Британская империя против буров (ч.2)

Отношение, впрочем, было вполне гуманным и даже любезным. Это были только первые дни войны, и противники еще могли испытывать друг к другу рыцарские чувства. Британцы еще не скатились к концентрационным лагерям и еще не вызывали непримиримой (жгучей) ненависти. Враги могли себе позволить даже восхищаться друг другом. «Буры столпились вокруг, с любопытством глядя на свою добычу, а мы поели немного шоколада, который, по счастью, так как мы не завтракали, сохранился у нас в карманах, сели на сырую землю и задумались. Дождь струился с темного свинцового неба, а от конских попон поднимался пар.

Британская империя против буров (ч.1)

Раздался приказ «Вперед!», и мы, образовав жалкого вида процессию — два несчастных офицера, ободранный корреспондент без шляпы, четверо матросов в соломенных шляпах с золотыми буквами «H.M.S. Тартар» на ленточках (несвоевременное легкомыслие!), около пятидесяти солдат и добровольцев, два или три железнодорожника, двинулись в путь, сопровождаемые энергичными бурскими всадниками. Когда мы взобрались на низкие холмы, окружавшие место сражения, я обернулся и увидел паровоз, быстро удалявшийся от станции Фрир. Кое-что, однако, уцелело после катастрофы.

«Не надо идти так быстро, — сказал один из буров на превосходном английском, — не спеши». Затем другой, увидев, что я иду без шляпы под проливным дождем, швырнул мне солдатскую панаму, одну из тех, что носили ирландские фузилеры, вероятно, взятую под Ледисмитом. Значит, они совсем не жестокие люди, эти враги. Это было для меня большой неожиданностью, так как я читал многое из того, что написано в этой стране лжи, и готов был к всевозможным невзгодам и унижениям. Наконец мы дошли до пушек, которые так долго обстреливали нас — два удивительно длинных ствола, низко сидящие на четырехколесных лафетах, похожих на тележки для тренировки лошадей. Они выглядели страшно современными, и я подумал, почему в нашей армии нет полевой артиллерии с комбинированными снарядами, с дальностью действия до 8  000 ярдов. Несколько офицеров и солдат артиллерии (Staats Artillerie), одетых в коричневую униформу с синим кантом, подошли к нам. Командир, адъютант Роос, как он представился, вежливо отдал честь. Он сожалел, что наша встреча имела место при столь неблагоприятных обстоятельствах, и сделал комплимент офицерам по поводу того, как они оборонялись, — конечно, ситуация была для нас безнадежной с самого начала; он надеялся, что его огонь не очень нас беспокоил. Мы должны, сказал он, понять, что его люди вынуждены были продолжать. Больше всего он хотел знать, как сумел уйти паровоз и как мог быть расчищен от обломков путь под огнем его артиллерии. Он вел себя, как подобает хорошему профессиональному солдату, и его манеры произвели на меня впечатление». При расставании последовал еще более изысканный обмен любезностями. Офицербур высказал надежду, что пленные на него не в обиде, англичане в ответ заверили его, что никоим образом не обижаются и при случае с удовольствием сделают для него то же, что и он для них.

Наверное, самая интересная часть записок Уинстона Черчилля — это его впечатления от непосредственного общения с противной стороной, полученные в плену.

«Другие буры, не из нашего конвоя, а те, что занимали Коленсо, пришли посмотреть на нас. С двумя из них — они были братьями, англичанами по происхождению, африканцами по рождению, бурами по выбору — мы поговорили. Война, говорили они, идет хорошо. Конечно, противостоять силе и могуществу Британской империи — это серьезное дело, но они готовы. Они навсегда изгонят англичан из Южной Африки или будут сражаться до последнего. Я ответил: «Ваша попытка бессмысленна. Претория будет взята к середине марта. Какие шансы есть у вас устоять против сотни тысяч солдат?»

«Если бы я думал, — сказал младший из братьев со страстью, — что голландцы сдадутся из-за того, что Претория будет взята, я тотчас бы разбил свое ружье об эти железки. Мы будем сражаться вечно». На это я мог только ответить: «Подождите, посмотрим, как вы будете себя чувствовать, когда ветер подует в другую сторону. Не так-то просто умереть, когда смерть рядом». Он ответил: «Я подожду».

