«Заводному апельсину» – 50 лет: пророчества культового фильма

«Заводной апельсин» (дикое название одноименного романа Бёрджесса позаимствовано из жаргонного словечка, обозначающего абсурд), снятый в начале семидесятых - один из лучших фильмов в истории кино, выделяющийся даже на фоне безупречной фильмографии Кубрика, абсолютного гения. Со временем (хотя поначалу ему оказали кислый прием) фильм становится культовым, а его посыл, как выясняется, пророческим: насилие, казавшееся у Кубрика нарочито демонстративным, превратилось в обыденность, а «ультра-жестокость», с какой главный герой фильма, Алекс, расправлялся со своими жертвами, меркнет перед репортажами о леденящих кровь подростковых преступлениях (в романе ему было всего 15, в фильме - 27). Полвека назад преступность среди школьников была еще не такой массовой, ныне они сами запечатлевают свои «подвиги» на видео и таких жутких роликов с избиениями и даже убийствами несть числа.

Те, кто забыл, о чем речь, напомню сюжет: банда Алекса (Малколм Макдауэлл) шляется по Лондону, избивая прохожих, измываясь над бездомным, случайно подвернувшимися «буржуями» и пр. Совершив нападение на писателя и его жену, ее как следует изнасилуют, его покалечат (сюжет взят, как говорится, из жизни: то же самое некогда произошло с женой самого Бёрджесса) и благополучно смоются с места преступления. Алекс попадет в тюрьму после следующего своей «акции», нападения и убийства пожилой дамы и, немного отсидев, согласится на эксперимент, где подвергнется чудовищной психологической обработке, превратившись из агрессора в жертву.

Прививая отвращение к насилию, Алекса мучают бесконечной демонстрацией ужасов на экране, закрепив ему веки, чтобы нельзя было закрыть глаза. «Я смотрел, как семь мальчиков насилуют одну девочку и на седьмом мальчике мне стало плохо» (говорит он за кадром). И вот тут Кубрик подпускает мегаиздевку, за которой кроется его сарказм по отношению ко всей, не меньше, европейской цивилизации: дело в том, что здесь насилуют, убивают, мордуют и издеваются под музыку …Бетховена.

После недолгой отсидки и «лечения» бывший сексоголик и жестокий убийца Алекс превращается в жертву, отшатываясь от одного вида крови, пугаясь малейшего шума и «голых баб»: во время показательного сеанса «исправления» его заставят лизать подошву своего мучителя, а при виде обнаженной девушки он падает в обморок.

Затем его возьмут в оборот «правые» и одновременно «левые», которых Кубрик тоже не пощадит, оба хуже: одним нужно доказать, что их оппоненты – фашисты, хотя, по мысли автора, и те, и другие стоят друг друга. В конце концов Алекс станет агентом правительства и важной персоной, а министр будет кормить его с ложечки в больнице, куда он попадет, выпрыгнув из окна, не в силах больше слушать Бетховена (!).

Такой вот крутой замес, всем сестрам по серьгам, где главная мысль Кубрика заключается в том, что Добро должно быть выбрано самим человеком, ДОБРОвольно, а не по принуждению, не в ходе манипуляций и общественного договора, не потому, что это «неприлично», грозит тюрьмой, остракизмом и пр. Как говорят философы, такого мускула как нравственность, в нас не заложено и потому Добро дается с усилием. В этом смысле совесть, извините, и правда химера, если принимать этот прискорбный факт без бравады и восторга. Скорее внутренняя работа - как говорится, «духовный рост», который ты выбираешь сам, а не из лицемерия или по сговору. Не потому, что это выгодно: как говорил Кубрик, каждый четвертый из нас – потенциальный убийца, просто мешает страх, обстоятельства, лень и пр. Ибо Зло дается легко и непринужденно, ведь это наш основной инстинкт, как у животных.

Более того: Алекс-бандит гораздо привлекательнее Алекса-жертвы, беспомощного лузера, провоцирующего насилие. В финале романа он женится, искренно разочаровавшись в своем прошлом; в фильме, гораздо более жестком, это исключено - Кубрик, поначалу прочитавший вариант книги без благостного финала, даже не знал о нем, а когда узнал, твердо сказал, что все равно бы отказался «женить» Алекса.

С Бетховеном, как я упомянула выше, тоже забавно: высшее проявление героического немецкого духа, цивилизационный пик, шедевр - Девятая симфония, под звуки которой Алекс представляет себе …изнасилование (!). То ли это издевка над героическим как протофашистским, то ли (поди догадайся) низвержение Духа в кромешный ад и постмодернистский стеб. Эдакий падший ангел Бетховен, не подозревавший, кого он вдохновит столетия спустя.

