Закат «Великого Немого»

Существует картина, которую в Голливуде считают автобиографической. «Поющие под дождём» – байопик, до деталей совпадающий с реальной историей. Самопародия кино. Интрига в том, что снимали, потом выпустили на экран музыкальную комедию, а материал-то был вполне драматический. Примерно как если бы историю «Титаника» спели и сплясали хохоча. На корабле, идущем ко дну, кто-то, конечно, выплывет, а кто не выплывет, тот утонет, не правда ли, смешно? Золотой век кинематографа подарил культуре не только шедевры кино, но и в хлам разрушенные судьбы вчерашних звёзд экрана. Сказать изящно – они утонули в пучине звука, не сумев выплыть против его течения. Чтобы узнать, как было дело, достаточно просто посмотреть фильм 1952 года выпуска «Поющие под дождём», где это рассказано весело и нескучно. Конечно, если верить в сказку, что в эпо- ху зарождения кинематографа на Голливудских холмах было прекрасно всё, начиная с сюжетов и заканчивая закулисными нравами. А если нет?

Вот, к примеру, на заре звукового кинематографа жил красавец-актёр по имени Бастер Китон, истинный бриллиант немого кино, чьё творческое наследие легло в основу множества будущих актёрских судеб. Советский клоун Юрий Никулин любил этого грустного гаера, чьё «каменное лицо» он учёл, создавая свой артистический образ. Валявший дурака с самым невозмутимым видом, Китон обязался никогда не смеяться, даже не улыбаться на людях – по контракту с киностудией Metro-Goldwyn-Mayer (MGM), грозившему актёру штрафом за обычную улыбку. Чего ему стоил этот контракт, выясним позже. Конечно, он регламентировал не только улыбки актёра. Но даже этот дурацкий пункт со смехом уже вставал поперёк горла. Не смеяться было трудно, особенно ему, от природы смешливому, весёлому человеку. В своё время слава Китона соперничала разве что с популярностью Чаплина. Ещё не известно, кто был круче. Разница же между двумя зубрами кинематографа состояла в том, что немой Чарли Чаплин сумел преодолеть рубеж между старым и новым. А для Бастера Китона приход звукового кино обернулся творческим кризисом, запоями, всякими бессмысленными личными выходками вроде женитьбы на медсестре, выводившей его из алкогольного пике. И не зря судьба комика вспоминается при упоминании картины «Поющие под дождём», хотя сам он в этой картине не участвовал. Когда «Поющие» вышли на экран, Китону не было ещё и шестидесяти лет, но выглядел он на все семьдесят. Музыкальная комедия, на много лет вперёд задавшая тон жанру, вызвала у него горькую улыбку, уже не ограниченную контрактом. И он улыбался, этот выдающийся актёр, даже смеялся, на просмотре «Поющих», по достоинству оценив шутки и приколы, прошитые в сюжетную канву. Киностудия MGM, разрушившая двадцать лет назад его жизнь и карьеру, праздновала победу, сняв лучший мюзикл всех времён. Они сумели то, что не смог он – величайший, лучший из лучших. Что он должен был чувствовать? Ему казалось, что с экрана в лицо ему смеётся, поёт и танцует его собственная жизнь.

Если о ком и следовало бы снимать мюзикл, так это о нём. Его судьба была просто песня. Только он пел её молча. Бастер Китон был велик, как сам Великий Немой. И он был красив, как принц Уэльский, если бы тому повезло родиться красавцем. Он стал одним из столпов кинематографа, родоначальником классических реприз, чудо-творцем. Начав жизнь с цирковых подмостков – родился в цирковой семье, участвовал в семейных цирковых представлениях с пелёнок, – он был этакий человек-оркестр, человек-орган, для кого работа была самой сутью его судьбы. На съёмках он выкладывался так, что ни один дублёр не мог за ним угнаться, повторить его сумасшедшую технику. Китон и снимался без дублёров, выпадая из окна собственной бесценной персоной. Смотреть нарезку из его трюков сейчас невозможно без эмоций, наименьшая из которых – челюсть в пол. Что вытворяет, чертяка! Ближайшее сравнение для его умений – паркур. И ведь без компьютерных спецэффектов. Китон был настоящий атлет. Несмотря на внешнюю тщедушность, он обладал ловкостью обезьяны, силой тигра и никаких опасностей не боялся. И всё это проделывалось ради смеха. Ради смеха он выпрыгивал из окна на пятнадцатом этаже, смеясь, ошибался карнизом и камнем летел вниз, сшибая оконные маркизы. Другой раз, шутя, чуть не утонул в горном водопаде. Как сказал в «Человеке с бульвара Капуцинов» актёр Ярмольник, «сдаётся мне, джентльмены, это была комедия...». Обрыв страховочной лески чуть не стоил Китону жизни. Уморительные кадры, как он крутит башкой в поисках спасения, так и вошли в фильм. И лишь на стоп-кадрах видно, что на лице его нешуточная паника. Он выплыл чудом. Актёр и режиссёр в одном лице, Китон под страхом увольнения запрещал выключать камеру во время трюковых съёмок. Если бы он тогда утонул, это бы вошло в фильм.