Затем мы помирились. Я выразил надежу, что он вернется домой с войны, доживет до лучших времен и увидит Южную Африку, более счастливую и благородную, под флагом, который вполне устраивал его предков. Он снял свое одеяло с дырой посередине, которое носил как накидку, и дал его мне, чтобы я мог им накрыться. Мы расстались, и с наступлением ночи ответственный за нас фельдкорнет велел нам занести немного сена в сарай, чтобы спать на нем, и запер нас, оставив в темноте.

Я не мог спать. Все правды и неправды этого конфликта, перипетии и повороты войны лезли мне в голову. Что за люди эти буры! Я вспомнил, какими их увидел этим утром, когда они ехали под дождем, — тысячи независимых стрелков, которые думают сами за себя, имеют прекрасное оружие и умелых предводителей. Они передвигаются и живут без снабженцев, транспорта, колонн с амуницией, носятся как ветер, поддерживаемые железной конституцией и суровым, твердым Богом Ветхого Завета, который наверняка сокрушит амалекитян, перебив им голени и бедра (Суд. 15:8). А потом из-за шума дождя, громко барабанившего по кровельному железу, я услышал песнопения. Буры пели свои вечерние псалмы, и их угрожающие звуки, наполненные больше войной и негодованием, чем любовью и состраданием, заставляли холодеть мое сердце, и я подумал, что в конце концов это несправедливая война, что буры лучше нас, что небо против нас, что Ледисмит, Мафекинг и Кимберли падут, что вмешаются иностранные державы, мы потеряем Южную Африку, и это станет началом конца. И только когда утреннее солнце, еще более яркое после грозы и еще более теплое после озноба, показалось в окне, все вновь обрело свои истинные цвета и пропорции».

***

«Буры были довольны и набились в маленькую палатку: «Расскажи нам, почему идет война?» Потому, отвечал я, что они хотели выгнать нас из Южной Африки, а нам это не понравилось.

— О, нет, это не причина. Я скажу, в чем настоящая причина войны. Это все проклятые капиталисты. Они хотят украсть нашу страну, и они подкупили Чемберлена, а теперь эти трое, Родс, Бейт и Чемберлен, думают, что они потом разделят Ранд между собой.

— Вы разве не знаете, что золотые прииски являются собственностью акционеров, многие из которых иностранцы — французы, немцы и прочие? После войны, какое бы правительство ни пришло к власти, они по-прежнему будут принадлежать этим людям.

— Тогда почему же мы воюем?

— Потому, что ненавидите нас и вооружились, чтобы напасть на нас.

— А вам не кажется, что это нечестно — красть нашу страну?

— Мы хотим только защитить себя и свои интересы. Ваша страна нам не нужна.

— Вам, может быть, и нет, но капиталисты делают именно это. 

— Если бы вы попытались сохранить с нами дружеские отношения, войны не было бы. Но вы хотите выгнать нас из Южной Африки. Думаете о Великой Африканской Республике, чтобы вся Южная Африка говорила по-голландски. Соединенные Штаты с вашим президентом и под вашим флагом, суверенные и интернациональные.

Их глаза заблестели.

— Именно этого мы и хотим, — сказал один.

— Йо-йо, и мы это получим, — добавил другой.

— Вот в этом-то и причина войны.

— Нет, нет. Войну спровоцировали эти проклятые капиталисты и евреи.

Спор вернулся на круги своя».

***

«Это был фермер из района Эрмоло. В мирное время он почти не платил налогов или же, как в последние четыре года, вообще от них уклонялся. Но за эту привилегию он был обязан даром служить в военное время, обеспечивая себя конем, фуражом и провизией. Он был очень вежлив и старался во время разговора не говорить ничего такого, что могло бы задеть чувства пленных. Мне он очень понравился. Чуть попозже к разговору присоединился кондуктор. Это был голландец, очень красноречивый.

«Почему вы, англичане, забираете у нас эту страну?» — спросил он. И молчаливый бур проворчал на ломаном английском: «Разве наши фермы нам не принадлежат? Почему мы должны воевать за них?»

