Тайны черновиков Михаила Булгакова: о чем говорят сожженные страницы, вычеркнутые слова, стертые имена и пометки карандашом

Первые редакции своих произведений он всегда писал только от руки и строго в тетрадях, а не на отдельных листах. Большую часть работы Булгаков проде­лывал в голове — в его архиве почти нет черновых набросков и заметок. Руко­писи поражают своей законченностью: правка в них минимальна.

В некоторых тетрадях почерк Булгакова чередуется с почерками его жен: он ино­гда диктовал свои тексты. Писатель часто использовал красный и синий карандаши, зачеркивая и отмечая важные места в рукописях, газетах, журналах и книгах. Наследие Булгакова подробно исследовано в классических работах
М. О. Чудаковой. В основе материала — наблюдения и выводы из этих работ.

Манжета, 1922 год 

Манжета от сорочки Булгакова с его запиской неизвестному другу — скорее всего, Юрию Слёзкину

«1922 г. 19 сентября. Я писал <имя тщательно стерто> на манжете единственному человеку, который нашел слова, чтобы поддержать пламень у меня. Я этого не забуду. М. Булгаков».

Чудом сохранившийся артефакт начала 1920-х годов — своего рода черновик. Текст, который Булгаков написал на манжете, видимо, так и не был отправлен получателю. Скорее всего, записка была адресована писателю Юрию Слёзкину (1885–1947) — популярному до революции беллетристу.

Они познакомились зимой 1920 года во Владикавказе, где Слёзкин организовал подотдел искусств Терского наробраза и пригласил на работу Булгакова. Поч­ти год тот заведовал литературной секцией, принимал участие в диспутах, выступал перед началом спектаклей. В мае 1921 года Булгаков покинул Влади­кавказ и в следующий раз встретился со Слёзкиным уже в Москве. Спустя год тот подарил Булгакову свою книгу с надписью-напоминанием о владикавказ­ских временах:

«Дорогому Михаилу Булгакову в память наших страданий, „деяний“ и томлений духа — верю ушедших навсегда и в залог все же принадле­жащего нам будущего с любовью дарю этот объемистый труд, увидев­ший свет далеко от своего мастера. Юрий Слёзкин. 13/V 1922 г.».

Сентябрьская записка на манжете могла быть ответом Булгакова на эту дружескую надпись.

Свою жизнь во Владикавказе и первые месяцы в Москве Булгаков описал в повести «Записки на манжетах». Манжеты «последней рубашки» с «кривыми буквами» стали для Булгакова символом неустроенной и фантастической жизни первых послереволюционных лет. Этот символ запомнился и окруже­нию Булгакова: на одном из вечеров «Никитинских субботников» Булгаков значился как «человек без манжет».

Слёзкин и Булгаков дружили до середины 1920-х годов: часто встречались, ходили на литературные вечера, переписывались, работали вместе в газете «Накануне» и т. д. Потом дружба закончилась. Возможно, поэтому Булгаков тщательно вытравил с манжеты имя бывшего друга, но не выбросил и сохра­нил — как осколок той фантасмагорической эпохи.

Позднее, в 1936 году, Слёзкин стал одним из героев «Записок покойника» («Театрального романа»): Булгаков изобразил его в виде неприятного и переоцененного писателя Ликоспастова.

Первая редакция романа «Мастер и Маргарита», 1928–1929 годы

«Клянусь чест[ью,] пронизывает [меня, лишь только берусь я] за перо, чтобы [описать чудовищные] происшествия [беспокоит меня лишь] то, что не бу[дучи писателем] я не сумею [эти происшествия] сколько-ни[будь… передать…] Бог с ним [и, впрочем, со словесными тон]костя­ми, […] времени. Не […] за эфемерно[ю славой писателя я не го­нюсь, а] меня мучает […] здесь удер[…] кого и у […] <предположительно: селением> […] ношей».