Самый безмолвный из немых, Китон к тридцати годам имел три десятка картин, каждая из которых стоила десяти по насыщенности гэгами, разобранными потом на цитаты или просто украденными у него. К приходу звука он состоялся как один из самых популярных комиков мира. Но в 1936 году он заключил контракт с MGM, рассчитывая, что союз с этой влиятельной компанией принесёт ему большие деньги и новые технические возможности. Это была фатальная ошибка. Он потерял главное условие своего творчества – свободу. Луис Майер быстро рассказал ему, что он ничего не смыслит в технологии кино. Набежали и другие советчики. Съёмки, которые дотоле он так любил, импровизируя, будто танцуя с камерой, теперь сделались для Бастера мучительным процессом: «Я понимал, что мы снимаем плохой фильм, в первый же съёмочный день. Но что я мог сделать? И я поступил так, как делали многие. Я начал пить». Обанкротившись, распродав всё имущество, Китон остался один. К сорока годам он впал в тотальное пьянство, из которого вынырнул лишь к концу 30-х годов. И вот, ещё через десять лет, которые он провёл занимаясь неизвестно чем, неизвестно где и с кем, глядя, как на экране мыкается главный герой «Поющих под дождём», Китон очень живо вспоминал подлинные события своей актёрской судьбы.  

За год до выхода картины на экран создатели фильма попросили Бастера Китона о встрече. Джин Келли несколько раз приезжал к нему с намерением расспросить о том, в чём же состояла разница между немым и звуковым кино. И почему сияющая перспектива звукового кино обернулась непреодолимой преградой на пути стольких лучших, стольких единственных. Сам-то Келли в немых не участвовал, но должен был сыграть актёра на перепутье между немым и звуковым кинематографом. И вот пожалуйста, Бастер Китон видит на экране совокупную биографию всех тех, кто поневоле стал заложником звука. Смешно? Очень смешно! В некоторых местах он даже плакал, как Челентано над телевизором. Комики отличаются парадоксальными реакциями на смешное. 

Главного героя фильма звали Дон Локвуд – вымышленное имя, конечно. Это был собирательный образ, в котором актёры узнавали себя, как в зеркале, – популярный киноактёр, начинавший свою карьеру простым музыкантом и трюкачом. Явившись на церемонию «Оскар», Локвуд прямо на красной дорожке попадает в лапы светской журналистки, требующей рассказа о житье-бытье. На локте звезды висит очаровательная блондинка и тоже звезда экрана, его постоянная партнёрша Лина Ламонт. Рекламная кампания предписывает этим двоим разыгрывать влюблённую парочку. При этом сама Лина являет собой самый отталкивающий тип звезды, который только можно представить поныне, – Звёздная Плешь. Возомнившее о себе пустое место. Разве они пара? Познакомившись с милейшей танцовщицей из кордебалета по имени Кэти, Дон Локвуд и думать забывает о мнимой любовнице. Меж тем простушка Катя оказывается не столь простой, как притворяется, и не торопится падать к ногам звезды. Вообще она считает немые фильмы идиотским кривляньем: «Если ты видел один, считай, что видел их все». Обидно, да? Но звуковое кино как раз в этот момент наступает на пятки немому. 

И если Дон Локвуд был отчасти сделан из Бастера Китона, то его партнёрша Лина Ламонт была собрана из сотен актрис, предшествовавших ей на экране. Визгливый голос Лины и её нью-йоркский акцент разыграны смешно, даже очень, конечно, если подобные проблемы не касались тебя лично. А её попытки исправить положение при помощи уроков дикции – лишь констатация факта. На MGM в те годы прибегли к радикальным мерам. Чувствуя, что дело идёт к катастрофе, там создали учебный центр, куда в обязательном порядке направляли всех шепелявых и картавых, и старых, и новых актёров. Вот где получился истинный «Титаник». Старые и немощные утонули. 