Я попробовал объяснить основы наших разногласий: «В конце концов, британское правительство — не тирания».

«Это не годится для рабочего человека, — сказал кондуктор. — Посмотрите на Кимберли. В Кимберли было хорошо жить, пока капиталисты не захватили его. Посмотрите на него теперь. Посмотрите на меня. Где моя зарплата?»

Я не помню, что он сказал про свою зарплату, но для кондуктора она была просто невероятной. «Вы что думаете, я буду получать такую зарплату при британском правительстве?» Я сказал: «Нет». «Вот так-то, — сказал он, — не надо мне никакого английского правительства, — и добавил невпопад, — мы сражаемся за свободу».

Тут я подумал, что у меня есть аргумент, который подействует. Я повернулся к фермеру, который одобрительно слушал:

— Это очень хорошая зарплата.

— О, да.

— А откуда берутся эти деньги?

— О, из налогов. И с железной дороги.

— Наверное, и перевозите то, что производите, в основном по железной дороге, я полагаю?

— Ya (непроизвольный переход на голландский).

— Вам не кажется, что плата очень высокая?

— Ya, ya, — сказали одновременно оба бура, — очень высокая.

— Это потому, — сказал я, указывая на кондуктора, — что он получает очень высокую плату. А вы за него платите.

В ответ на это они оба рассмеялись и сказали, что это правда и что плата действительно очень высокая.

— При английском правительстве, — сказал я, — он не будет получать такой большой зарплаты, а вы не будете так дорого платить за перевозку».

***

Тюрьмой для пленных офицеров в Претории служило здание Государственных образцовых школ. Оно стояло на прямоугольной площадке, огороженной с двух сторон железной решеткой, а с двух других — изгородью из гофрированного железа высотой около десяти футов. Не слишком серьезное препятствие само по себе, но с внутренней стороны стены через каждые пятьдесят ярдов были расставлены часовые, вооруженные ружьями и револьверами. Это делало попытку к бегству смертельно рискованной, в то время как само заключение было безопасным и даже сравнительно комфортным. Но мысль о том, что в самом начале войны он вышел из игры, была для молодого человека невыносима. Безусловно, определенную роль сыграло и то, что буквально накануне своего пленения он весьма холодно отзывался о соотечественниках, сдававшихся в плен, и теперь его мучила совесть. Какое-то время оставалась надежда на освобождение по дипломатическим каналам, но молодой Уинстон был сыном Рэндольфа Черчилля, которого хорошо знали в Южной Африке и знали не с самой лучшей стороны. Сэр Рэндольф был известен своим крайне высокомерным отношением к голландским фермерам, и никто в Претории не стремился оказать любезность комуто из членов этой семьи. В конце концов, Черчилльмладший решился на побег. Постоянное наблюдение за охраной побудило его прийти к выводу, что препятствия не столь уж непреодолимы. Как следует изучив привычки охраны, можно выбрать момент, рискнуть перебраться через стену и не быть пристреленным. Накануне побега молодой человек оставил в своей постели письмо государственному секретарю республики:

«Тюрьма в Государственных образцовых школах,

10 декабря 1899 года

Сэр, я имею честь сообщить Вам, что поскольку я не признаю за вашим правительством какого-либо права удерживать меня как военнопленного, я принял решение бежать из-под стражи. Я твердо уверен в тех договоренностях, которых достиг с моими друзьями на воле, и потому не могу ожидать, что мне представится возможность увидеть Вас еще раз. Поэтому я пользуюсь случаем отметить, что нахожу Ваше обращение с пленными корректным и гуманным и у меня нет оснований жаловаться. Вернувшись в расположение британских войск, я сделаю публичное заявление на этот счет. Мне хочется лично поблагодарить Вас за ваше доброе отношение ко мне и выразить надежду, что через некоторое время мы сможем вновь встретиться в Претории, но при иных обстоятельствах. Сожалею, что не могу попрощаться с Вами с соблюдением всех формальностей или лично.

Честь имею оставаться, сэр,

Вашим преданным слугой,

Уинстон Черчилль».