В 1928 году Булгаков неожиданно возвращается к прозе, оставленной несколько лет назад ради театра. Когда это произошло и в каком месяце — неизвестно, но именно этим годом в более поздних редакциях Михаил Булгаков датировал начало работы над «Мастером и Маргаритой». В первой редакции романа еще нет ни мастера, ни Маргариты, но уже есть главная тема: в разделе «Мате­риалы» два листа озаглавлены «О Боге» и «О Дьяволе». Работая над романом, Булгаков бессильно наблюдает за гибелью своих пьес: в 1929–1930 годах запре­щены «Бег» и «Кабала святош» («Мольер»); сняты с репертуара «Дни Турби­ных», «Зойкина квартира» и «Багровый остров». В марте 1930 года, осознавая гибельность своего положения, Булгаков пишет письмо правитель­ству СССР c признанием, что он «своими руками бросил в печку черновик романа о дья­воле, черновик комедии и начало второго романа „Театр“».

В первой тетради, той самой, которую Булгаков бросил в печку, страницы сохранились только частично. По воспоминаниям жены Булгакова, Елены Сергеевны, он специально сохранил корешок и обрывки листов как главное свидетельство существования первой редакции романа.

В самом верху первого листа он записал варианты названий («Сын», зачеркну­тое «Гастроль») и жанр будущего текста («ром[ан]»). Ниже зачеркнуты два варианта названия первой главы — «Черный маг» и «Божеств[енная коме­дия»?]).

Роман начинается с таинственных событий, которые наблюдает главный герой. Он берется за перо, чтобы рассказать о них Кондрату Васильевичу, расследую­щему необычное дело.

В левом нижнем углу страницы Булгаков записывает имена демонов — Антессер, Азазелло, Велиар. В итоге писатель выберет имя Воланд.

Первая страница перечеркнута красным карандашом — от этого варианта начала романа, как и от двух других, Булгаков отказался. Только четвертая версия первой главы удовлетворит его и станет классическим началом «Мастера и Маргариты».

8 мая 1929 года секретарь издательства «Недра» Борис Леонтьев передал Булга­кову расписку: «Мною получено для сборников „Недра“ рукопись „Фурибунда“ от автора ее М. Булгакова — под псевд. К. Тугай». Под этим псевдонимом Булгаков пытался пристроить в печать одну из глав, но публи­кация не состоя­лась. Михаил Булгаков снова вернется к роману осенью 1932 года.

«Тайному другу», 1929 год

«<Красным карандашом слева: План романа>
     Сентябрь 1929 г.
     Тайному Другу.
     Дионисовы мастера. Алтарь Дионисия. Сцены.
     „Трагедия машет мантией мишурной“.
     I. Открытка
     Бесценный друг мой! <зачеркнуто: Вы пишете мне> Итак, Вы настаи­ваете на том, чтобы я сообщил Вам <в год катастрофы>, каким образом я сделался драматургом? Скажите только одно — зачем Вам это? И еще: дайте слово, что Вы не отдадите в печать эту тетрадь <зачеркнуто: ранее чем через год> даже и после моей смерти.
     II. Доисторические времена
     Видите ли: в Москве <в доисторические времена (годы 1921–1925)> проживал один замечательный человек. Был он <зачеркнуто, нрзб> усеян веснушками <как небо звездами>, и лицо, и руки, и отличался большим умом. Профессия у него была такая: он редактор был чистой крови и Божьей милостью и ухитрился <издавать (в годы 1922–1925!!) частный толстый журнал>».

В сентябре 1929 года Булгаков написал повесть «Тайному другу». Адресатом («Бесценный друг мой!») стала его тайная возлюбленная Елена Сергеевна Шиловская. Они познакомились в феврале 1929 года, и летом, когда Елена Сергеевна, жена крупного военачальника, уехала в Ессентуки, между ними завязалась переписка:

«Михаил Афанасьевич писал мне туда прекрасные письма, посылал лепестки красных роз; но я должна была уничтожить их перед возвра­щением: я была замужем, я не могла их хранить. В одном из писем было сказано: „Я приготовил Вам подарок, достойный Вас…“ Когда я верну­лась в Москву, он протянул мне эту тетрадку…»

В повести Булгаков рассказывает «тайному другу» о злоключениях с публика­цией романа «Белая гвардия», о бегстве с рукописью за границу издателя Ка­ганского, о многочисленных судебных разбирательствах, из которых выходило, что Булгаков не имеет прав на свой роман, и о многом другом. Не предназна­ченный для печати, не рассчитанный на цензуру, адресованный тайной воз­любленной, это один из самых доверительно-исповедальных текстов Михаила Булгакова.

Немногочисленные правки в повести отчасти проясняют замысел Булгакова и обстоятельства его жизни в 1929 году.

