Было ли в Москве еврейское гетто?

Еврейские купцы начали приезжать в Москву по торговым делам и искать себе жильё поблизости от места своей коммерции. Приезжали они с товарами для оптовой продажи и закупали большие партии тканей местного производства. Как свидетельствуют документы, в Москве на протяжении всего царствования Николая I была только одна территория, на которой евреям разрешалась «временная прописка». Мемуаристы и историки называют в Зарядье место, где располагалось «московское гетто», определённое властями для временного проживания евреев, — вблизи Гостиного Двора, в Знаменском переулке, в двухэтажном доме, известном как Глебовское подворье. В своё время дом принадлежал действительному статскому советнику Дмитрию Глебову и получил название по имени владельца. В конце жизни ослепший хозяин пожертвовал своё владение городской казне с условием, что все доходы от аренды должны поступать на содержание местной глазной больницы.

Уже в 1820-х годах в Зарядье находились первые еврейские учреждения — в основном молельни. В 1827 году министр внутренних дел дозволил еврейским купцам бывать в Москве, но без семей и не более двух раз в год, максимум в течение двух месяцев.
В следующем году московский генерал-губернатор князь Дмитрий Голицын постановил, что во время пребывания в Москве евреи обязаны проживать в доме Глебовского подворья в Зарядье, где и раньше жили и хранили свои товары приезжие купцы, в первую очередь евреи. Сдача Глебовского подворья только еврейским купцам облегчала контроль над ними. В дальнейшем Комитет министров признал временный статус подворья как еврейского постоялого двора. «Еврейское подворье» продолжало существовать до конца царствования Николая I.

В случае поездки в Москву ещё по месту жительства еврею следовало запастись, кроме обычного, и губернаторским паспортом. Получение его требовало немалых хлопот и денег. У московской заставы еврея встречали казаки, отбирали паспорт и прочие документы, казачий конвой препровождал еврея на «Жидовское подворье». Отсюда с городовым его доставляли в полицейский участок. Потом после выполнения формальностей и дачи хорошей взятки, еврей получал разрешение на жительство в Глебовском подворье. Из рук полиции он попадал в руки коменданта подворья, по усмотрению которого после назначения цены предоставлялось помещение.

Став временным обитателем подворья, жилец должен был подчиняться всем порядкам и законам. Упаковку для товаров — рогожи, верёвки, ящики — должен был приобретать на месте. Упаковывать товар вне подворья не дозволялось. И платить за это приходилось втридорога. Порядки в подворье были строгие. Запиралось оно в определённый час, и опоздавшему приходилось ночевать на улице. Со своими жильцами комендант обращался как с заключёнными.

В рассказе «Наследственный подсвечник» Осип Рабинович (1817−1869), первый литератор, познакомивший русскую читающую публику с неведомым еврейским миром, писал, что трижды подавал прошение губернатору о паспорте, прежде чем его получил. В документе указывалось, что «такой-то, отпущен в Москву…». «Словно я содержался на привязи», — комментировал Рабинович. «Хорошо-с… приезжаю в Москву. Только что завидели на заставе в моём паспорте опасное слово «еврей», как начались разные церемонии. Посадили мне на козлы казака, которому вручили мой паспорт в руки. Проехал я, значит, полгорода с конвоем, как будто я совершил какое преступление. Привезли меня на Жидовское подворье… Не дав мне ни умыться, ни отдохнуть с дороги, городовой потащил меня в часть, где я простоял на ногах битых три часа, выслушал целый короб грубостей от разных чиновников и облегчил свой кошелёк несколькими рублями… Не со мною одним так поступили: со всяким евреем так поступают… И что за комнаты! Грязь, копоть, нечистота в каждом углу. К чему жидам лучшее помещение…».

Герою рассказа «Наследственный подсвечник» захотелось побывать в театре: «Давали Гамлета… засиделся я в театре и забыл всё на свете… невообразимое удовольствие чувствовал. Кончилась пьеса. На часы смотреть и не подумал; пошёл себе, знаете, в трактир перехватить чего-нибудь солёненького; оттуда домой. Звоню в колокольчик… дворник спрашивает: кто там? Я отвечаю: свои, мол, отвори, любезный. Куда, и слышать не хочет… Стою я у ворот и подплясываю — мороз трескучий. Вдруг обход. «Что за человек?» Так и так, говорю, в театре был, а теперь вот дворник не пускает, квартирую, дескать, тут, в подворье. «А, в подворье, — отвечает квартальный, — значит, еврей… не шляйся, мерзавец, по ночам… Веди его в часть»… Усадили меня с разными бродягами, да пьяницами, да ночными пташками. Всю ночь глаза не смыкал… Думал, что утром выпустят. Пристав всех, задержанных ночью, попросил, кроме меня, и с рапортом отправился; а я всё в арестантской зеваю… спасибо, один человек надоумил. Пришлось прибегнуть к кошельку… Насилу к обеду отпустили. Каково, а? Великое преступление сделал, Москву опасности подвергнул, что вздумал Гамлета посмотреть… Кончил я своё дело и давай драла из Москвы без оглядки, даже не успел порядком город осмотреть. Таким-то образом… познакомился я с Москвой белокаменной…».

