Яркая жизнь Елизаветы Водовозовой: русская детская писательница выросла при крепостном праве и боролась за права женщин

Девятнадцатый век подарил русской литературе немало мемуаристок с изящным и живым слогом, но Елизавета Водовозова, без сомнения, среди них выделяется. Дело не только в том, что опыт её богаче большинства других авторш — не она одна провела несколько лет в институте благородных девиц (читай — интернате для девочек), не она одна переживала нужду и горела нигилизмом, радикальным движением шестидесятых, тоже не она одна. Но Водовозова оказалась удивительно наблюдательна, она остро выхватывала детали, рисующие портрет эпохи, так что многие открывавшие её для себя наши современники прочли её буквально запоем.

Девичьей фамилией Елизаветы была Цевловская — она родилась в браке выпускницы института для благородных девиц и офицера польского происхождения. И то, и другое сильно повлияло на личность Водовозовой. Благодаря упорству, которое, несмотря на все ужасы пансионов для девочек, им там прививали, её мать сумела вырастить детей, оказавшись в крайней нищете. Благодаря настроениям, царившим среди живущих в России поляков и их потомства, Елизавета с детства была открыта всему новому.

Чтобы кормить появившееся семейство, Цевловский, офицер в отставке, устроился на должность мирового судьи. Он много сам занимался детьми — кроме совсем уж малышей — играл с ними, занимался их образованием, беседовал. В общем, он был не самым обычным отцом крепостной эпохи.

Семейное счастье Цевловских продлилось недолго: судья не успел увидеть подросших детей. В городе разразилась холера. Смерть шла по улицам. Однажды Цевловские обнаружили у своего крыльца девочку явно мещанского сословия, слишком маленькую, чтобы объяснить, откуда она пришла. Предположили, что семья её умерла, и забрали в дом. Увы, но девочка, видимо, принесла с собой заразу. Вскоре заболел и скончался глава семьи. Девочка же, испугавшись похорон, сбежала, и её больше никто не видел.

Покойный оставил вдове не только выводок детей и немного крепостных, но и долги: вести бюджет он явно не умел. Матери Елизаветы пришлось продавать дом и переезжать в деревню, где она хлопотала по хозяйству днями напролёт, пытаясь выправить дела. Там, в деревне, Лиза поняла, насколько же их семья отличалась от семей других помещиков. Дело даже не в том, что своим крепостным Цевловская позволяла очень многое. Дело в том, как неграмотны, кичливы, жестоки к детям, неряшливы были мелкие помещики, которые словно выползли из средневековья, ещё и гордились этим — по старине, мол, живут, не сдают дворянской чести.

Если на столе было в таком доме что-то вкусное, оно доставалось тому, кто сильнее. Основным способом общения бар и барынь с детьми были тумаки, с ещё более бедными родственниками — насмешки, с крестьянами — розги.

Фактически, Цевловским было почти не с кем общаться. Время от времени они приезжали в гости либо к предводителю местного дворянства, который невзначай старался подкармливать Лизу и её сестёр и братьев, либо к богатым и образованным помещикам, которых они отчаянно стеснялись, чувствуя себя неровней. Тем не менее, образованные соседи (впрочем, соседство в те года означало расстояние во многие километры) тоже старались принимать участие в сиротах Цевловских. Возможно, иначе бы жизнь Лизы в детстве была совсем невыносима.

Цевловские казались такой дружной семьёй, что можно было только удивляться, что Лизу довелось пережить жесточайшее семейное насилие. Мать Лизы практически насильно выдала её старшую сестру замуж за немолодого ревнивца, перешедшего жить к Цевловским. Втайне от всей остальной семьи он зверски избивал не только жену, но и её младшую сестру, предварительно раздев. Обе сестры скрывали это — ведь иначе садист мог уйти со своей женой, и вне её родного дома, кто знает, не убил бы он её.

На фоне такой жизни поступление в Смольный институт, в отделение для бедных, казался девочке поворотом к лучшему. Правда, встретил её институт неласково: ещё не познакомившись, учительницы и инспектрисы говорили с новыми девочками сердитыми окриками.