 Ему удалось перебраться через ограду незаметно для часовых. Он сумел даже пройти по улицам Претории, не привлекая внимания, и выбраться за пределы города. И даже после этого беглец находился в сердце вражеской страны, не зная ни голландского языка, ни местных туземных наречий, не имея ни малейшей возможности скрыть свое английское происхождение при контактах с местным населением. А между тем, как только бегство было обнаружено, по всему Трансваалю разослали объявления с фотографиями Черчилля и обещанием награды в 25 фунтов за его голову, так что, выловив его, патриотически настроенные и не слишком богатые фермеры-буры совместили бы приятное с полезным. У беглеца не было ни карты, ни компаса, а расспрашивать жителей он не мог. Существовал, однако, еще один способ сориентироваться на местности. Через Преторию проходила железнодорожная ветка, пересекавшая Африканский континент с запада на восток. Молодой человек принял решение двигаться вдоль железнодорожного полотна в сторону португальского Мозамбика. Пройти предстояло 300 миль, но пару раз удалось подъехать на попутных товарняках. Будущий премьер-министр Великобритании караулил поезда сразу за станцией, где они не могли еще набрать скорость, запрыгивал в вагон на ходу и прятался среди мешков. Удивительно, но эта безумная авантюра увенчалась полным успехом. Добравшись до португальских владений, беглец обратился к британскому консулу и был принят с распростертыми объятиями.

Пока Черчилль был в плену, а затем пробирался по вражеской территории к побережью Индийского океана, произошло много печальных для Британской империи событий. 10 декабря в сражении при Стормберге англичане потерпели поражение, потеряв более 90 человек убитыми и ранеными и более 600 пленными. 11 декабря британские войска атаковали позиции буров у Магерсфонтейна, но снова потерпели поражение, потеряв около 1 000 человек. Попытка деблокировать Ледисмит привела к поражению при Коленсо 15 декабря. Британцы потеряли 143 человека убитыми, 756 ранеными и 220 пленными. 10 орудий достались бурам. Буры потеряли всего около 50 человек. Именно поэтому публике срочно нужны были герои, и молодой сэр Уинстон подходил на эту роль как нельзя лучше. Когда 23 декабря он на пароходе прибыл в Дурбан, его ожидали восторженная толпа и множество писем, в том числе предложение поддержать его кандидатуру на выборах в парламент совершенно независимо от того, какова будет его политическая программа. Герой, с одной стороны, разочаровал, а с другой, еще больше очаровал поклонников, задержавшись в Дурбане не более часа. Он сразу сел на поезд, который шел к Фриру, той самой станции, возле которой произошло приснопамятное нападение на бронепоезд. Сейчас он был занят английскими войсками. На следующий день Черчилль устроился в армейской палатке, стоявшей в пятидесяти метрах от того места, на котором его взяли в плен.

«Тот, кто выбрал Ледисмит в качестве военного центра, должен плохо спать по ночам, — писал Черчилль из Фрира. — С точки зрения тактической, этот город удобно защищать, с политической точки зрения, ему придают большое значение, но для стратегических целей он абсолютно бесполезен. Даже хуже. Это откровенная ловушка. Город и военный лагерь стоят внутри большого кольца холмов, которые охватывают их со всех сторон, как руки великана, и как только противник займет эти высоты, гарнизон будет бессилен выбить его оттуда или просто прорваться. Эти холмы не только удерживают гарнизон внутри, они образуют прочный барьер на пути той армии, которая идет на помощь осажденным. Таким образом, десятитысячная армия в Ледисмите в настоящее время находится взаперти. Чтобы вызволить ее, вернее, чтобы попытаться вызволить, бригады и дивизии снимаются со всех участков фронта, где наступать было бы легче, и сэр Редверс Буллер, который всегда был против всяких попыток удержать Наталь к северу от Тугелы, вынужден атаковать врага на условиях, диктуемых ему врагом, и на вражеской территории».