Булгаков написал и зачеркнул слова «Вы пишете мне», не желая, вероятно, даже в тайной повести упоминать секретную переписку, уничтоженную потом Еленой Сергеевной. При этом Булгаков сохранил в заголовке слово «открытка»: оно подчеркивает, что автор и «тайный друг» находятся далеко друг от друга.

Лаконичная вставка «в год катастрофы» определяет тяжелейший период в жизни Булгакова. В 1929 году были запрещены все его пьесы, с успехом шедшие в московских театрах. В середине сентября в «Известиях» автор заметки о новом театральном сезоне констатировал:

«В этом сезоне зритель не увидит булгаковских пьес. Закрылась „Зойкина квартира“, кончились „Дни Турбиных“, исчез „Багровый остров“. <…> Такой Булгаков не нужен советскому театру».

29 сентября, подавленный и уставший от запретов и травли, Булгаков писал Горькому:

«…все мои пьесы запрещены, нигде ни одной строки моей не напе­чатают, никакой готовой работы у меня нет, ни копейки авторского гоно­рара ниоткуда не поступает, ни одно учреждение, ни одно лицо на мои заявления не отвечает, словом — все, что написано мной за 10 лет рабо­ты в СССР, уничтожено. Остается уничтожить последнее, что осталось, — меня самого. Прошу вынести гуманное решение — отпустить меня».

За границу Булгакова, несмотря на его просьбы и заявления, так и не выпу­стили.

В таком контексте первая половина двадцатых воспринималась Булгаковым как по-на­сто­ящему «доисторические времена», когда существовали частные издательства, можно было печататься за границей и даже издавать соб­ственный журнал, если на это хватало энергии и денег.       

Таким энергичным издателем «чистой крови и Божьей милостью» был Исай Аркадьевич Лежнев (в повести — Рудольф), главный редактор журнала «Рос­сия», издавший роман Булгакова «Белая гвардия» (без финальных глав).

Надпись красным карандашом «План романа» могла быть сделана в том же 1929 году (Булгаков понял, что повесть-исповедь может превратиться в ро­ман) или через семь лет, когда он начал писать «Записки покойника». Из повести «Тайному другу» в «Записки покойника» перешел редактор Рудольф (теперь он стал Рудольфи), а история злоключений Булга­кова с «Белой гвардией» и журналом «Россия» была дополнена язвительным рассказом о постановке его пьесы «Дни Турбиных» во МХАТе.

«Иван Васильевич», 1935 год

«Иван Васильевич
     Комедия
     <зачеркнуто: Михельсон> Шпак (по телефону): Милиция? Говорит сегодняшний обокраденный <зачеркнуто: Михельсон> Шпак. (Шпак): Не извольте беспокоиться. С нетерпением <зачеркнуто: уж> ожидаю и уповаю. У нас другое дельце затеялось. Секретарь нашего жакта Иван Васильевич оказался проживающим под видом секретаря — Иваном Грозным. Я не пьющий. С посохом. Даю честное пионерское. И в ками­лавке. Клянусь всеми свя… Согласен отвечать по всей строгости кодекса. Ждем с нетерпением и радостью (кладет трубку). Вот тебе и холуй».

Пьеса «Иван Васильевич» выросла из пьесы «Блаженство», которую Булгаков начал писать в 1933 году для Ленинградского мюзик-холла, а потом для Театра сатиры. Изобретатель машины времени инженер Рейн отправляется в будущее вместе с домоуправом Буншей и жуликом Милославским. Обратно в Москву 1934 года инженер Рейн вернулся уже с возлюбленной Авророй — девушкой будущего. В финале всех троих (жулику Милославскому удалось сбежать) уводит милиция. Иван Грозный в «Блаженстве» появляется только в одной из первых сцен и далее в пьесе не фигурирует. Но именно он больше всего понравился актерам Театра сатиры.

28 апреля 1934 года Булгаков сообщал своему другу Павлу Попову: «Сцены в „Блаженстве“ не приняли никак. Все единодушно вцепились и влюбились в Ивана Грозного». В итоге 9 октября 1934 года Булгаков заключил с Театром сатиры договор на переделку пьесы «Блаженство», а фактически — на сочи­нение новой пьесы «Иван Васильевич», ставшей широко известной благодаря экранизации Леонида Гайдая в 1973 году. В новой пьесе Иван Грозный из про­ход­ного персонажа стал центральной фигурой.