И вот на самой середине фильма Бастер Китон поднимался и уходил из зала. Почему? Он не мог спокойно смотреть на кадры, в которых звезда летит со своего пьедестала. Пусть даже и такая несимпатичная, как эта гротескная Лина Ламонт.

Китон уходит, а фильм катится своим чередом. «Доброе утро!» – так распевают главные герои по поводу ослепительных перспектив, открывшихся им на рассвете. «Доброе утро!» – они поют и отчаянно пляшут в гостиной, и эта простенькая песенка становится хитом своего времени. Ещё один совершенно нержавеющий хит споёт и станцует сам Дон Локвуд, возвращаясь от подружки Кэти. Он, по сценарию, выскакивает под проливной дождь, который с каждой минутой усиливается. И он танцует, этот Дон, вернее, исполнитель его роли Джин Келли, пожалуй, самый известный танцор, он же певец, он же режиссёр и продюсер кучи выдающихся фильмов. Он поет Singin' in the rain, до него спетую на разные голоса. Но благодаря Джину Келли песенка эта становится саундтреком самого Голливуда. Любопытно отметить, что почти все из полутора десятков шлягеров фильма «Поющие под дождём» существовали задолго до того, но приобрели стократное звучание именно благодаря «Поющим».

Сплошное кривлянье

Если бы один только Китон тогда утонул на «Титанике» немого кино. Но они утонули если не все, то очень многие. Катастрофа разразилась осенью 1927 года. Занимался нежный рассвет. Звёзды немого экрана тем условным утром спали спокойно. Никто и предположить не мог, как всё запущенно. У многих были далекоидущие карьерные планы на ближайшие триста лет. Новшество не оценили. «Да кому он нужен, этот паршивый звук?» – спрашивали друг друга Альфред Хичкок и Луис Майер, встретившись в коридорах студии. Немой царил повсеместно, владел сердцами. Воображать иную картину мира не хотелось. Верность Немому, приверженность его стилю в кинематографе казалась абсолютной. А как было не привергнуться? За тридцать лет беззвучных съёмок успели привыкнуть помалкивать, только глазами эдак зырк – и в обморок! Зрителю хватало. Сила взгляда некоторых безмолвных фей, таких, например, как Пола Негри или Луиз Брукс, равнялась удару копытом. Помалкивая, творцы доносили до последнего ряда в зале высочайший накал эмоций любви и ненависти, даже и равнодушия, переходящего в высокомерие, или, к примеру, страх – жест, мимика, это было всё. Кривлялись, конечно, по мере сил и общей культуры. И всё молча, о чём было разговаривать? Хватай её да цалуй в уста сахарные. Только фортепиано бренчало как подорванное. Радость на экране выражалась внезапными танцами. Любовный экстаз – обмороками. Но всё равно ведь было на что посмотреть. По части развлекательности с кинематографом ничего не конкурировало. Если не брать в расчёт скачки, рулетку и лупанарий. Кинематограф выигрывал по всем остальным параметрам. Это было очень дёшево и чрезвычайно сердито. 

Но утром 6 октября 1927 года на премьерном показе первой полнометражной картины «Певец джаза», в которой актёр Эл Джолсон сказал в общей сложности 281 слово, включая знаменитую тираду: «Подождите немного! Вы ещё ничего не слышали!» – произнёс его голосом Великий Немой. Сперва никто даже не поверил, что актёр не стоит за экраном, озвучивая самого себя живьём. Через семьдесят лет это высказывание заняло почётное место в топе самых знаменитых киноцитат по версии Американского института киноискусства. Шутка ли? С этой фразы началось звуковое кино, само будущее вступило в свои права. Правда, адепты немого ещё долго плевались ядовитой слюной. Чарли старый крокодил Чаплин всеми жабрами души возненавидел звук. Он десять лет отказывался снимать с озвучанием, когда все вокруг уже начали и хвалили. Он даже в кино перестал ходить со злости. Собственный голос Чарли считал никчёмным художественным инструментом. И всё-таки первый же его звуковой фильм «Великий диктатор» рассеял сомнения. Гениальный Чаплин оказался гениальным во всём. Кто бы сомневался. Ну, Чарли, в чём теперь сила? – спрашивали киномагнаты и тут же отвечали: сила в звуке. Речь, конечно, о крупнейших корпорациях, сделавших миллионы на киноиндустрии, таких, как, например, «Уорнер бразерс», МGМ и «Парамаунт». Они всерьёз взялись за звук, твёрдо встали на звуковую дорожку.

