Великий комик и нераскрытый трагик: как Семен Фарада проспорил ящик коньяка

Диссонирующий с реальностью и гармоничный в абсурде, будто напоминающий, что надо смеяться не когда смешно, а когда, наоборот, всё слишком серьезно. Сегодня исполнилось бы 86 года Семену Фараде – актеру, попавшему на сцену случайно, но оставшемуся в сердце навсегда.

Он часто повторял, что попал на профессиональную сцену случайно – без актерского образования, но с большим багажом самодеятельности, заниматься которой в те времена было очень модно. Московский театр-студия «Наш дом» при МГУ оказался новым миром, где маленький актер заразился слишком большой для себя мечтой. Выпускник Бауманки, он, возможно, так бы и остался вечным студийцем, не окажись однажды разогнанным театр-студия «Наш дом» при МГУ. Со своей популярностью тогда «Наш дом» вполне мог конкурировать с Театром на Таганке. А лица, какие были лица! Врачи Аркадий Арканов и Григорий Горин (тогда еще Штейнбок и Офштейн), реаниматор и будущий автор КВНа Альберт Аксельрод, инженеры Аркадий Хайт, Александр Курляндский, Александр Филиппенко и Петр Точилин, переучившийся позже на режиссера и ставший первым мимом в стране энергетик Илья Рутберг и многие другие. В том числе никому неизвестные ни до, ни после студенты и выпускники, работавшие в студии, как и все остальные, на чистом энтузиазме – осветителями, декораторами, художниками, костюмерами. В отличие от большинства любительских студий того времени, эта существовала точно не для прославления большой социалистической идеи и бесконечных банкетов. Тут резвились ветра перемен.

У студии был свой флаг, на котором красовалось крупно: «ЭКСПЕРИМЕНТ». И весь задор, всё вдохновение, весь пафос, как позже скажет актер Филиппенко, были направлены против официального театра и его повестки дня, несмотря на то, что повестка совала свой нос и в сценарии, и в декорации, и везде, куда могла им дотянуться. В стенах студии родилась новая художественная реальность: гротеск, сюрреализм, возмутительная сатира. Декорация-трансформер, инсталляции, разговорный жанр, который сейчас именуется «стендапом». «Сказание о царе Максимилиане» – фактически первый советский мюзикл, и в нем играл Фарада, тогда еще Фердман. Тут появилась и русская пантомима, которую, кстати, принес на сцену Рутберг. Спектакли ставили по Гоголю, Салтыкову-Щедрину, Андрею Платонову, Франсуазе Саган, Рэю Бредбери. Адепты классического театра смотрели на вакханалию самодеятельности недружелюбно, а зритель валил на спектакли. Их самодеятельность состояла в попытке прояснить реальность языком заговорщиков, и это тоже было в новинку. Живо? Ярко? Еще бы. Опасно! В 1969 году после волны студенческих маршей в Европе «Наш дом» закрыли распоряжением парткома от греха подальше. Кто-то из партийных пиджаков сказал: «В Чехословакии всё тоже начиналось с театра». Непрофессиональных актеров, сценаристов и режиссеров стали звать к себе профессиональные театры. После года в артистах эстрады Семен Фарада нашел себя «вторым Богом» у Юрия Любимова в «Добром человеке из Сезуана».

Когда актер своей игрой проник тебе уже в самое сердце, хочется понять, а с чего он начинал, сразу ли так умел. Самая ранняя кинолента с участием Фарады – «Остановите Потапова!» по сценарию юного, можно сказать, Горина. В этом фильме Фарада своим минутным появлением компенсирует все тяготы предыдущего и предстоящего хронометража. Он там, кажется, единственный естественный герой, хоть и старше остальных лет на десять. Но сам Фарада всегда говорил, что настоящим его дебютом, конечно, стал фильм «Тот самый Мюнхгаузен» Марка Захарова по сценарию того же Горина.

С тех пор комедийный талант Фарады стал пользоваться бешеным спросом – вот он тромбонист в «Гараже» Эльдара Рязанова, «Слон» в «Шляпе», гость с юга в «Чародеях». Сам Фарада недоумевал – почему исключительно комедии и почему после «Мюнхгаузена»?! И на сегодняшние сравнения его с Чарли Чаплиным мог бы так же недоуменно отозваться, потому что он не был Чаплиным, он был Фарадой. Он не хотел, чтобы люди смеялись, потому лишь, что он смешной, он хотел, чтоб они смеялись, потому что всё очень серьезно.

История театра и кино переполнена подобными сюжетами: всю жизнь хотеть большую драматическую роль, но быть «большим актером маленьких ролей» и слушать, как режиссеры задыхаются, убеждая: сыграть серьезное может каждый второй, а вот рассмешить по-настоящему – для этого нужен особый талант! Представьте проигранный Марку Розовскому ящик коньяка из знаменитой байки. Это когда еще в конце 60-х Фарада захотел попробовать себя в серьезном качестве – прочитать со сцены «Стихи о советском паспорте» Маяковского, – а Розовский его отговаривал. В итоге Розовский поставил ящик коньяка на то, что публика обхохочется над строками про советский паспорт, слетающими с уст Фарады. Фарада вышел насцену иссерьезным видом начал читать патриотические стихи. Сначала взале возникло недоумение. Потом было тихо, а на третьем четверостишии публика буквально стонала отхохота. Можно ли хоть на секунду оценить масштабы досады, с которой Фарада отдавал деньги уважаемому другу за свое комичное существо?!