С левыми и правыми Кубрик разберется еще круче – Алекса мучают манипуляторы общественным сознанием, стремящиеся владеть миром и навязывать свою волю: чем не нынешние цифровые лагеря и баллы, которые, скажем, китайское правительство присваивает гражданам за благонадежность.

Вот почему выход картины спровоцировал чудовищную травлю: Кубрика обвиняли в немотивированной жестокости, в намеренной провокации и даже в… убийствах, которые совершили вдохновленные зрелищем подростки (позже выяснилось, что малолетние преступники фильма не видели). Ему начинают посылать письма с угрозами: всерьез опасаясь за своих детей, Кубрик в конце концов будет вынужден снять картину с проката. В Ирландии она была запрещена на протяжении почти тридцати лет, в Сингапуре – еще дольше. В самой Англии распространялась только на кассетах.

«Заводной апельсин» называют самым скандальным фильмом после «Страстей Христовых» Мела Гибсона, однако, несмотря ни на что, он сорвет громадную кассу, в десятки раз превысившую скромные производственные затраты в 2,2 млн. долларов.

Но больше всего меня умиляют критики, и среди них такие авторитетные и влиятельные, как Паулин Кейл (высказавшая в том духе, что, мол, зритель «унижен») и Роджер Эберт, который аттестовал фильм как неумелое подражание Оруэллу.

Но больше всех столь экзотической реакцией, и со стороны интеллектуалов в том числе, был потрясен бедный Макдауэлл, тогда еще совсем молодой актер, недоумевавший, что эту черную комедию восприняли в штыки. Даже искушенный Кубрик, знающий цену дуракам, был слегка фраппирован.  

Номинированный на Оскар по четырем категориям, «Заводной апельсин» не получил ни одной статуэтки, а Барбара Стрейзанд (и не только она) струсила настолько, что отказалась участвовать в церемонии.

Сам Кубрик, как от парткома, отбивался от обвинений в насилии, убеждая своих хулителей, что искусство не есть свод правил хорошего поведения в гостях у английской королевы, а уж сколько насилия было в Библии, никакому Алексу не снилось. Недаром, читая ее, Алекс представляет себя в роли центуриона, избивающего Христа: сцена, показавшаяся, по-видимому, кощунственной даже атеистам.

Между тем, не только лондонский гопник Алекс слушает Бетховена – все его сонаты нашли среди пластинок Гитлера, тоже, прямо скажем, человека не самой высокой культуры: правда, среди бонз Третьего рейха были и образованные люди, фанаты опять-таки Бетховена. Видимо, Кубрик хочет сказать, что культура – не спасение от разрушительных инстинктов и преступных замыслов, но самое смешное, что после «излечения» Алекса натурально тошнит уже и от Бетховена - чтобы не слышать его, он выбросится в окно.

…Видимо, остракизм, которому подвергся этот фильм, свидетельствует о том, что он задел какие-то бессознательные, неконтролируемые струны нашей коллективной души. Честность Кубрика, препарирующего сам общественный феномен, государство как систему насилия, порождающее насилие ответное, его нападки на культуру и пр. вызвали, естественно, яростное отторжение. Покусился, так сказать, на основы… А более всего, мне кажется, возмутила крамольная мысль о том, что государство превращает нас в бессловесных жертв собственного произвола: ведь в бандитской ипостаси Алекс был лидером, а не бессловесным идиотом, подчиняющимся своду чьих-то правил.

Мысль, конечно, интересная, «ницшеанская»: если продолжить ее, получается, что опасный Алекс обладал волей, а безопасный превратился в идиота, лишенного даже инстинкта самосохранения (нет ли здесь еще и пародии на бесхребетную интеллигенцию?), превратившись в «объект», в безымянное нечто, в лагерную пыль - в того, над кем можно ставить чудовищные опыты, сродни опытам доктора Менгеле.

Чем не Оруэлл, что бы там ни говорил Роджер Эберт, критик с репутацией и с самым высоким рейтингом цитирования (хотя он уже умер). Как всегда, во всех своих фильмах, Кубрик вновь ставит этой планете ноль, лишая нас малейших иллюзий: видимо, это самый беспощадный и кромешный режиссер в мире, чей сарказм – оборотная сторона последней прямоты, бескомпромиссной интеллектуальной честности.

Недаром он, умирая, произнес fuck, по сути обматерив самое смерть. Это вам не пушкинское «Прощайте, друзья», слова, произнесенные им перед самой кончиной и обращенные к книгам; не величественное прощание Джордано Бруно, не ирония Дюма или Черчилля, не изменивших себе и в смертный час, а просто, извините, мат. Так кстати, прощались и наши летчики, ругаясь матом из падающего самолета: тот самый случай, когда непристойное становится величественным.

Вот и Кубрик никогда не претендовал ни на моралиста, ни на властителя дум и пр. Потому, видимо, его убийственный сарказм и презрение к сентиментальности проявились и в самый страшный час, на пороге ухода…