Илья Репин и Наталья Нордман: любовь художника и суфражистки

Наталья Нордман, вторая жена художника, вызывала всеобщее неодобрение тем, что была собой: шумной, эксцентричной женщиной, которая не старалась казаться приятной красоткой. Она «раскрепостила прислугу», ввела в доме жесткий вегетарианский режим. «Кормит Илью Ефимыча сеном!», — возмущались знакомые. Репину было сложно жить с Натальей Борисовной, но никогда он не был так счастлив.

Первая жена

Вера Шевцова

После того, как распался брак Репина с Верой Швецовой, тихой и доброй женщиной, художник мог выбирать себе любую невесту. Репин был богат, в самом расцвете славы, в свои пятьдесят четыре годы — еще вполне завидный жених! Было, правда, известно, что первой жене он изменял: слишком уж разными они были. Репин любил шумные сборища, интересных людей, споры об искусстве. Интересы Веры были сосредоточены на муже и детях. Инициатором развода был Илья Ефимович, но Вера и не возражала.

Одна из из учениц Репина, у которой был с ним роман, вспоминала:

«Мне было глубоко жаль его жену — блеклую, ка­кими бывают растения и женщины, оставленные в тени».

Пенаты

Илья Репин и Наталья Нордман в Пенатах

С Натальей Нордман Репин познакомился в доме ее подруги, княгини Тенишевой. Роман развивался быстро: вот Илья Ефимович и Наталья Борисовна уже вместе путешествуют в Одессу, вот у них рождается дочь… Девочка прожила всего два месяца. Чтобы утешить Наталью, Репин купил землю и выстроил имение в поселке Куоккала, в Финляндии, где тогда любили жить дачники из Петербурга. Нордман назвала имение «Пенаты», и это место стало для них счастливым. Ему, как разведенному, больше венчаться было нельзя, но Наталью это вовсе не тревожило.

Она была полной противоположностью первой жены Репина — веселая, бойкая, постоянно чем-то увлеченная.

Писала книги, занималась фотографией (тогда это было технически сложное дело), танцевала, много читала и знала несколько языков. Год прожила в США, разделяла идеи женской эмансипации и социального равенства.

В жизни Репина эта удивительная женщина сумела навести порядок: стала устраивать так называемые «репинские среды», когда в усадьбу могли приехать друзья, соседи и деловые знакомые; в остальные дни художник работал, не отрываясь. Начала собирать все газетные отзывы о его работах, фотографировала его картины, составляла каталоги. Репин признавал, что многими своими удачами он обязан ее умным и уместным советам.

«Все делайте сами»

Знакомым Репина не было понятно, почему он так любит свою Наталью Борисовну.

«Репин ни на шаг от своей Нордманши (вот-то чудеса: уж подлинно, ни рожи ни кожи, — ни красивости, ни ума, ни дарования, просто ровно ничего, а он словно пришит у ней к юбке)», — писал друг Репина критик Стасов.

Ей было наплевать. Она была одной из самых свободных женщин в России и делала то, что хотела и считала правильным. Чего стоило одно знаменитое «раскрепощение прислуги»! Гостей встречал сам Репин, сам принимал пальто. По стенам были развешаны плакаты: «Не ждите при­слуги, ее нет», «Все делайте сами», «Идите прямо». По указателю гости попадали в столовую, в котором на столе вертелся круг с блюдами, стояли полочки с угощениями, а грязную посуду надо было самим складывать в ящики.

Тот, кто не мог справиться с этими премудростями, должен был произнести речь или прочесть стихотворение. Это ладно бы: но все блюда были вегетарианскими, например, капустные котлеты с брусничным соусом, а к ним полагались травяные чаи. Поэтому многие писатели и художники, которые отправлялись на репинские среды, полюбили заезжать к Горькому, который часто жил на даче в Куоккале.

«Ешьте больше, ешьте боль­ше! У Репина ничего кроме сена не получите!».

Горький подкладывал гостям мясо. А сам Репин мог убежать в гости к своему другу Корнею Чуковскому и съесть там хороший бифштекс.

Наталью не понимали, считали нервной дамочкой с причудами. Репин был очень сконфужен, когда они с женой приехали на Рождество в Москву и она начала пожимать руки лакеям, поздравляя их с праздником.

«День Рождес­тва, и тот господа забрали себе. Ка­кие завтраки, чаи, обеды, катанье, визиты, ужи­ны. И сколько вина — целые леса бутылок на столах. А им? Мы интеллигенты, господа, оди­ноки — кругом нас кишат миллионы чужих нам жизней. Неужели не страшно, что вот-вот разо­рвут они цепи и зальют нас своей тьмой, неве­жеством и водкой?..», — писала она, и это казалось слишком радикальным, эпатажным, неприличным даже.

Бегство и уход

Постепенно Илья Ефимович стал тяготиться тем, что раньше так восхищало его в Наталье. В 1913 году она отказалась от мехов, велела сшить себе пальто, набитое древесной стружкой. Упрямо носила его после тяжелой пневмонии, которую заработала, танцуя на снегу. Заболела чахоткой, и тяжело болела целый год. За время болезни она вдруг поняла, что измучила художника своими чудачествами, что больше нелюбима — поэтому сбежала от него в Швейцарию, в клинику для неимущих. Она не взяла ни драгоценностей, которые он ей дарил, ни денег.

Репин счел это ее очередной причудой. Он не поехал за ней, но перевел деньги — а она не стала их брать. Писем от художника не читала, а он меж тем писал:

Я начинаю Вас лю­бить глубокой любовью. Да, более 15 лет сов­местной жизни нельзя вдруг вычеркнуть. Уста­навливается родственность незаменимая…

Но она уже не считала себя его женой. 28 июня 1914 года Наталья Нордман умерла от чахотки.

«Возможно, что он и тос­ковал по умершей, но самый тон его голоса, которым он в первую же сре­ду заявил посетителям, что отныне в «Пенатах» начнутся другие поряд­ки, показывал, как удручали его в последнее время порядки, заведенные Натальей Борисовной. Раньше всего Илья Ефимович упразднил вегетарианский режим и по совету врачей стал есть мясо», — вспоминал Чуковский.