Положение англичан было очень непростым, но к началу 1900 года затянувшаяся осада Ледисмита, Кимберли и Мафекинга сковала основные силы буров, они больше не могли вести активные наступательные действия. А переброска английских войск в Южную Африку продолжалась: если в начале войны британских солдат здесь было 23–24 тысячи, то к этому моменту их численность составляла 120 тысяч человек. Англичане имели над бурами приблизительно двукратное численное превосходство. Переправлялась и тяжелая артиллерия. В декабре 1899 года командующим британскими войсками был назначен фельдмаршал Робертс, в феврале 1900 года началось контрнаступление англичан. 15 февраля, первым из трех крупных осажденных городов, был деблокирован Кимберли. Уинстон Черчилль в то время был уже лейтенантом гусарского полка, находившегося в составе британских войск, пытавшихся прорваться к Ледисмиту. В одной из своих корреспонденций он отмечал, что противостоящие им силы буров уменьшились на 5 000 человек, которых послали в Свободную Республику для защиты от наступления лорда Робертса.

22 февраля армия Буллера сумела наконец занять выгодную для наступления позицию и начала решительную операцию по освобождению Ледисмита. Операция была тяжелой, кровопролитной и длилась семь дней. Каждая высота и каждая линия траншей доставалась англичанам после ожесточенных боев. Наконец наступил вечер 28 февраля. «Был дан приказ к отступлению, — рассказывает Черчилль, — и мы уже начали двигаться, когда прибыл посыльный от Гоу с сообщением, что последний хребет между нами и городом не занят врагом, что он мог видеть оттуда Ледисмит и что в настоящий момент путь туда свободен. Дундональд немедленно решил сам двинуться в город с двумя эскадронами для разведки, а остальную бригаду отправил обратно в лагерь. Он пригласил меня сопровождать его, и мы галопом помчались туда.

Я никогда не забуду эту поездку. Был очаровательный прохладный вечер. Подо мной был сильный и свежий конь, которого я сменил в полдень. Почва была неровная, с камнями, но нас мало это волновало. За следующим хребтом и еще за одним подъемом или холмом был Ледисмит — предмет всех наших надежд и устремлений в течение многих недель почти непрерывного сражения. Где-то через час мы будем в городе. Возбуждение этого момента было усилено быстрым галопом. Смело вперед, с азартом, вверх и вниз по холму, через камни, сквозь кусты! Мы обогнули холм, и нашему взору предстали домики с жестяными крышами и темные деревья. Ради того, чтобы увидеть и спасти их, мы шли так долго.

Британские пушки в Лагере Цезаря методично стреляли, несмотря на сумерки. Что там происходило? Неважно, мы уже прошли опасную зону. Теперь мы были на ровном месте. Бригадир, его штаб и кавалеристы выпустили из рук поводья. Мы неслись через терновник вдоль Интомби Спрюйт.

Неожиданно нас окликнули. «Стой, кто идет?» — «Колонна освобождения Ледисмита», — и тут из траншей и окопов, искусно скрытых среди кустов, с радостными криками выбежал десяток оборванных людей, некоторые из них плакали. В сумерках они казались страшно бледными и худыми. Несчастный бледнолицый офицер размахивал шлемом и глупо смеялся, высокие сильные колониальные всадники, встав в стременах, тоже разразились приветственными криками, ибо теперь мы знали, что дошли до линии пикетов Ледисмита».

13 марта 1900 года англичане заняли столицу Оранжевой республики Блумфонтейн. Два месяца спустя, 17 мая, была снята осада с Мафекинга. 5 июня британские войска вошли в Преторию. Так закончился «романтический» период англо-бурской войны и началась ее партизанская фаза. Если на свете были войны, о которых действительно можно сказать, что противника попросту завалили трупами своих солдат, то англо-бурская война, безусловно, относится к таковым. На последнем этапе размеры британского экспедиционного корпуса превышали все взрослое бурское население. И даже при этом, чтобы контролировать территорию, им пришлось начать террор против гражданских, сжигая фермы и сгоняя женщин и детей в концентрационные лагеря. Когда 31 мая 1902 года был подписан мирный договор, он включал в себя значительные уступки побежденным. Уинстон Черчилль ничего не писал о заключительной фазе войны. Его заметки закончились освобождением Ледисмита.