А хоть кто-то верил в успех звука? Хичкок, например, высказался: «Кинематограф мог бы стать настоящим искусством, если бы остался немым и чёрно-белым». Марлен Дитрих сокрушалась: «Придёт звук – конец игре глазами. Больше никаких лиц, одна глупая болтовня». Советские режиссёры Эйзенштейн и Пудовкин пророчили, что в звуковом кино не останется ничего артистического. Чаплин только кивал, убеждённый, что немое кино по нелепой случайности отдаёт концы на пике популярности, едва достигнув высшего уровня художественного мастерства. 

Поначалу все разругались вдрызг. Уорнеры дразнились на «Парамаунт», даже МGМ, обожавшая всё новое, не мгновенно сдала позиции. Но с самого начала стало ясно, что «Уорнер бразерс» уделали всех с этим звуком. И тут был чистый бизнес, ничего возвышенного. Братья сидели на грани банкротства и очень рискнули, взявшись за звуковую дорожку. МGМ и «Парамаунту» они, конечно, проигрывали во всём, кроме технического бесстрашия. Джентльмены рискнули… и выпили шампанского.

Чаплин же всё-таки оказался прав, но не относительно звука вообще и не в отношении собственных талантов. Дело было в актёрах. Звуковая технология принципиально отличалась от беззвучной. Позже это будет многократно обыграно в пародиях. У Михалкова в «Рабе любви» безголосый Канин (Стеблов) эталонно мается профнепригодностью. Немой актёр при желании мог нести в кадре любую околесицу. Километры текстов, которые вскоре будут учить его товарищи, ему даже присниться не могли. Немой актёр мог вообще не читать сценария – именно так и делалось во избежание воровства сюжетов. Сама Грета Гарбо предпочитала не углубляться в сюжет, узнавая лишь на съёмочной площадке, что именно сегодня предстоит изображать. Но самое страшное было – язык и голос. Чтобы сниматься в звуковом кино, многим актёрам недоставало самого главного инструмента – голоса. Лишь единицы из них могли соответствовать вновь создаваемому стандарту. Чего требовало время? Говорить. Звучно, чисто, ясно, без акцента, без картавости и шепелявости, без диалекта. А лучше – ещё и петь. Кто это умел из старой гвардии? Мало кто. 

В мемуарах дочери Марлен Дитрих есть места, посвящённые профессиональным мытарствам её прославленной родительницы. «Марокко» была первая у актрисы звуковая картина. Стоит ли напоминать, что Марлен священная корова Дитрих была немного немкой? И её английский язык ощутимо отличался от оригинального.

«Сбылись её многодневные тревоги, – пишет Мария Рива. – Она знала, что для своей первой американской роли, звёздной роли, гортанный, неотшлифованный английский, который работал на неё в «Голубом ангеле», не подойдёт. Женщина-мечта, женщина-загадка... должна была иметь безупречный выговор... И вот впервые магическое лицо заговорило и одним-единственным звуком разбило вдребезги очарование образа». Известно, что звукооператор предложил фон Штернбергу перекрыть недлинные реплики актрисы в кадре звуком пароходного гудка. Позже Тарковский именно так будет заглушать в своём «Рублёве» матерок скомороха Быкова. Но режиссёр «Марокко» не согласился с подобной художественной находкой, предложив пока оставить как есть, лишь позже, когда мисс Дитрих овладеет правильным английским произношением, вставить звук в кадр. И гордая звезда согласилась. 

А сколько ещё было их, не столь памятных сегодня, как Дитрих, чья карьера покатилась к чертям из-за вторжения звука! За десятилетие, последующее его внедрению, пока Чаплин молчал и злился, десятки, сотни творческих биографий были списаны в утиль – актёры и актрисы, вне зависимости от яркости своего блеска, не проходили испытания микрофоном, штуковиной крайне неудобной в обращении. Поначалу, как известно, микрофон пристраивали в самых неожиданных местах, и стационарно. Немаленькое в те времена устройство, к тому же снабжённое толстым проводом, то прятали в кустиках бегоний, под самым носом у объятых сценарной страстью любовников, то засовывали его под платье героини, то пытались закрепить в складках её туалета. Нужно было обладать крепким здоровьем, чтобы терпеть подобные измывательства. Но это было лишь в самом начале. С записью звука потом разобрались. Но с приходом звука весь кинематограф ринулся в музыкальную комедию. Чтобы сниматься в главных ролях в 30–40-х годах в Голливуде, нужно было прыгать выше головы. 