Много написано о том, в каких суровых условиях девочки оказывались, поступив в институт для благородных девиц. В отличие от мальчиков, учившихся для армейской или флотской карьеры, девочки должны были спать в холоде (отчего у многих малышек случался энурез), обслуживать себя полностью сами, есть скудно, гулять только чинно, парами. Учили с усердием в том отделении Смольного, где оказалась Лиза, только языкам. Остальные предметы преподавались кое-как. Институт не давал пищи ни уму, ни сердцу, и девушки выходили в свет совершенно неразвитыми социально и эмоционально, становясь предметом всеобщих насмешек.

Лизе Цевловской посчастливилось — как раз на то время, когда она училась в старших классах, пришлись реформы Ушинского (которые, впрочем, вскоре после выпуска Лизы были свёрнуты). Девочкам разрешалось больше не мёрзнуть в классах, говорить с учителем, налажено было и преподавание основных предметов. Ушинский настраивал будущих выпускниц на работу учительницами, считая, что в обучении деревенских детей — высший долг образованных девушек. За одного из новых учителей, молодого мужчину по фамилии Водовозов, Лиза через некоторое время после выпуска вышла замуж. Оба они крутились среди нигилистов, представителей радикального общественного течения, ратовавшего за отмену бессмысленных условностей.

Познакомилась с этим движением Лиза оригинально: какой-то кавалер в гостях попросил её не остригать волос коротко, как, мол, делают нынешние девушки. Оказывается, пока Лиза сидела в институте, улицы российских городов оказались наводнены такими стрижеными девушками. Многие из них ещё и курили.

Молодёжь шестидесятых ратовала за всеобщее образование, за экономическую самостоятельность женщины, открывала детские сады, чтобы дать возможность женщинам зарабатывать. Повально увлекались наукой — отрицая искусства, заключали фиктивные или просто товарищеские браки — объявляя любовь пережитком, маскировкой полового влечения. Девушки уезжали штурмовать университеты Европы. Много позже напишут, что студентки из Российской империи проложили путь массовому женскому высшему образованию.

Чтобы не тратить время на чрезмерный уход за собой, и юноши, и девушки время от времени коротко стриглись, а потом отпускали волосы до плеч. Юноши часто отращивали бородку. Одежду носили принципиально упрощённых фасонов, неярких цветов. В общем, неформалы второй половины девятнадцатого века выглядели как толпа людей в коричневом и сером, говорливая и весёлая толпа, в которой, не вглядываясь, мужчин можно было отличить от женщин только по растительности на лице.

Отмена крепостного права в шестьдесят первом году дала неожиданный эффект: она ускорила эмансипацию женщин. Такого эффекта, надо сказать, власти никак не предполагали.

Дело в том, что, оставшись без натурального хозяйства, которое вели крепостные, многие семьи помещиков оказались на грани разорения. В более богатых семьях из боязни перед аналогичной ситуацией вышвырнули на улицу дальних родственниц, часть которых жила из милости, часть — была чем-то вроде бесплатной прислуги. В результате волна грамотных женщин, твёрдо намеренных выжить и помочь выжить престарелым родителям, захлестнула большие города.

Женщины быстро стали теснить мужчин в тех областях, где требовались аккуратность и грамотность, но не предлагалось много денег. Образование, места продавцов в лавках, работа переписчиков (а позже — машинисток), журналистика, разного рода искусства. Если мужчины делали карьеру из честолюбия, то женщинам надо было буквально не умереть с голода, и хватка у них была отчаянная, железная. В результате в России уже к двадцатому веку к работающей девушке относились куда проще, чем в Европе, где для многих девиц объявить о желании получить профессию было то же, что сбежать замуж за мимоезжего циркача.

Елизавета, теперь Водовозова, ездила в Германию и Швейцарию изучать устройство передовых детских садов, чтобы наладить дошкольное образование в России. Она пыталась устраивать то же самое на родине.

Увы, в последней трети века правительство стало прикручивать всякую инициативу, и Елизавета Николаевна буквально продиралась сквозь сопротивление среды. Она больше воспитывала своих детей, чем чужих, хотя писала развивающие — по тогдашним представлениям о развитии — тексты для малышей. Очень рано Елизавета Николаевна овдовела; вышла замуж за ученика своего мужа и овдовела снова. Последние годы жизни она провела в нищете и глубочайшей депрессии: после войны и революции в Петрограде настал жестокий голод, и в новое время пожилая женщина не вписалась. Елизавета Николаевна почила в двадцать третьем году нового века.