на площади. Все выступления проводились бесплатно. Актеры сами строили простую сцену, ставили декорации, гримировались, переодевались — и играли. Перед выступлением Лорка обращался к публике, объяснял им, кто они, эти городские сеньоры и сеньориты, зачем приехали и о чем будет их спектакль. Репертуар был классический, хотя Лорка разумно подбирал пьесы так, чтобы неискушенная публика не утомилась. В репертуаре были и фарсы, и трагедии. Театр Лорки не ставил произведений Лорки — они возвращали народу его драгоценное достояние. Крестьяне смотрели Сервантеса и Лопе де Вегу с не меньшим напряжением и сочувствием, чем мадридские интеллектуалы. Костюмы были яркие, богатые — театр должен был быть праздником и запомниться надолго. Ночевали прямо там же, а утром уезжали дальше, в следующую деревню.

Естественно, возникали и стычки: правые консерваторы подозревали «Ла бараку» в распространении марксизма — а обвиняли во всех смертных грехах, в первую очередь, конечно, в сексуальной распущенности: слыханное ли дело — женщины и мужчины ездят вместе, спят едва не вповалку, не прикрывают головы, а мужчины — срам сказать — красятся, белятся и румянятся. Однажды выступление было сорвано бандой молодчиков, полезших на сцену пресечь безобразие. Давали «Жизнь есть сон» Кальдерона — и Лорка играл Тень, он был закутан в плащ с капюшоном и страшно перепугался, когда на него поперли разгоряченные хулиганы. Спасло всех недоразумение. Лорку из-за костюма приняли за священника… и нехотя послушались, когда он велел буянам уйти со сцены и не топтаться по электропроводам. Жить ему оставалось 4 года. Собственно, как и «Ла барраке». При Франко такой театр — и такие люди — были не нужны, финансирование его прекратилось — и театр просто исчез. Говорят, что Хосе Антонио Прима да Ривера, основатель Испанской фаланги, предлагал Лорке профинансировать театр, поскольку считал его полезным для распространения своих идей. Лорка отказался — идеи фашизма были ему глубоко чужды.

Он отдал «Ла бараке» два года, и за это время написал одну из лучших своих пьес — «Красную свадьбу». По преданию — Лорка увидел заметку в местной газете, где в разделе «происшествия» кратко сообщалось, что невеста убежала со свадьбы с бывшим своим любовником, а жених догнал и убил их обоих. Но, в сущности, и Достоевский неоднократно воодушевлялся криминальной хроникой. «Кровавую свадьбу» поставили в Мадриде, на премьере был весь испанский бомонд. Эта постановка прославила Лорку, а все прочие пьесы еще и еще раз подтвердили его славу. «Кровавую свадьбу» ставили и за пределами Испании — и в 1934 году Лорка отправился в Аргентину и Уругвай, с лекциями. Там его ждал настоящий триумф — и, кстати, очень неплохие деньги. Отчисления за пьесы принесли ему столько, что он мог уже не зависеть от семьи, а положить в банк приличную сумму и считаться преуспевающим литератором и драматургом. Он провел в Аргентине полгода — и вернулся в Испанию, к новым постановкам, новым пьесам — как раз тогда была дописана «Йерма» и начат «Дом Бернарды Альбы» — знаменитые его три андалусийские пьесы. Он никогда не мог сидеть спокойно: едва завершалось что-то одно, как сразу начиналось другое. К сожалению, время вокруг менялось стремительно. В это время Испанию Второй Республики уже начинало лихорадить, когда, по словам Ортеги-и-Гассета, «быть левым, равно как и правым, стало лишь одним из бесчисленных человеческих способов быть глупым». Политическая борьба, экономический кризис, постоянно неустойчивое положение и раздоры практически раздирали страну. Восстание в Астурии было подавлено с устрашающей жестокостью и бессудными казнями. В 1936 году Сальвадор Дали пишет страшную и выматывающую картину «Предчувствие гражданской войны». А скоро она грянула на самом деле — и закончилась окончательным падением Республики и полной победой Франко. Большая часть Поколения 27 года покинула страну — а кто остался в Испании, или был убит, или ушел во внутреннюю эмиграцию и замолчал. У Лорки была возможность уехать в Мексику, куда его звала Маргарита Ксиргу. Он уже совсем было и собирался — но не смог оставить своего друга — и больше, чем друга, а тому об эмиграции и думать запретил отец.