Танцы-шманцы

И прыгали, как зайчики. Как будто пытались опровергнуть земное притяжение и атмосферное давление. Лёгкость бытия доводили до абсурда. Кинематограф первой половины ХХ века пытался заменить человеку лучшее, что у него могло быть в жизни. Даже Великая депрессия прогибалась под напором его веселья, даже глобальное послевоенное уныние. Поднять зрителю настроение? Кинематографисты хотели одарить зрителя счастьем забытья, утолить его печали, хотя бы на короткий срок, пока не зажжётся свет в кинозале, – счастье для всех и почти даром. Главное, чтобы никто не ушёл разочарованным. А получалось что?

На полнометражное звуковое кино студии решились не сразу. Ещё в 1928–1930 годах продолжали снимать короткометражки, десятиминутные ролики с участием мелких театральных звёздочек с Бродвея, неизвестным способом затесавшихся в кадр. Блестящая идея снимать фрагменты из водевилей явилась, кажется, всем одновременно. Когда речь зашла о полнометражных картинах, вторая идея последовала из первой – снимать уже существующие успешные мюзиклы. Однако кордебалет, позаимствованный на Бродвее, оказался не тем ресурсом, на который стоило делать ставку. И вот тогда стало внезапно понятно, что один-единственный потрясающий актёр в состоянии заменить собой целый выводок лягастых блондинок, готовых показать всё и даже больше. Сказка стала безупречно удаваться, лишь когда режиссёры взялись за лучших танцоров и певцов, коим предоставили в кадре полную свободу. Так это было с Джином Келли, чья улыбка стоила дороже целого кордебалета. Так было с Фредом Астером, появление которого в кадре означало успех. Поиск талантов стал занимать у производителей кино больше помыслов, чем само кино. 

Что там было? Конечно, девушки. Нестареющий стандарт легконогих плясуний, в жизни не встречающийся. Феи, усыпанные звёздной пылью, с такими искрами в глазах, как будто каждая перед съёмкой выпила по бокалу ледяного шампанского. А они ведь не только плясали, они ещё и пели. Причём прямо во время танцев. Летит такая ласточка над зеркальным паркетом, едва касаясь, летит на каблуках, но не падает, а сама поёт, щебечет, не теряя дыхания. Такая была наша Любовь Орлова, такая была Джуди Гарланд – мамочка будущей ласточки Лайзы Миннелли. Да разве только они! Девушек в Голливуде были сонмы. Все в страусиных перьях, даже массовка, и улыбались как именинницы, словно не существовало на свете не только военных диктатур, но даже просто слезинки ребёнка. А как они плясали! И девочки плясали, и мальчики, и дядечки, и тётечки. Нет, сейчас вам так не спляшут ни за какие деньги. Джинджер Роджерс, Фред Астер, Элинор Пауэлл, Джин Келли – вот были люди, умеющие оторваться от земли, прихватив с собой душу зрителя. И все поголовно пели, как канарейки. 

Самим воплощением музыкального жанра в кино стал Фред Астер – венец кинематографического творения. В паре с любой из своих партнёрш он всё равно выглядел лучше, изящнее, техничнее, грациознее и легче, даже с этой своей внешностью австрийского крестьянина. Вторым мюзиклом во плоти был Джин Келли, отнюдь не крестьянин, красавчик каких поискать, такой Марлон Брандо в молодости. Кто там у этих двоих под ногами путался в партнёршах, можно было даже не замечать. Вдвоём они тоже как-то сделали музыкальный номер, лёгкие, как кошки, которым вздумалось порезвиться. Человеческому уму не постижимо, каким трудом достигается такая лёгкость: ни на секунду не роняя улыбки, порхать, имея вид существа, на которое просто напала бодрость. Бежать по лестнице, гладкой, как ледяная, домчавшись до её конца, дышать бурно, страстно, не стесняясь наезжающей крупным планом камеры, стараясь при этом выжать из своей улыбки миллион, а лучше – три. Таким был Джин Келли. Счастье здесь. Оно пришло. Дышите глубже. Улыбка Джина Келли дарила зрителю лучший мир. 

