Живое и мертвое в романе-поэме Гоголя

Уже в Париже Гоголь в письме обращается к Жуковскому с вопросом, не припоминает ли тот каких-нибудь казусов, связанных с покупкой мёртвых душ. Напомним, что в то время фискальная система Российской Империи имела интересную особенность: помещики ежегодно платили налог на своё имущество, на крестьян, однако само имущество пересчитывалось гораздо реже – только при переписях, поэтому умершие между переписями крепостные числись живыми.

Так вот, по сюжету нового прозаического произведения Николая Васильевича, главный герой, Павел Иванович Чичиков, ездит по помещикам, покупая у них этих самых юридически живых крестьян. Приобретённое имущество аферист хочет оформить себе в собственность. Ведь если собрать 1000 душ, то под них дадут 200-250 тысяч кредита.

Стоит отметить, что первые главы Гоголь всё же Пушкину читал, ещё перед своим отъездом, но работа была закончена уже в Италии в 1841 году. В Москве книгу сразу обвинили в нападках на крепостное право, но автор не отчаялся и, не дождавшись официального цензурного запрета, отдал рукопись критику Белинскому, которой и отвёз её в Петербург.

Там цензура не пропускает «Повесть о капитане Копейкине», где обиженный властью военный делается разбойником, и к названию нового романа «Мёртвые души» требует добавить «Похождения Чичикова», чтобы читатели восприняли новинку как роман авантюрный. Только вот Павел Иванович вовсе на такого авантюрного персонажа не походит.

Да и вообще, какие они, персонажи «Мёртвых душ»? И почему сам автор называет своё детище не романом, а поэмой?

Тут надо обозначить, что во времена Гоголя слово «поэма» вызывала у русской читающей публики ассоциации не только с бессмертными «Илиадой» и «Одиссеей» Гомера, но и, конечно же, с «Божественной комедией» Данте, на которую писатель, бесспорно, ориентировался. Он задумывает именно три части «Мёртвых душ» по аналогии с «Адом», «Чистилищем» и «Раем», однако упомянутых там пороков (убийство, предательство, вероотступничество) у Гоголя мы не найдём, его характеры разлагаются в другой перспективе.

Вспомним, что в преддверии Ада у Данте находятся души, не сделавшие ни добра, ни зла, а наш Чичиков за известным товаром первым делом едет к Манилову, который, по словам автора, «есть род людей, известных под именем: люди так себе, ни то ни сё, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан». Некоторые критики утверждают, что дальнейшее передвижение главного героя по помещикам представляет собой траекторию от самого незначительного лица к самому греховному, виноватому, к душе самой мёртвой и закостенелой.

Однако, если мы посмотрим на них пристальнее, то заметим, что биография, признак меняющейся, эволюционирующей личности, дана Гоголем только двум персонажам: самому Чичикову и помещику, которого он навещает последним, то есть Плюшкину.

«...Было время, когда он только был бережливым хозяином! был женат и семьянин, и сосед заезжал к нему сытно пообедать, слушать и учиться у него хозяйству и мудрой скупости... Слишком сильные чувства не отражались в чертах лица его, но в глазах был виден ум; опытностию и познанием света была проникнута речь его, и гостю было приятно его слушать». Мы видим, что Плюшкин в начале своего жизненного пути имеет совершенно иную душевную организацию, есть в нём только возможность будущего порока («мудрая скупость», отсутствие «слишком сильных чувств»). Знакомясь с Плюшкиным, читатель ясно видит, что он мог быть и другим человеком, то есть здесь автор отчётливо ставит проблему человеческой свободы, выбора пути.

Вина Плюшкина не в том, что он самая мёртвая душа, а в том, что он самая живая. И он, и Чичиков, у которого были когда-то задатки другой личности, виноваты, что выбрали путь порока, греха. Гоголь оставляет нам это послание и в самой композиции поэмы: биография афериста отделена от биографии помещика четырьмя главами, и столько же глав, посвященных другим помещикам, предшествуют главе о Плюшкине. Таким образом, эти два героя противопоставлены остальным персонажам, мертвенным, неподвижным.