Друзья умоляли Лорку, раз уж он не покинул страну, остаться в Мадриде — где он, известный антифашист, открыто выразивший свою позицию, что носило скорее этический, чем политический характер, был бы все же защищен своим мировым именем и своей известностью. Но Лорка совершенно иррационально стремился в Гранаду, к семье, домой. Оттуда он хотел поехать дальше, попробовать-таки добраться до Мексики…

Это было смертельной ошибкой. В Гранаде хозяйничали франкисты — и Гарсиа Лорка не был ни славой испанской литературы, ни хотя бы просто сыном уважаемой фамилии. Он говорил про себя: «Я — анархист-коммунист-либерал, а еще язычник-католик и традиционалист-монархист». Но для новых хозяев Гранады он был «красным», опасным «столичным» болтуном, ненавистным «марксистом» — да еще и «извращенцем», якшающимся с яркими коммунистами и заигрывающим с цыганами и прочим «сбродом». Шурин Лорки, временно исполняющий обязанности мэра Гренады, был схвачен, арестован — и позже расстрелян. В Гранаде быть Лоркой стало смертельно опасно — фалангисты считали, что он «своим пером причинил больше вреда, чем иные пистолетом». Федерико не желал этого понимать. Он, не чуя беды, еще устраивал публичные чтения, пытался вести лекции. Несколько раз дом дона Федерико подвергался обыску. В первый раз перерыли все, искали рацию, потому что «столичный» наверняка должен был связываться по рации с русскими и готовить недоброе — зачем же он тогда сюда приехал. Во второй раз Лорку выволокли из комнаты и избили, обзывая «педиком». Всю семью согнали на веранду и выстроили, словно готовя к расстрелу. Но другая фаланга, пришедшая в дом дона Федерико, воспрепятствовала этому.

Лорка решил бежать — и пока что избрал себе надежное убежище: дом своего знакомого Луиса Росалеса. Идея спрятаться и пересидеть худые времена у них была тем остроумнее, что все молодые Росалесы в этом доме были фалангистами, а один из братьев — весьма высокопоставленным. Кто бы стал искать его тут?

Но за ним пришли — и довольно быстро. Получив ордер на арест Гарсиа Лорки, франкисты пришли к нему домой — и, разумеется, не нашли. Сестра Мария Консепсьон, Кончита, поверив, что брату ничего не сделают, под прямым шантажом (угрожали не ей, а трем ее маленьким детям) сказала, где можно найти брата. Федерико пытался уехать к де Фалье или вернуться в Мадрид, но это не получилось. Он не мог и представить — и на самом деле так и не узнал, до какой степени его ненавидели здесь и жаждали его смерти — его, который всю жизнь был всеобщим любимцем и никому не желал зла.

Ситуация возникла нестандартная. Вламываться с обыском и арестовывать личного гостя начальника местного отделения Фаланги никому не хотелось. Наконец, отряд окружил дом, но внутрь пошел его глава — Рамон Руис Алонсо, убежденный фалангист и патриот.

Он уверил всех, и в том числе Луиса Росалеса и Мигеля, начальника фаланги, что Лорке ничего не угрожает, а речь идет исключительно о том, чтобы прийти в администрацию и там ответить на некоторые вопросы. Лорка согласился отправиться с Алонсо, простился с друзьями и покинул свое раскрытое убежище. Сразу после этого мать семейства, сеньора Росалес, связалась с родными Федерико, чтобы выработать план действий по его освобождению. Друзья и родные надеялись, что будет некоторое разбирательство, в ходе которого удастся что-нибудь сделать — или хотя бы привлечь внимание общественности. 17 августа 1936 года Руис Алонсо доставил Лорку к исполняющему обязанности губернатора — все прошло в высшей степени корректно, и щекотливую ситуацию, при которой государственный преступник прятался в доме ведущих местных фалангистов, разрешили предельно дипломатическим путем. Больше Лорку не видел никто из его друзей и родных.

Через день или два, на рассвете Федерико Гарсиа Лорку вывели из ворот тюрьмы для смертников и расстреляли вместе с двумя бандерильеро — Хоакином Аркольясом Кабесасом и Франсиско Галади Мергалем, и учителем Диоскоро Галиндо Гонсалесом. Их убили на берегу канала, неподалеку от источника Айнадамар (в переводе с арабского «источник слез»). Трупы зарыли в одной из безымянных братских могил, куда сваливали расстрелянных без суда и следствия. Точное место погребения до сих пор неизвестно.

Если умру я —
Оставьте балкон открытым.
Мальчик ест апельсины
(Я это вижу с балкона),
Жнец срезает колосья
(Я это слышу с балкона).
Если умру я —
Оставьте балкон открытым.