Современники и первые хронисты, писавшие о еврейской общине в Москве, называли Глебовское подворье «московским гетто». Конечно, Глебовское подворье несопоставимо, скажем, с Венецианским гетто раннего Нового времени — оно не было постоянным местом жительства и не представляло собой еврейский квартал с общинной инфраструктурой.

Всё население Глебовского подворья состояло только из мужчин, не имевших никаких связей с жителями Москвы. Днём они отправлялись по своим делам в разные «ряды» или в Гостиный Двор. После работы проводили время в беседах, узнавали новости, сообщали вести с родины. За пределы подворья почти никто не выходил. Тут была и столовая, где готовилась пища по законам иудейской религии. По субботам евреи не работали, оставались дома, ворота подворья запирались уже в пятницу и — вплоть до вечера субботы или утра воскресенья.

Записка еврейских купцов от 1847 года министру внутренних дел с просьбой отменить «унизительное принуждённое квартирование в Глебовском подворье» не дала результатов. Лишь после вступления на престол Александра II в 1856 году было принято постановление об упразднении Глебовского подворья. Согласно официальным данным, с 1838 по 1847 год общее число евреев, временно проживавших в подворье, составило 3049 человек.

В июне 1856 года, в канун начала Великих реформ, «еврейское подворье», просуществовав тридцать лет, было упразднено. Евреям было разрешено повсеместно селиться в Москве, но на протяжении долгих лет подворье оставалось для многих из них основным местом обитания.

К концу 1870-х годов вблизи Глебовского подворья появилась и первая в Москве синагога. Евреи, отслужившие в армии 25 лет, имели право на семейную жизнь, и купцы вместе с товарами привозили в Москву девушек из бедных еврейских семей. «Времени на ухаживание не было, — писал автор очерка «Евреи в Москве» Самуил Вермель. — Очень быстро составляли брачный договор… раввин благословлял молодых, служилый становился семейным человеком, а его жена и дети получали право на жительство в Первопрестольной; их внуки называли себя коренными москвичами».

Корреспондент газеты «День» в середине 1860-х описывал жизнь евреев в самом сердце Москвы: «У нас на самом деле существует «китайская стена», окружающая наше московское гетто — Зарядье. Здесь скромно приютилась в тесных, серых, грязных помещениях большая часть нашего еврейского населения. Евреи как будто сроднились с этой местностью, и русское население, так сказать, с ним сжилось и свыклось, не питая к ним никаких недружелюбных чувств».

Зарядье в начале 1870-х годов, как свидетельствовал автор книги «Ушедшая Москва. Записки по личным воспоминаниям с начала 1870 годов» писатель Иван Белоусов (1863−1930), было наполовину заселено евреями. «Жили евреи, мелкие торговцы и ремесленники, снимая комнаты в домах известных домовладельцев, которые строили дома для сдачи, и тип построек был самый экономный; для того чтобы уменьшить число лестниц и входов, с надворной части были устроены длинные галереи, или, как их называли, «галдарейки», в каждую квартиру вёл только один вход. На «галдарейках» в летнее время располагались мастеровые со своими работами».

Праздники евреи соблюдали строго, никакой торговли и работы в эти дни не было. С вечера пятницы шумное, суетливое Зарядье затихало. В каждом доме готовили ужин, за которым собиралась вся семья, на столах в особых высоких подсвечниках горели свечи, зажигавшиеся только в праздники. Ужинали, не снимая картузов, так молились и в синагогах. Днём в субботу сидели дома, с утра читали священные книги, а к вечеру шли гулять. Излюбленным местом прогулок был Александровский сад.

В дни кущей (Суккот — праздник в память о том, что после Исхода из Египта евреи жили в шалашах-кущах. — прим. автора), после осеннего праздника, когда евреям по закону нельзя было принимать пищу в закрытых помещениях, строились временные, из лёгкого тёса длинные сараи, покрытые вместо крыши ветвями ёлок, так что сквозь них было видно небо. Принятие пищи в этот праздник евреям дозволялось только вечером — после заката солнца. И в эти сараи-кущи собирались со всего дома для вечерней трапезы все жильцы-евреи.

Вот как было то, чего «не было».