Танцующий под дождём

Сцена из "Поющих под дождем", попавшая во все учебники истории кино

Джин Келли появился на экране в те годы, когда немой кинематограф необратимо заговорил. «Поющие под дождём», режиссёром и исполнителем главной роли в котором и был Джин, принёс ему оглушительный успех. Джин был лучше запланированного на роль Дона Ховарда Кила, всем прекрасного, но не умевшего улыбаться, как само счастье. И потом, Джин Келли был маньяк творчества. Он никогда не уставал, он не падал с ног, даже подхватив вирус. Свой самый знаменитый танец под проливным дождём он выполнял, будучи больным, с высокой температурой. Не напрасно этот номер сегодня кажется исполненным какой-то запредельной, лихорадочной бодрости. Надо ли добавить, что после двадцатичасовых плясок под душем сам он выздоровел, попутно инфицировав половину съёмочной группы? Съёмочная группа, впрочем, не всегда была в восторге от работоспособности своего режиссёра. Трудоголиков терпеть затруднительно. Джин умеет плясать сутками, а остальным как быть? Совсем молодая актриса Дебби Рейнолдс, выбранная на роль простушки Кэти, должна была вставать на рассвете, чтобы вовремя явиться на площадку. Съёмки же длились иной раз по двадцать часов в день. Кроме того, Дебби прессовал и сам режиссёр. Джин вовсе не был доволен её танцевальными талантами. Однажды он так и сказал ей, что танцевать ты, детка, вообще не умеешь. Оно и понятно. Изначально на роль Кэти планировалась Джуди Гарланд, с которой у Джина были давнишние и весьма тесные творческие контакты. Но студия утвердила на роль Кэти не Джуди. Официальная причина была проста: в начале 50-х годов, к сожалению, Джуди Гарланд было уже за тридцать. На роль дебютантки она уже не годилась. Утвердили Дебби – свежее личико, которое частенько видели заплаканным во время съёмок. В отличие от неуравновешенной Джуди она всегда вовремя являлась на съёмки – трезвая! – но куда ей было до Джудиных танцевальных кондиций! Впоследствии Дебби хватило толерантности, чтобы понять, что всё-таки «Джин Келли был великим танцором и гением кинематографии. В «Поющих под дождём» он сделал из меня звезду».

Джин вообще-то вовсе не был злым режиссёром или вредным человеком. Просто он обладал энергией такого качества, что не допускал в людях иного подхода к делу. Столь же энергичным был и его консультант Бастер Китон. Они потому и нашли общий язык, обсуждая будущую картину, что имели схожий подход к делу. Джин был человеком невероятного личного обаяния. Та самая улыбка, дарящая лучший мир, при личном общении она действовала на собеседника как букет цветов. К сорока годам от постоянного употребления эта улыбка оставила у него на лице несмываемые гусиные лапки, он мог уже не улыбаться, его лицо звучало как делегация добра. Даже полностью разочарованный в жизни Китон не смог избежать его ураганного обаяния, отказать в помощи, хотя представлял Джин ту самую киностудию MGM, альтруистическая помощь которой не входила в планы Бастера. Он как раз планировал утереть нос всем прежним обидчикам. Улыбка обратилась к нему за поддержкой в тот момент, когда жизнь Китона стала налаживаться самым внезапным образом. 

В 1949 году журнал «Лайф» вышел с фотографией Китона и обзорной статьёй о его жизненном пути. С этого момента и началась как бы вторая жизнь великого комика в кинематографе: он опять принялся сниматься, в «Бульваре Сансет», в «Огнях рампы»… Тогда-то перед ним и возник Джин Келли со сценарием «Поющих» под мышкой. И если поначалу комик крайне скептически отнёсся к любым разговорам о немом кино, то, истратив весь сарказм в первые полчаса беседы, он не заметил, как увлёкся. Всё-таки он был чрезвычайно страстный человек, этот Китон «ледяное лицо», причём единственной настоящей страстью его было кино. Разговорившись, они поняли друг друга с полуслова. Дальнейшее известно.

Значительного актёра легко отличить от хороших, но обычных. Его непременно будут повторять. Гения видно по той «походке», от которой не могут избавиться идущие за ним. Есть актёры столь значительные, что, куда ни посмотри, всюду увидишь цепочки их следов. Юрий Никулин, Джеки Чан, Билл Мюррей – все они немного Бастер Китон, умевший рассказывать историю, ни слова не сказав. Бастер Китон был тем, кто предпочитал любым разговорам и песням красноречивое молчание. Увы, с приходом звука за молчание перестали платить. Есть вещи, неумолимость которых равна исторической закономерности. Эра немого кино закончилась потому, что к 30-м годам молчание на планете иссякло как ресурс.