Кажется, что и Манилов, и Собакевич, и Ноздрёв, и Коробочка уже родились такими, какими мы застаём их на страницах поэмы. Их характеры статичны. Нет, это вовсе не означает, что они ясны нам сразу, только появившись. Их образы у Гоголя раскрываются постепенно, но именно раскрываются, а не меняются, не эволюционируют. Персонаж дан нам уже сложившийся, неподвижный, как кукла со своим особым, непростым механизмом.

Коробочка – хозяйственная и бережливая старуха, но очень упрямая, недоверчивая и подозрительная. Собакевич – осторожный и хитрый, ни о ком не отзывается хорошо. Ноздрёв готов напакостить любому, он плут, кутила, оставивший Чичикова ни с чем. Как пишет литературовед Юрий Манн, «“ядро” гоголевских типов не сводится ни к лицемерию, ни к грубости, ни к легковерию, ни к любому другому известному и чётко определяемому пороку.

То, что мы называем маниловщиной, Ноздрёвщиной и т.д., является по существу новым психологически-нравственным понятием, впервые «сформулированным» Гоголем. В каждое из этих понятий-комплексов входит множество оттенков, множество свойств, вместе образующих новое качество, не покрываемое одним определением».

Повторюсь, что перед нами герои застывшие, замкнутые в самих себе, как будто управляемые какими-то ниточками, словно марионетки. В «Мёртвых душах» мы, как и в Петербургских повестях, чувствуем мертвенный хлад, безжизненность и раздробленность мира, но он крошится на кусочки без всякого упоминания демона или другой нечистой силы, а просто при помощи гоголевского пера. Очень важно наблюдать за тем, как рисует автор своих героев.

Отметим, что в их портретах часто подчёркивается как бы неодушевленность или животность глаз. Манилов, к примеру, имеет «глаза сладкие, как сахар», а применительно к глазам Собакевича отмечается орудие, которое использовала природа: «большим сверлом ковырнула глаза», как делается при создании деревянной куклы. О глазах же Плюшкина Гоголь говорит вот что: «Маленькие глазки ещё не потухнули и бегали из-под высоко выросших бровей, как мыши, когда, высунувши из тёмных нор остренькие морды, насторожа уши и моргая усом, они высматривают, не затаился ли где кот или шалун мальчишка, и нюхают подозрительно самый воздух».

Мы наблюдаем, что писатель сближает человеческое с неживым или животным посредством развёрнутого сравнения, причем оно колоритно и ярко, живёт по законам маленькой сценки, которая может увести читателя очень далеко от описываемого предмета. Так, когда Чичиков подъезжает к дому Собакевича, он видит в окне «два лица: женское в чепце, узкое, длинное, как огурец, и мужское, круглое, широкое, как молдаванские тыквы, называемые горлянками, из которых делают на Руси балалайки, двухструнные, лёгкие балалайки, красу и потеху ухватливого двадцатилетнего парня, мигача и щёголя, и подмигивающего, и посвистывающего на белогрудых и белошейных девиц, собравшихся послушать его тихоструйного треньканья». Такое сравнение не только овеществляет живое (головы как огурец и дыня), но и монтирует мозаичную постройку, из которой под конец вырастают образы играющих парней и девушек.

Мы уже упомянули, что изначально Гоголем было задумано три тома «Мёртвых душ». Работу над вторым томом Гоголь предположительно начинает уже в 1840 году и пишет его главным образом в Италии. Судьба его неясна, но существуют некоторые легенды. По одной из них, Гоголь, недовольный написанным, 12 февраля 1852 года сознательно сжигает свои труды. Кто-то же считает, что писатель делает это по ошибке: в болезненном состоянии бросает в огонь беловые рукописи вместо черновых. Однако нам, как читателям, интересно более другое: каким был замысел продолжения?

Ясно, что Гоголь хотел реализовать определённую задачу, которая осветила бы новым смыслом первую книгу. Герои должны были бы стать душами живыми, возрожденными, облагороженными. Однако подобным замыслом Гоголь, к сожалению, только предаёт свой гений. По оставшимся рукописям отчётливо видно, что его положительные лица неорганичны, фальшивы, нет им места в созданном писателем особом мире, где живут марионетки с глазами из чистого сахара.