«Гений эпизода» – когда ты ждешь большого настоящего признания, это утешительный приз. Да и народным любимцем приятно быть до определенного количества «уно-моментов». Народ полюбит и навсегда запомнит каждое твое «babene», но дальше этого тебя к нему не пустят. И куда же деваться от вопроса, скребущего внутри: потому что не тянешь или потому что режиссер не видит? Говорят, на него нет ответа. Но хорошо в этом случае, если ты Адабашьян или Рутберг, а не Фарада, хорошо, если актерство ты не назначил себе единственной реализацией.

Режиссер Захаров это чувствовал, безнадежно прикидывал, что Фараде бы такую площадку, как Гайдай развернул для Никулина. Но Гайдая ведь тоже на всех не напасешься. Но именно Захаров вместе с Гориным, писавшим великолепные сценарии, и давали актеру свободу. После «Мюнхгаузена» – «Дом, который построил Свифт», «Формула любви», «Убить дракона».

Диссонирующий с реальностью и гармоничный в абсурде, самый безупречный Фарада как раз горинско-захаровский – человек с непреодолимым лицом, идеальный узник обстоятельств, та самая краска на том самом холсте. Словно заново окунался в кураж постижений «Нашего дома», всякий раз воплощаясь в историях Горина, он рос над всем, что было кроме. От безмолвного главнокомандующего, который глотает слова на вдохе в «Том самом Мюнхгаузене», до девиантно-великодушного пройдохи Маргадона, родившегося на корабле, плывшем неизвестно куда и откуда, в «Формуле любви». Вот кто сумел не только высказаться за всех, но еще и спеть.

По иронии небес, судьба приберегла ему напоследок большую драматическую роль. Трагически растянувшаяся по больничным палатам, прописавшаяся в их коридорах, сбившая смыслы в пролежни, болезнь растворила всё прошлое. Такое яркое и такое случайное. Силуэты его и лица друг за другом стали таять, из памяти сбегали реплики, монологи, эпиграммы, слова потеряли звучание. Рассеялись друзья, поредели звонки, всё как всегда. Остался только героизм.

Марина Полицеймако говорила, что никогда в начале карьеры мужа она, потомственная артистка, заслуженная к тому времени, не решалась давать ему советы или как-то корректировать его работу над образом. Интонации Семена Львовича придумать невозможно, им невозможно научить, считает она. Но ей пришлось его учить позже, когда после инсульта они занимались восстановлением речи, выполняли упражнения на дыхание, читали и пели. Марина выбрала рассказ Чехова «Кривое зеркало». Она переписала себе и ему по экземпляру, отметила красным его реплики, и они по ролям читали историю. Историю о том, как муж и жена, разгадав тайну прабабушкиного зеркала, которое та не выпускала из рук, стали смотреться в него, и их некрасивые лица делались прекрасными в преломленном отражении.

Популярных и довольно скабрезных анекдотов про Фараду полно, человеческих наблюдений мало. В 1984 году Александр Этман (основатель, издатель и главный редактор единственной существующей в Чикаго ежедневной русcкой газеты «Новый свет») приехал в Москву в поисках артиста эстрады на семь концертов – два с половиной дня, две тысячи советских рублей и полный пансион по высшему разряду. Смехов отказался, он тогда только покинул Таганку и был в расстроенных чувствах. Борис Ерёмин, один из лучших знатоков тогдашнего «Что? Где? Когда?», дал Этману телефон Фарады со словами: «Это то, что тебе нужно» – труды Семена Львовича на Таганке в то время оплачивались куда скромней. Этман набрал номер, и они с Фарадой договорились встретиться в тот же день у служебного входа в театр. Тогда состав Таганки лоснился именами: Валерий Золотухин, Инна Ульянова, Леонид Филатов, Иван Бортник, Иван Дыховичный, Алла Балтер, Эммануил Виторган и Сергей Арцибашев. Пришедший на встречу Этман, обалдев от близости к кумирам, восторженно таращился на них, видимых у входа и в коридорах, во все глаза. Тут подошел Фарада и оценил всё по-своему: «Ну что, как купец смотришь? Вот пропуск. Я играю второго могильщика. Это очень мощная работа, роль, требующая предельной концентрации. Встретимся здесь же после спектакля».

А потом умер Горин. Неожиданно. Его смерть и инсульт Семена Львовича, совпавшие по времени, журналисты быстро связали узами дружбы, хотя его близкие говорят, что в жизни дружбы не было. Были долгие годы творческого союза, в котором один ткал полотно и выделывал багет, другой смешивал краски и наносил их на холст, а Фарада был одной из красок. Кажется, этот союз питал его существо всё это время, не стало художника – краска засохла. Впрочем, и это всего лишь попытка закруглить угловатую историю героя.