Тетрадь с пьесой «Иван Васильевич» датирована сентябрем 1935 года и откры­вается наброском телефонного разговора обворованного соседа с милицией. Булгаков часто начинал новые произведения не с начала, а с уже придуманной сцены, диалога или описания. Потом набрасывал план и постепенно записывал остальное.

Единственное исправление на первой странице «Ивана Васильевича» показывает переход от одной пьесы к другой. Герой «Блаженства» Михельсон появляется в пьесе «Иван Васильевич», а затем Булгаков придумывает краткую и звучную фамилию Шпак, записывает ее в скобках после «Михельсон» и позже решительно вычеркивает из текста первый вариант.

Постановка пьесы так и не состоялась: после генеральной репетиции в мае 1936 года она была запрещена. Запрет был связан с редакционной статьей «Внешний блеск и фальшивое содержание», опубликованной в «Правде» 9 марта 1936 года. Разгромная статья, направленная против булгаковского «Мольера», была инициирована главой Комитета по делам искусств Керженцевым. Елена Булгакова записала в тот день в дневнике: «Когда прочитали, М. А. сказал: „Конец ‚Мольеру‘, конец ‚Ивану Васильевичу‘“».

«Записки покойника (Театральный роман)», 1936 год

«…и скрывал это.
     <зачеркнуто: Церк> — Я окончил церковно-приходскую школу, — сказал я, кашлянув.
     — Вон как! — сказал Рудольфи, и улыбка тронула слегка его губы.
     Потом он спросил:
     — Сколько раз в неделю вы бреетесь?
     — Семь раз.
     — Извините за нескромность, — продолжал Рудольфи, — а как вы делаете, что у вас такой пробор?
     — Бриолином смазываю голову. А позвольте спросить, почему вас это…
     — Бога ради, — ответил Рудольфи, — я просто так.
     И добавил: 
     — Интересно. Человек окончил приходскую школу, бреется каждый день и лежит на полу возле керосинки. Вы — трудный человек!
     Затем он резко изменил голос и заговорил сурово: 
     — Ваш роман Главлит не пропустит, и никто его не напечатает. Его…»

 «Записки покойника (Театральный роман)» записан в трех тетрадях рукой Булгакова и частично почерком Елены Сергеевны. В рукописи фантастически мало поправок — сложно поверить, что это первая записанная редакция романа и других черновиков не существовало. Тем не менее, по свидетельству жены писателя, это действительно так. К тому времени, как Булгаков начал записы­вать текст или диктовать жене, замысел практически целиком сложился в его голове.

Работу над романом Булгаков начал 26 ноября 1936 года. В этот год появилась статья «Внешний блеск и фальшивое содержание», были запрещены все пьесы писателя, Булгаков окончательно порвал с МХАТом, с которым были связаны предыдущие десять лет его жизни, и ушел работать либрет­тистом в Большой театр. Опыт сотрудничества с Московским художественным театром — глав­ным на тот момент театром страны — воплотился в отчетливо автобиографи­ческом романе «Записки покойника». В мучениях Максудова с постановкой его пьесы «Черный снег» на сцене Независимого театра легко угадывается сам Булгаков и его пьеса «Дни Турбиных» во МХАТе.

«Записки покойника» продолжают и развивают замысел повести «Тайному другу» — рассказа о том, как герой стал драматургом. При этом «Записки покойника» приобретают другой масштаб: из личной истории злоключений героя они превращаются, по словам Мариэтты Чудаковой, в «извечный сюжет комедиантской судьбы».

Булгаков не рассчитывал на публикацию романа, но охотно читал его друзьям и особенно близким мхатчикам.

* * *

Рукописи писателей (от черновиков к беловикам) помогают восстановить исто­рию создания произведения, формирование замысла, особенности работы пи­сателя с материалами и ход его мысли. Иногда черновики помогают прояснить неясные или загадочные места финального текста (например, черновики на­сыщенной и плотной прозы Осипа Мандельштама — повести «Египетская марка»).

В случае с наследием Михаила Булгакова, особенно с произведениями 1920-х годов, многие из которых известны только по печатным публикациям, захва­тывающе увлекательной задачей становится разыскание неизвестных руко­писей писателя и пополнение его архива новыми материалами.